Советская классическая проза

Несколько дней назад, когда между ними произошел разрыв, думала — не переживет. Жизнь без него сразу погасла, поблекла, утратила смысл. Несчастная, измученная ревностью, убитая горем, бродила Таня вечерами по городу, по каменным катакомбам кварталов, живя одной надеждой: хоть случайно встретить его где-нибудь, хоть издали глянуть, когда он будет возвращаться из библиотеки в общежитие. Больше всего боялась увидеть его с другой, с какой-нибудь незнакомой девушкой редких, исключительных достоинств,…

Да и не до них мне было. Я смотрел на буро-зеленые островки, поодиночке и стайками уплывающие по чистинам в болотную даль. И когда солнце начинало пригревать, замечал, как на одном из них вспыхивал желтый огонек. Сначала один. Потом другой… Я скидывал штаны. Осторожно ступал в болото и, все глубже погружаясь в воду, шел навстречу желтым огням. Давным-давно, когда я боялся бродить по кочковатой топи, мне казалось, что это солнышко осыпает свой цвет в наше болото. А сейчас забирался в самую середину…

— Ладно... — махнул он рукой. — К тебе, так к тебе... — Вот это по-нашему, горе луковое! — обрадовался Горлянкин и железной ладонью стиснул руку Валентина. — Не раскаешься, браток, голову на отсеченье даю. Когда машины с демобилизованными выехали за ворота авиационного городка, у Валентина защемило сердце... Окидывая взглядом удаляющиеся здания городка, аэродром и окрестности, он подумал, что все это — такое близкое и знакомое — уходит в прошлое и придется…

— Дался вам этот северный участок, — главный геолог щелчком сбил пепел в большую хрустальную пепельницу. — Разработали бы диплом по югу, и не было бы всех этих… — он помялся, вздохнул, — неприятностей. — Я работал над югом, — Шахов наконец повернулся к главному геологу, и взгляд его прищуренных серых глаз стал злым. — Там ничего нет. Все выгребли. Бесперспективно! — Не считаете же вы нас, стариков, дремучими невеждами, — Сокольский улыбнулся. —…

* ** Моему отцу нравилось рисовать снег на закате, вес­ной. Вернее, он писал, красками, на холсте, и все время: снег, закат, желтизну неба, розовый снег но берегам ос­вобожденной ото льда реки, и ее темную воду, еще более темную между снежных берегов, мост, низкий, деревянный, и деревья, тоже весенние, темные, на желтизне неба, но это (я знаю) — март, долгий месяц, спокойный, с электричками, пригородом, пивом на платформах - поворот кружки вслед уходящему поезду, и смотреть че­рез окно пивной,…

Нас строят в проходе казармы, тщательно осматривают и ведут в столовую, которая стоит вся залитая электрическим светом среди запушенных инеем деревьев, как седьмое чудо, — форосский маяк среди волн. — Запевай! — командует старшина, вышагивая сбоку. И поем, выпячивая навстречу ветру грудь, облепленную задубелыми на морозе гимнастерками. Я давно заметил, когда поешь, становится теплей, забываешь о всяких там трудностях и о чепухе, которая лезет в голову… Нигде раньше таких больших…

Лязгали сталкивающиеся железные буфера вагонов, наносило удушливый запах сгоревшего угля, шипел пар, куда-то вдруг устремлялись, бежали люди, перепрыгивая через рельсы; кажется, только он один не спешил на всей станции. Дважды сегодня отстоял он очередь на продпункте. Один раз уже подошёл к окошку, аттестат просовывал, и тут оказалось, что надо ещё что-то платить. А он за войну вообще разучился покупать, и денег у него с собой не было никаких. На фронте все, что тебе полагалось, выдавали так, либо…

С пуском комплекса мы увеличили производство газа в 22 раза и даем его сейчас примерно столько, сколько Франция и ФРГ, вместе взятые. Такие высокие темпы достигнуты за одну пятилетку. Трудящиеся области сердечно благодарят ЦК КПСС, лично Леонида Ильича Брежнева за огромную помощь в создании уникального газового комплекса в области. На год раньше срока сдана в эксплуатацию Ириклинская ГРЭС мощностью 1,8 млн. квт. Вступила в строй четвертая доменная печь на Орско-Халиловском металлургическом комбинате…

Хіба це так давно було? Дивилась широко відкритими очима, боялась пропустити слово. Брат, усі родичі заздрили — привіз жінку-красуню, освічену, виховану, а вона так дивиться на їхнього, правда гарного, але завжди розхристаного, невибагливого до життєвих умов Опанаса, немов розумнішого і на світі нема. Куди це все поділось? Коли? У Немирові, коли написала перше оповідання? Ні! У Немирові разом раділи, там не було ані цієї стриманої роздратованості, ані цієї відчуженості. Петербург?.. А що ж…

«Одинокий всадник пыли не поднимет», — решил Сарыев. Став башлыком, Сарыев счел приличным говорить и даже думать по примеру стариков образами народной мудрости, пословицами. Он решил ждать, когда с фронта вернутся его односельчане, джигиты и тренеры… Ждать ему пришлось недолго. Недели через три полуторка, идущая в Фирюзу, сбросила близ «Зари» смуглого паренька в солдатской шинели без погон и с вещевым мешочком за плечами. Когда паренек спрыгнул с машины, на груди его сверкнули четыре боевые медали…

