Советская классическая проза

— А-а, земляк! Ну, как балансы, как доходы-приходы? Говорят, приласкался к городу, не скучаешь о нашем брате колхознике? Пухлощекий парень Ефимкин, в красной футболке, встает рядом с Василием и, не моргая, смотрит ему в щетинистую щеку. Зубами он сдирает с репы желтую кожуру и молодцевато выплевывает ее к ногам Василия. Людей собирается все больше. Какая-то старуха с седыми усиками — Василий даже не знает ее — сокрушенно качает головой и шепчет: — Ах, Васька, Васька! Заплутал ты, грешный человек,…

Вдруг инстинктивно почувствовал слева от себя какую-то опасность, обернувшись, увидел надвигающиеся с выключенными фарами «Жигули». Поравнявшись с ним, машина начала бесцеремонно прижимать его к краю шоссе, к глубокой канаве за обочиной. Заремба съехал на обочину, понесся по кочковатой земле. Но и машина взяла правее. Погасив скорость, словно приклеилась к нему. Ехала рядом, колесо в колесо, отжимая Зарембу к заросшей кустарником канаве. Ситуация, понял Максим, становилась критической: еще секунда-другая,…

Итак, сказано уже, что аулом Аршалы кончается казахская земля. Но Человек-Олень слышал, что и дальше, за ее пределами, живут казахи: ушли в те далекие времена, когда даже солнце, как говорится, отвернуло лик свой от народа, и люди бежали, спасая головы, гонимые страхом и темными слухами, кто верхом на лошади, а кто и пешком, богачи и последние бедняки — все уходили за горы, и порою Актан, которого прозвали в ауле Оленем, Зверем, думал с невольной грустью: «Сколько же их там бродит, на чужбине, терпя…

Кто были они? Пришёл ли твой корабль под их парусами в порт своего назначения? Достигнуто ли на противоположном берегу необходимое место? Держали они курс выше той точки, которая была нужна? Вопросы, вопросы, вопросы… Ответы на них — в твоей биографии, в твоей судьбе. Но что выбрать из них, чтобы хотя бы приблизиться к ответу на самый первый? Что именно выбираем мы для себя сами и что выбирают для нас без нас? Где начинается точка отсчёта этого выбора? Где начало Начала? Детство.…

Его вызвали из офицерского резерва противоестественно быстро: на фронте было затишье, и люди месяцами ожидали назначения. Но поначалу ему и в голову не пришло, что это сработало медицинское начальство на фронте. Он ушел из госпиталя самовольно, с плохо зажившей раной и недолеченным желудком. Он знал, что должен вернуться на фронт, и не хотел бессмысленной оттяжки. Окружающим это казалось проявлением высокого боевого духа, сам же он в глубине души называл это по-иному. Он не верил, что уцелеет на…

Мы поздоровались просто и радостно. — Как в Москве с крупой? — спросил Анатолий Иванович. Почему-то это интересовало его в первую очередь. Приятно возвращаться на старое, испытанное место. Не надо привыкать, приспосабливаться, расспрашивать, что и зачем. Я уже знал, куда мне сунуть рюкзак, на какой гвоздь повесить плащ, а на какой — ружье, где попить чистой водички. Я знал, что сломанная фарфоровая фигурка служит пепельницей, что обтирочные концы валяются под лавкой, что за зеленоватым зеркальцем…

Нельзя сказать с уверенностью, что природа этого вызова исключительно литературная. Отношения с родиной складываются по-разному, как по-разному складываются отношения в семье. «Секрет свободы в том, чтобы эмигрировать не один раз, а постоянно, перманентно эмигрировать — увиливать от окончательных формулировок собственной жизни», — говорит Зиник в своем интервью «Литературной газете». Трудно не различить в его прозе подлинное отчаяние живой души, рвущейся на свободу из обстоятельств места и времени.…

«Нагово… нагово…» Ильяс пытается догадаться, что имел в виду комиссар. Но в какой-то момент тонкая нить воспоминаний обрывается, как перешибленный осколком телефонный провод. Ильяс старательно прощупывает в памяти оставшийся отрывок и облегченно вздыхает — все же понял недосказанное русским: потом наговоришься… А два года назад, когда пришел в полк, не мог и сказанное понять, знал одну-единственную фразу «Мос Шовгенон сказал: „Освободимся своей рукой — получим землю“. Ильяс добродушно ухмыляется:…

— Анна Ивановна! Видит кровь и растерянно Спрашивает: — Как же это так, а? Костя вынимает носовой платок и зажимает им рану на лбу женщины. — Куда нести? — сердито спрашивает он девушку. Она кивком головы указывает на подъезд. Мы поднимаем женщину, она легкая, точно ребенок, вносим ее в комнату, укладываем на кровать. Девушка начинает обмывать рану теплой водой. Костя отстраняет ее: — Не надо. Уже не поможет. Я стягиваю бескозырку, но мне не верится, что женщина умерла. Я ищу пульс на…

— Иди в кубрик, — сказал я. — А как вахта? — спросил Витька. — Вахту отстоишь потом. В Витькиных глазах погасла тоска. Наверное, как командир отделения, я принял правильное решение. Безручко отпустил репитер гирокомпаса и по узкому трапу неловко полез вниз. Я провожал взглядом его сгорбленную неуклюжую фигуру и вспоминал другого Витьку. …В зрительном зале курсантского клуба полумрак, пахнет красками и мужским одеколоном «Шипр». Я стою, прислонившись спиной к стене, и смотрю на сцену. …

