Современная проза

Это не испугало Леонида Леонидовича. Он пристально сквозь увеличительное стекло разглядывал свою смерть, ее изысканные формы. Любовался ею. Страна, которая была дана ему в управление, напоминала огромный рояль с октавами часовых поясов. Он давил грохочущую клавиатуру, извлекал гулы, сотрясавшие земную кору. Еще Россия казалась ему огромной рыбой, всплывшей из пучины трех океанов. Когда рыба шевелила плавниками, щелкала жабрами, била хвостом, океаны выплескивались из берегов, и целые континенты…

– Сколько всего эпизодов? – Восемь. По всем есть улики и доказательства, – отрезал старший. – Если собраны все доказательства… Если для вас всё очевидно и в этой истории не осталось белых пятен, то что вы делаете здесь? Что вы хотите от меня? Я здесь при чем? – Хикадено говорил медленно, тихо, аккуратно осматриваясь вокруг, но «Кибараши Но Тайо Интернейшнл» продолжал жить своей обычной, скучной и предсказуемой офисной жизнью. За панорамным остеклением небоскрёба изнывала от зноя Осака. Всё вокруг…

Во время первого посещения России мне нужно было отметиться вместе с хозяевами в городском управлении и поставить печать в миграционной карте для регистрации моего пребывании в стране. В последующие мои визиты в Россию уже можно было регистрироваться в любом почтовом отделении, и к тому же вести интересные беседы с почтовыми служащими. Можно было подумать, что печать в миграционной карте существовала только для того, чтобы получить лучшее и более верное впечатление от страны и людей. А теперь мой…

– Мама, а почему папа не живет с нами, когда он приедет, и приедет ли вообще? Любит ли он меня? – Любит, любит, – успокаивала его мать, – приедет, скоро приедет. Но папка не приезжал, не появлялся и соседские мальчишки продолжали дразнить его безотцовщиной и оборванцем. Мальчик рос одиноко, мальчишеских компаний он сторонился и после школы он в лишний раз в свободную минутку помогал матери по хозяйству. Так шли годы и Сергей уже так к матери не приставал с расспросами об отце, но тех рассказов…

– Ну что вы? Я нисколько не хотел вас обидеть, просто вы мне очень симпатичны. Я видел вас на вечеринке у нашего общего друга Андрея. Вы так изумительно танцевали, что ваш танец глубоко запечатлелся в моем крохотном сердце. Я не могу вас забыть, прекрасная леди. Я очень старался стереть ваш милый образ, но не получается. В один прекрасный день я устал с этим бороться и решил с вами подружиться. Но кроме друга в вашем лице я очень хочу найти и свою девушку. Как вы на это смотрите? – очень волнуясь,…

У Лафарга мы может прочитать следующие рекомендации в направлении преобразований: «Если нам нужна новая религия, то приложим все старания к тому, чтобы она не была плагиатом католицизма и чтобы у нее не было ни малейшего следа социализма». Один из персонажей книги «Религия капитала» обобщает: «Вы, господа западники, обучили нас искусству угнетать во имя Свободы, эксплуатировать во имя Равенства и расстреливать во имя Братства. Но этих трех „добродетелей“ буржуазного либерализма – Свободы угнетать,…

Что же касается собственно сюжетных линий, то и тут появляется нечто общее для двух повестей. Когда кульминацией становится жестокое – не на жизнь, а на смерть – противостояние человека и гигантской рыбы. Чтобы после Мелвилла и Хемингуэя браться за такой сюжет, надо быть очень смелым автором. Но Куприянов как раз таков. И в жизни. Те, кто близко знают его, могут обнаружить в личности этого человека редкое сочетание отчаянной смелости и глубоко запрятанной, но пронзительной сентиментальности. Жесткость…

Нет, не хочет отдыхать! Даже ночью мне мешает сладко спать. Ну, а днем, не понимаю я, Где та мысль, которая своя! И веду извечную борьбу, Пропускаю мимо не мою! Ты иди, подруга погуляй, Память мне не засоряй! Осень Осень, осень, как прекрасна! Ты сюжет для грустной сказки. И рисуешь мне подсказки: Золотой листвы узоры , Как играет ветер с ними И дождя мелодий стройных, И спокойных серых будней. Пахнет в воздухе листвою И безмолвной…

– И телефон у нее выключен… Может, попозже еще сходишь? – Я что, на побегушках у нее? – огрызнулся Амир и сразу замолчал, сжав губы. Он жалел мать. Жалел и Лену, старшую сестру, но злая мальчишеская обида залегла слишком глубоко. В кухню вбежала раскрасневшаяся Амина. – Амир, Амир, иди посмотри, кто к тебе пришел! – Кто там, дочка? – Мать всполохнулась из-под пелены своих мыслей. – Не скажу, не скажу, пусть сам посмотрит! Амир улыбнулся и ущипнул сестру за загорелую щечку. – Ты,…

– В землю смотреть, с-с-сука. В толпе заулыбались и довольные расступились. В маленьком зале были открыты окна, неспешный ветер повременно залетал узнать, как продвигаются судебные дела. Худосочную женщину посадили на крепко привинченный к полу деревянный табурет с массивными железными кольцами и приковали к ним наручниками. Два солдата встали по бокам. Женщина какое-то время озиралась по сторонам, а потом уставилась на подол платья, приговаривая: – Пыльная-то я какая с дороги! Спустя пять…

