Современная проза

А может, тетка просто врала. Когда по возвращении из сибирского плена отец деда, мой прадед, приехал в Хельсинки к своему сыну Бене, прохожие на улице оборачивались и глядели ему вслед, думая: «Вот на редкость долговязый и безобразный еврей». Когда он вошел в дом деда, ему пришлось нагнуться в дверях, а когда полгода спустя он умер от нервного потрясения, во всем Хельсинки для него не нашлось достаточно вместительного готового гроба, и гроб пришлось заказывать. Причем в спешном порядке, потому что…

А как же все было летом, когда земля лежала мягким и рыхлым ковром? Но вспомнить это почему-то не получалось, как невозможно было вспомнить лица людей. Исчезли времена года, цикличность жизни, время словно застыло, никаких колебаний, лунных фаз, шел девяносто шестой год войны. Как же все это было прошлым летом, а позапрошлым? А что было в последнее полнолуние? Река времени все смыла из памяти. Хиндустанцы на Востоке говорят, что это — век Кали-Юги. Люди потеряли память. Война идет уже почти сто лет.…

Мы с Натали нашли новое занятие: опустошать карманы наших товарищей. Это было в те времена, когда верхнюю одежду оставляли на вешалках снаружи классной комнаты. Достаточно лишь попроситься выйти во время урока под предлогом разболевшегося живота. В коридорах царит мертвая тишина. Нет ни души, не видать даже грозной фигуры главного наставника со стрижкой под «ежик». Но нужно соблюдать осторожность: шарить по карманам у учеников другого класса и на другом этаже. Мы неслышно скользим по паркету коридора,…

Я попросил их оставить за мной этот номер на следующий приезд; и на все дальнейшие приезды. Не то чтобы комната блистала красотой; чемодан пришлось водрузить на безрадостную наготу биде. Если бы я осмелился, я снял бы одну из этих тяжелых плюшевых гардин цвета охры (в самом ли деле этот плюш так тяжел, или они отяжелели из-за накопленной пыли и грязи?), чтобы прикрыть ею это зияние в ногах моей кровати, этот бледный сосуд забвения, где завершаются в мыльной пене мимолетные дорожные экстазы, здесь,…

«Элла построила свою жизнь вокруг мужа и детей и поэтому утратила способность выживать в одиночку. Она была не из тех, кто плывет против течения. Даже поменять сорт кофе было для нее поступком едва ли не героическим». И никто не мог понять, даже сама Элла, почему она в конце 2008 года — после двадцати лет брака — подала на развод. Причиной была любовь. Они жили в разных городах. И даже на разных континентах. Их разделяло не только расстояние, они и сами были разными, как день и ночь. Их…

— Неужели решил прозой заняться? И много уже написал? — заметно обеспокоился Гулькин. — Ну что ты, Борис! Какая там проза… Статья в журнале вышла. Как раз вчера свежий номер получил. — О чем статья, интересно? — Да так, — Рябцев ловко разливал коньяк по рюмкам, в то время как Нина Андреевна щедро накладывала гостю салат. — Покопался в архивах, в наш краеведческий музей заглянул… А о чем нам, историкам, писать, как не о прошлом? В общем, ничего особенного, —…

Здесь я невольно закрыл глаза и провалился в грешную молодость. Всегда полезно заглянуть в свое прошлое, чтоб в настоящем не сойти с ума. Однажды я это уже пережил — злое бессилие перед уходящей свободой. Я прощался с ней через решетчатое окошко «газика», и не было сил остановить ее… удержать!.. Это было в одном из приамурских городков, где я надолго задержался, случайно отстав от поезда. Ну, может, и не случайно, а по дури… Однако своего чемодана с тех пор я уже не встречал. Мой чемодан уехал…

Он наклонил голову, чтобы лучше слышать Маркуса. После короткой паузы тот спросил: — Сыграем на пару? Гольдер скрипнул зубами. — О чем ты? Нет. Маркус прошептал, опустив ресницы: — Не стоит наживать еще одного врага, Гольдер. У тебя их и так предостаточно. Они сидели у старинного, в стиле ампир стола красного дерева. Свет лампы падал на бледные руки Маркуса. Его длинные, тонкие, украшенные тяжелыми перстнями пальцы едва заметно дрожали, царапая столешницу и раздражая…

Я ожидал реакции, но ее не было. — Сидеть у воды, — сказал я, — и гулять под дождем, и целоваться с кем-то. — С кем? — спросил он. — С кем-то, кого я не знаю, — соврал я. Я услышал, что он встал и идет ко мне. — Мы устроим праздник, — сказал он. — Сперва мы поедем на автобусе в Лунен, потом в Лоосдрехт. Там мы посидим у воды и, может быть, чего-нибудь выпьем. А потом вернемся на автобусе домой. Пошли. Так я познакомился с дядюшкой Александром.…

