Современная проза

Мэкки, заведующий отделом скобяных товаров в магазине «Все для дома», глянул на экран и ответил на звонок: — Что стряслось? — Тетя Элнер опять упала с лестницы! — в отчаянии выпалила Норма. — Лети к ней, срочно! Вдруг она кости переломала? Вдруг насмерть расшиблась? Просила же я забрать у нее лестницу! Мэкки за сорок три года семейной жизни привык к истерикам жены, особенно по поводу тети Элнер. — Ну-ну, Норма, угомонись. Наверняка все в порядке. До сих пор-то не разбивалась…

Из ниоткуда появляется молодая женщина в белом, останавливается и бдительно всматривается в него. Он пытается сотворить вопрос из путаницы в голове. Слишком поздно! Улыбнувшись и похлопав его по руке, чтобы успокоить, – он каким-то странным образом скорее слышит, нежели ощущает этот жест – она уходит. Это серьезно? Если времени хватит всего на один вопрос, то он должен быть именно таким. Правда, лучше не вдумываться, что может означать слово «серьезно». Но еще настоятельнее, чем вопрос о серьезности,…

Выражения благодарности Я благодарен всем, кто читал эту книгу, вносил предложения или какой-либо иной вклад в окончательный вид этой рукописи: Саре Липпинкотт, Дэвиду Спигелу, Дэвиду Вэнну, Джо Анн Миллер, Мюррею Бильмесу, Энн Эрвин, Бену Ялому, Бобу Бергеру, Ричарду Фумозе и моей сестре Джин Роз. Я, как всегда, в неоплатном долгу перед моей женой, Мэрилин Ялом. И еще я в долгу перед своим редактором, Фиб Хосс, которая в случае с этой работой, как и во многих других случаях, безжалостно пинала…

Ее папа был когда-то спортсменом и кумиром трех близлежащих улиц. Когда он весенним вечером возвращался с тренировки, на всех трех близлежащих улицах ребята выходили из подворотен и приветствовали его, а девчонки бросали на него взволнованные взгляды. Даже самые заядлые «ханурики» почтительно поднимали кепки, а подполковник в отставке Коломейцев, который без футбола не представлял себе жизни, останавливал его и говорил: «Слышал, что растешь. Расти!» А он шел, в серой кепочке «букле», в синем мантеле,…

Однако пора переходить к делу, я и так здорово затянул начало. Но по мне, так лучше лишняя сотня слов, чем малейшее сомнение насчет права автора писать то, что он пишет. Если такие сомнения возникли и не пропадают – бросай книгу, читай другую. Или вообще иди гулять. От длительных прогулок на лице возникает румянец, а от чтения книг, подобных этой, только недоуменно поднимаются брови. То есть совершаются непроизвольные мимические действия, способствующие образованию морщин. Кому это надо? Отныне…

Вот тогда их было много, горбунов… Даже стройные, как тополь, депутаты горсовета засутулились, запыжились, и уже нельзя было понять, кто одарен горбом от природы, а кто из демократических принципов. Потом, конечно, прибыл Черный Дурбек, и Белый Дурбек исчез вместе с грузовиком, “О, моим народом” и горбунами… Одни белые ботинки болтались на главной площади, подвешенные за шнурки к позорному столбу. Впрочем, скоро покинули площадь и ботинки. Прилетел синий вертолет какой-то международной организации…

Именно так: в центре высокого, в целых три этажа вестибюля, среди переплета ажурных лестниц и прозрачных колонн с бесшумными лифтами, перекрывая негромкий людской говор и шелест шагов, явственно журчала вода, ниспадая по мраморному плоскому руслу ступенями, от одного водопада к другому. Рукотворный поток в конце пути своего, на первом этаже вестибюля, растекался невеликим озерцом в каменном ложе с зелеными берегами и исчезал возле огромной стенной мозаики, изображавшей реку, зеленый луг, а дальше…

– Я не совсем понимаю, зачем он ведет эту ужасную программу. По-моему, его тоже заставляют. Это происки либо евреев, либо педерастов. То есть происки либо крайне правых реакционных сил, либо крайне левых прогрессивных, точно не помню. Либо крайне средних. Мне кажется, что ему лучше подошла бы роль ведущего какой-нибудь другой программы, например, “Бурда Моден представляет”. – Сергей Анатольевич, а вы хоть приблизительно представляете, что на самом деле происходит в нашей стране? – Мне Гребенщиков…