— Зачем? На меня пытливо смотрели серые дерзкие глаза. Обычно люди с такими глазами в приключенческих повестях выдаются за людей отважных. — У меня к нему письмо от инженера Коренкова. — От инженера Коренкова? А кто это? — Мой брат. — Ваш брат... То-то я не знаю такого крупного деятеля. — Он усмехнулся. — Ну что ж, спешите. Лавров уходит. По узкому коридору шел в сером плаще, с прямой трубкой во рту, могучего сложения человек. — У меня к вам письмо, — сказал я ему, как только он поравнялся…

«Моя Идея материализовалась, все была Идой недосягаемой, тут явилась. Говорит: из милости, раз уж никого, кроме меня, не любишь. Вот меня ругают за уход из семьи, я не из семьи уходил, а берегся. Это эгоизм, знаю, что легче спасти человечество, чем ближнего, но если чувствуешь, что его губишь, то как? Чувствую искренне, а начинаю переводить в слова, и все теряется. Нехорошо я живу, сижу один, а может, сын плачет и Вера не спит. И я не сплю, вроде по делу — о жизни думаю, а жизнь-то над кроваткой…

Особенно крепко держался на своих длинных ногах двадцатипятитонный башенный кран, оказавшийся на пути потока. Вода хотя и дыбилась, но пока не доставала ему, голенастому, даже до колен. Он возвышался над нею, как некий богатырь-дозорный, наблюдая с высоты за наступлением вражеских лавин. Река все выгибала и выгибала грозно свою змеиную покатую спину, как бы становясь в боевую стойку, но кран спокойно взирал на ее потуги. Не сразу стало заметно, что он дрожит от напряжения. Это проявилось лишь…

И вот теперь, спустя год после той последней встречи, Игорь уже снимается в двухсерийном фильме Гараева. Картинно и броско сидела на нем все та же модная голубая куртка. Бутылка коньяка и коробка конфет, которые он вытащил из портфеля и с каким-то особым, почти гусарским шиком поставил на стол в гостиной, вначале Веронику смутили и даже испугали, посеяв в душе ее предчувствие чего-то недоброго, необязательного, но это была всего какая-то минута. Игорь и раньше умел подавлять ее волю и, зная, что…

Потому и не отличались друг от друга пароходы, пополнявшие по ленд-лизовскому соглашению флот Дальневосточного пароходства. Не было у них на борту названий и обозначения порта приписки; названия прежние, американские, глухо заливала краска, а новые, советские имена судов указывали небольшие черные доски с белыми буквами. И казалось, сними эти доски, а затем поменяй местами — и моряки, возвращаясь из города на свои «Либерти», ни за что не отыщут ни собственных коек, ни привычных мест в тесноватых…

Мы с ним сидим на сопке. Вышли прогуляться, походить по твердой земле — каюта надоела до чертиков. Внизу под нами бухта. Ее обступили сопки. У их подножий расположен рыбацкий поселок, склады, причалы. Совсем недавно здесь был только один причал, возле которого толпились деревянные кунгасы и кавасаки, а теперь вот траулеры, океанские сейнеры, громадины мастерских. Только больших домов пока не видно. — Просто мы устали от моря, — говорю я, — в отпуск надо. — А после отпуска что? — встрепенулся…

— А там, где учились вы, товарищ старший лейтенант, рабочих мест хватало на всех? — поинтересовался Корзун, потрогав очки на переносице. И по его пристальному взгляду Крупенин понял: разговор задел капитана за живое. — У нас не было ничего, кроме столов и табуреток. Мы начинали в старом помещений прожекторного училища. — Значит, мы все-таки в лучшем положении... — Ваша лаборатория превосходная. Но тем и обиднее, что в таких прекрасных условиях большинство курсантов вынуждено только наблюдать.…

Солдат был худ, мрачен. Запыленный чуб его висел из-под пилотки сиротливо и жалко, как у побежденного петуха гребешок. Из-за широкого кирзового голенища выглядывала алюминиевая ложка. На ремне, оттянувшемся по бокам тощего тела, болтались фляга и малая саперная лопатка — то и другое в сером шинельном чехле. Признаюсь, появление невзрачного солдатика не прибавило нам бодрости. К тому же мы решили, что пришел он минировать позиции, а это всегда означало одно и то же: отход, а в данном случае — отход…

– Кого нелегкая принесла? – улыбаясь в седеющие усы, спросил он. – Не угадаешь, Лукич? Ночевать пускай. Куда бы коня поставить в теплое? – Нет, дорогой товарищ, не призначу. Вы не из рика будете? Не из земотдела? Что-то угадываю… Голос ваш, сдается мне, будто знакомый… Приезжий, морща бритые губы улыбкой, раздвинул башлык. – Пол'oвцева помнишь? И Яков Лукич вдруг испуганно озирнулся по сторонам, побледнел, зашептал: – Ваше благородие! Откель вас?.. Господин есаул!.. Лошадку мы зараз определим……

Пашка выжидающе смотрит на меня. Наверное, из части сообщили домой о позорной смерти Виктора Яковлева. Жаль Пашку. Всю жизнь рядом с ним будет идти память о брате-самоубийце. Но тут уж ничего сделать нельзя. Куликов подходит к столу, садится напротив мальчика и ласково говорит: — Успокойся, Паша! С тобой можно говорить серьезно? Александр Лукич Куликов прибыл в наш трибунал три года назад после госпиталя и был назначен архивариусом. Невысокого роста, худой, волосы тронуты серебром, светлые…