– Чем я занимаюсь? Чем? – возмущался муж, глядя в компьютер. У него что-то там не ладилось по работе. – После тебя хоть книги останутся, – сказал он мне. Наш шестилетний сын Вася в это время заинтересованно разглядывал фотографии в рамочках. – Папа, а это кто? – спросил Вася, показывая на портрет. – Это я, когда мне было столько лет, сколько тебе, – ответил муж. – Мама, а у вас свадьба была? – Была. – А сначала вы дружили? – Дружили. – А потом я родился? – Да. Вася пристал к…

– Передай Наташе... – начала она. – Вы кто? – оборвала ее я. – Шаманка, – ответила она. – Мы встречались с Наташей десять лет назад в Моздоке. – Простите, а что вы в Моздоке делали? – спросила я, напирая на слово «Моздок». Эту маленькую женщину из северного города, в котором у меня даже сопли в носу замерзали, по-моему, было никак невозможно соотнести с Моздоком. – Как что?! – возмутилась якутка. – Бомбы сдерживала! Она, держась пальцем за запястье, ушла в мое прошлое, из него – в будущее.…

Наиболее запомнившейся на долгие годы была эта: Двадцать второе июня Двадцать второго июня, Ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, Что началася война. Кончилось мирное время. Нам расставаться пора. Я уезжаю и обещаю Верным Вам быть навсегда. И ты смотри, Чувством моим не шути. Выйди, подруга, к поезду друга, Друга на фронт проводи. Дрогнут колёса вагона, Поезд помчится стрелой. Ты мне — с перрона, я — с эшелона Грустно помашем рукой. …

Коровы голштинской породы проходят сквозь молчаливый строй людей. Идущий за ними фермер кивает. В зимние месяцы он встречает эту странную компанию почти каждый день, и в пять утра, когда еще темно, их доброжелательность служит ему молчаливым утешением — чтобы пригнать коров сюда на дойку, ему приходится собирать их больше часа. Мальчик, который следит за этой процессией и даже мечтает ее увидеть, уже встречал этих мужчин, работавших в миле отсюда, среди серых деревьев. Он слышал их кашель, металлический…

Я снова перебросила мяч через стену с криком: – Привет, привет, я здесь, вот она я! Но ответа не последовало. Я ждала, стоя на разбитом тротуаре, сквозь щели и трещины которого пробивались сорняки. Вокруг гудели и с любопытством вились вокруг меня насекомые; порхали желтые бабочки, совсем крохотные, размером не больше ногтя моего мизинца, они застревали у меня в волосах, и было так щекотно! Солнце, яркое, как новая звезда, сияло в небе, а небо казалось выбеленным, точно морская галька, и…

– Раньше был банк. Здесь, – незнакомая девушка обвела рукой коридорные стены, – хранили золото. Кирпичи золотых слитков. А люки – специально. Чтобы видели только свои. – Но там же, – Валя оглянулась на двери, пытаясь представить себе тяжелые золотые поленницы, – окна... – Не было. В хранилищах глухая кладка. Странно. – Они стояли на краю люка. – Столько лет прошло, а до сих пор не разбили. – Грязные, – Валя имела в виду плитки. Про окна она не поверила, но не решилась возразить. – Это…

Сушь, пишет Лола, сушь подчистую сжирает всё, кроме овец, арбузов и шелковиц. Но не сушь погнала Лолу с родимой сторонки. «Сушь, — пишет Лола в своей тетрадке, — ей безразлично, чему я тут учусь. Сушь — ей нет дела до того, как много я знаю. Ей не важно, кто я теперь, кем стала. Станешь кем-то, — пишет Лола, — и через четыре года вернешься в село. Но только не понизу, не пыльной дорогой, а поверху, по листве шелковиц». Шелковицы в городе были. Но не на улицах. Они росли…

Виктор Гюго говорил, что «музыка — это мыслящий шум». Мне хотелось бы добавить, что это также «шум, который заставляет мыслить», настолько музыка способна утешить нас, смягчить, воодушевить или возродить. Композиторы передают нам свои сумасбродства, желания, понимание мира, а если творцы наделены философской логикой, то делятся с нами своей мудростью. Если наш слух открыт для восприятия, они становятся нашими духовными проводниками. Эссе «Подумать только: Бетховен умер, а столько кретинов живы…»…

Женщина сидела в пустом магазине. Приближался вечер. Вот-вот начнет смеркаться. Она наблюдала за мухой в витрине. Как странно видеть муху в феврале. Муха сначала летала по треугольной траектории, а потом села. На «Великого Гэтсби» Ф. Скотта Фицджеральда, чтобы погреться под лучами солнца конца зимы. Или — нет. Постойте. Муха села ненадолго на старую книгу в бумажной обложке, лежавшую в витрине букинистического магазина. Она задержалась на миг, пригревшись, прежде чем снова взлететь в воздух,…

Возбужденные суки сновали взад-вперед. Приносили на шерсти запах холода и ветра; грелись возле раскаленной плиты, потом их снова тянуло в сад. Марта поглаживала их своими длинными костлявыми пальцами и говорила им, какие они красивые. И так весь вечер беседовала только с собаками. Я искоса поглядывала на нее, расставляя книги на деревянных полках. Лампочка на стене освещала ее макушку с султанчиком накладных тонких седых волос. На шее они превращались в косичку. Я помню многое, но не помню, как…