Хитры Вы, одеваясь в эти ваши бриджи. Джиннов, говорят, боитесь, а? А чего нас бояться? Я Вас уверяю как специалист, что джиннов бояться не нужно, и жить с ними хоть и не всегда спокойно, но тепло так. А кого из джиннов Вы хорошо знаете? Тех братьев их Вашей свиты, напудренных и напыщенных болванов? О, Вы их считаете джиннами? Мир перевернулся, воистину!.. Ну, что ж Вы приуныли? Лицо побледнело, улыбаетесь натянуто, это сразу видно. Ночь приближается, снова. Ваши прекрасные глазки скоро закроются,…

нам нужен кислород, уют – им кислород не нужен. Мы их плоды едим, обогащаемся духовно. Микроволновкой мир един, та заменила нам духовку. Я удивляюсь, как живут животные и люди непохоже: мы ищем счастье там и тут – они нашли его, похоже. Они не знают, что страдают. Как не страдать – хотим мы знать. Живут себе, клюют, лакают, не собираясь вовсе умирать. На пристани О, жизнь, ты гениальна! Ужасна и прекрасна! Увы, многострадальна И, кажется, напрасна……

«Эй, девчонки, с 8 Марта! Принимайте розу!» Лаборантки дружно вышли, Рты пораскрывали. «Этот что ли хуй в вазоне Розою назвали?» Самосвалист в недоуменьи В кузов сам забрался. «Еб же, сука, твою мать!» Долго он ругался. Вскоре кран и бутобой Вместе появились И в расстройстве от конфуза Долго матерились. Но проблему разрешили Слесаря хорошие – Они цветочек к стебельку Чем-то припиздошили. Тут девчонки восхитились, Обалдели просто, И машиниста бутобоя…

Первые шаги в своей жизни я сделал, когда мне было пять лет: никто кроме матери не верил, что этот болезненный мальчик, который родился весом в пять килограммов, когда-то встанет на ноги. Я встал и пошел. Более того, от меня доставалось всем ровесникам (и не ровесникам тоже), которые прямо с пеленок выпрыгнули на улицу. Со средней школой я познакомился на два года раньше: за руку водил туда старшую сестру-первоклассницу, которая никак не могла запомнить дорогу, и делал с ней уроки. Детство…

– Идём, – грозно произнесла она и повела за собой провинившегося. Вся компания зевак последовала за событием. Они обошли здание детского сада и вошли внутрь его с другой стороны. Толпа остановилась. Перед малышом открыли дверь маленькой каморки. – Посиди в чулане, подумай – резко высказалась заведующая и закрыла вошедшего туда ребёнка на крюк. Через минуту одобрительный гомон удовлетворённых смолк. Стало тихо и темно. Малыш не плакал. Глаза долго пытались привыкнуть к мраку, а его группа, пообедав,…

Лежа в постели, я видел, как этот парень с очень рано пробивающейся сединой на голове сидит на кресле у окна напротив меня. А еще два раза в неделю я плачу ему за то, что он распутывает паутину, которую я сам и сплел. Этот процесс начался задолго до того момента как я оказался на Западе и даже до того момента, как я попал в Европу. В то время я был очень впечатлительным и думал, что сошел с ума. Это была какая-то странная романтика, которая так и манила меня, заставляя думать о таинственном образе.…

Быть здесь и сейчас, вдыхать полной грудью загрязненный воздух, ходить по заплеванному асфальту и не помнить ни вчера, ни завтра… Радость моя, где ты, с кем ты – не знаю, да и нельзя знать – знание дает иллюзию обладания. Я не могу обладать Тобой… Ершалаим давно разрушен, мы все живем в Вавилоне. Недопоняли, видать, люди, что рушить нужно было. Логика ли виновата, ложь ли, разум ли – пойди разберись… Сколько стоит одно слово мое? Если взять слово Христа за единицу, слово Ницше будет ноль…

Игорь крепче сжал ключи, стараясь ими не звякать. Его взяли в коробочку. – Вы антифашист, верно? – Теперь это запрещено? – Что вы. Мы всего лишь уточняем. – А вы – это кто? – Главное управление по противодействию экстремизму. Я Коваленко Андрей Эдгардович, а это Сернов. Анатолий Сергеевич. Рослый помахал удостоверением. Тот, что пониже, по-прежнему никак себя не выражал. Центр «Э», значит. – Поступили сведения, что вас готовятся убить, – продолжил Коваленко. – Источник надежный. …

– Товарищ мичман! Вы просили вас разбудить, когда сыграют «Подъем»! Внутри небольшого домика начинается какое-то шевеление, движение… Дверь открывается, на пороге появляется заспанный помощник дежурного по КПП мичман «при кобуре, ПМ и портупее», медленно натягивая на левый рукав повязку «Рцы». Зевает. Смотрит немного осоловело на матроса, затем спрашивает: – Когда будить летеху (дежурного по КПП)? Он что-нибудь говорил? Где он спит? – Вроде бы в баталерке «сто семнадцатой» (К-117., прим. авт.)! –…

 Привычно «звякнула» музыка ветра, висевшая на двери, Таня улыбнулась первому покупателю. Мужчина уверенно направился к ней: – У вас подарочные сертификаты есть? – спросил он. – Здравствуйте! – сказала Таня, слегка разозлившись на покупателя за невежливость. Понятно, торопится, вид у него деловой, пальто распахнуто, под ним костюм с галстуком. Но ведь правила хорошего тона никто не отменял. В конце концов, она женщина, а завтра женский день, хотя бы накануне праздника можно разглядеть в продавце…