Словом, искал — не находил и приходил в отчаяние. И вот наконец нашел. Нашел тебя. За нашу встречу, Надя! Они трижды звякнули бокалами, выпили. Он сел на диван, она подошла к окну, остановилась в полуобороте к своему собеседнику. Не отрывая взгляда от Нади, Иван любовался ею. — Ты когда-нибудь думала, что, скажем, вот эта минута, такой-то час такого-то числа, месяца, года — больше никогда не повторится? — Скучно об этом думать. — Никогда не повторится и наша жизнь, ни одно ее мгновение.…

Солнце, блуждавшее в тучах, зашло за горы. Стало темнеть. Повеяло холодом. Колючий ветер холодил щеки, забирался в рукава. «Наверное, обронили люди, приезжавшие за хлебом с овюрской стороны, — подумала женщина. — Возьму с собой. Хозяин, однако, найдется». Она не спеша развязала тесемки. Показался пухлый когээр [3] , похожий на женскую грудь. Пахнуло запахом свежей араки. Рядом с флягой лежала долбленая чашка, кусок баранины. «Устала с дороги, надо бы подкрепиться», — подумала женщина, все…

И все это время отражено в песнях и книгах, в фильмах и пьесах. Думается, что, пожалуй, самая главная задача художника — оставить людям свидетельство очевидца и участника, сказать о своем времени и, в конечном итоге, о себе. И тем ответственнее, тем сложнее эта задача, чем сложнее и ответственнее время. А тут все время и вся жизнь! Видимо, существуют все же они — неписаные законы творчества. И хотим мы того или нет, но мы следуем им в своей работе — и первая книга всегда, ну почти всегда, о пережитом.…

О втором замужестве солдатка, и не помышляла: кому такая нужна, в тридцать лет старуха да с кучей ребят в придачу. Безропотно покорилась судьбе придавленная нуждой молчаливая баба, не жалуется и помощи у новой власти не просит. Не раз подумывала в Черемуховке кончить свои дни, только духу недоставало. Посмотрит на ребятишек и расплачется: они-то чем виноваты? Жалко малых, без матери пропадут. А детишки у Глафиры росли славные. И что удивительно: ходили полураздетые, досыта редко ели, а ни один не…

— Но, милая-а-а! Снова раздавался скрип телеги, возница опускал голову на грудь и погружался в свои невеселые думы. Проскрипев по улицам районного центра, телега остановилась у небольшого деревянного дома, на фасаде которого выделялась вывеска: зеленый фон, на нем коричневый герб и мелкие печатные буквы: «Прокуратура Союза ССР», а ниже покрупнее: «Прокурор К-ского района». Старичок проворно соскочил с телеги, привязал лошаденку к воротам и засеменил к высокому крыльцу. Прокурор Степан…

— Здравствуй, Ксеня! Это отец. Вышел лохматый, босой, рубаха навыпуск, зато улыбается. Летом отец спит один в клети. Прошелся по огороду, сорвал стручок гороховый. Поднял с земли два-три яблока. Сам надкусил и Ксене крикнул: — Лови! — Спасибо! — ответила Ксеня. — Придешь ко мне на колокольню? — Некогда! — А ты плюнь на все и приходи. У меня славно! Простор! Голуби! Во все стороны обозрение!.. И не жарко. — Ладно, — сказала Ксеня. — Выйдет время, приду. Да когда она придет-то!…

ПУГАЛО Посвящается Василию Белову Полковник в отставке Смурыгин Станислав Иванович подвинул красную занавеску, выглянул в забрызганное ночным дождем окно. Занавески делали дом бывшего полковника красноглазым и по ночам настораживали странствующую живность: хорьков, одичавших кошек, тихокрылых сов и нагловато-трусливых волков. Утро в окне нарисовалось тусклое, нездоровое, безрадостное и как бы уже не летнее, хотя на дворе вызревал август со всеми его фруктово-цветочными прелестями,…

Дядя опустился на колени… Отец у меня умер, и все мои надежды связаны с дядей. А он вдруг сломался, как его коса… Вечером брат вернулся домой очень поздно. — Надо собирать припас, скоро заберут. Мать и жена брата заплакали. Я рассердился: — Что вы распустили нюни! Война ведь, значит, нам надо уходить. Я очень хочу пойти в армию, стать военным. Наш сосед, Арам Арутюнян, ушел служить, когда ему едва исполнилось семнадцать. А мне уже семнадцать с половиной. Я шалею, когда вижу его в форме.…

Только не подумайте, будто я какая-то особенная. Я обыкновенная девчонка! Наша учительница сказала бы, что я болтливая девочка. Нет, не сейчас — это она раньше жаловалась: дескать, я трещу как сорока. И вовсе я не трещотка, хотя поговорить, сколько помню себя, всегда любила. Когда была маленькой, я и со столом, и с лавкой, бывало, потолкую, и старому-старому маминому сундуку с приданым скажу что-нибудь. Он казался мне похожим на чистого темнолицего дедушку… Или разговорюсь, бывало, с воробьями,…

Все раздражало его в этой девчонке: и пышные темно-коричневые волосы, собранные на затылке в «конский хвост», и модные джинсы с блестящими заклепками и фирменными наклейками, и туфли на толстой подошве и высоком каблуке, но особенно — взгляд больших, золотисто-каштановых, еще по-детски наивных глаз. Густо опушенные ресницами, эти странные глаза напоминали два бархатных цветка с золотой сердцевиной. В зависимости от освещения и настроения они, наверное, то становились совсем темными, то наливались,…