Может быть, Вы захотите соотнестись с женой автора лично. В связи с этим я считаю необходимым ознакомить Вас с некоторыми пунктами ее письма, опустив соответственно те оскорбления, которые она посылает как в мой адрес, так и в адрес своего мужа. Я делаю это для того, чтобы Вы были готовы к некоторой ее неадекватности, потому что "факты", которые она излагает, наводят, к сожалению, именно на такую мысль. Эта, судя по всему, потерявшая рассудок женщина, например, связывает исчезновение мужа с "…

Восторг поднимается во мне, и выплывает изнутри еще одно желание – более опасное и запретное, чем ожог кипятком, и оттого еще более заманчивое. Я как бы безразлично, но зорко слежу за перемещением темных фигур на фоне окна, и когда их расположение отчасти успокаивает меня (отчасти, но не совсем, элемент некоторой опасности необходим) – я решаюсь. Мои маленькие внутренности напрягаются, и струйка пузырьков, протискиваясь, ласково щекочет мою расплющенную дном ягодицу, потом ногу. И – самый острый…

Пожалуй, подумал я, уплывая в негу, лучше это не называть и не объяснять, пусть останется смутным, неясным блаженством – будем считать это лаской небес. И все! Я поднялся из воды. Главное – не утонуть в блаженстве окончательно: окунулся – и все! Обсыхая на бегу – как тепло наверху, даже жарко! – я вбежал в темную комнату, уже покинутую солнцем, и улегся спать. Проснулся я так же резко, как и заснул. Состояние вчерашнего блаженства протянулось и через сон, и какая-то сладкая ломота в суставах осталась…

Начало уже сложилось. Я взял карандаш. "После того как отрезана голова и снята кожа, ты цепко ухватываешь большим и указательным пальцем шейный позвонок и, скользя вдоль хребта, расслаиваешь ее плоть на две продольные лесбийские половины так, что в руке твоей не остается ничего, кроме цветущего фосфора – белой морозной веточки ее позвоночника. Вот примерно по этому домашнему рецепту разделки сельди что ты должен сделать с собой, отправляясь в Индию. Стереть все, что ты знал, значил и мнил и…

Они проходят мимо, она ежится, возвращаясь в себя, долго привыкая к собственным мыслям, к ожившим рукам, сбрасывает с плеч волосы и прибавляет шаг. Красное кирпичное здание стражем стоит посреди всех тропинок и дорожек, охраняя и тормозя. "Здесь," - понимает она и поднимает глаза в поисках входа. Или выхода. Ее входа. Его выхода. Дверь не похожа на дверь, словно страшный рот, разинутый и манящий, зубы лестницы и десны стен, колеблющиеся в желании сомкнуться. Вцепившись рукой в ремешок…

Хайрулин уронил слезу умиления и предложил каждому оторвать себе на память от шедевра. Отказались все – понимали, что от чужого счастья не отщипнешь. Выпили совсем немало, Хайрулин в финале предложил поехать в сауну для полевых испытаний подарка. Сергеев не поехал – давно перестал играть на понижение, потом плеваться будешь неделю от этих Эммануэлей. Все так красиво закончилось в пятницу: домой приехал не поздно, лицо сохранил – и вот тебе с утра сюрприз, типа «Получи, фашист, гранату!..». …

Искусство ночное постепенно проникало в искусство дневное. Это нашествие продолжалось ряд веков; скорбное царство "Божественной Комедии" — не кошмар подавляемого чувства неблагополучия, — разве что в песни четвертой, — а место, где происходят жестокие события. Уроки ночи усваивались нелегко. Сны Священного Писания не похожи на сны — это пророчества, где слишком последовательно действует механизм метафор. Сны Кеведо напоминают произведения человека, никогда не видящего снов, подобно упоминаемым…

А тут эта унылая свистопляска с выборами, и, видимо, я так упорно, с такой неотступной ледяной ненавистью думала об этих лживых восьмидесятых, что мне показали во сне два куска из детства. И я написала мемуар – настоящий мемуар, долгий и подробный, как супружеская обязанность, сочинение на тему «Как я провел жизнь». Давным-давно, когда мне было лет девять, наши соседи по площадке, одна еврейская семья, добились разрешения на выезд в Израиль. Была эпоха застоя (до сих пор не понимаю – почему «эпоха»,…

Покончив со статьей, я, как всегда, испытал чувство легкой грусти, той грусти, что посещает нас под конец удавшихся праздников жизни; затем я решил заняться своей трилогией, но тут на меня внезапно накатил приступ лени. Я уже давно возился с четвертой главой второго тома и в этой главе слегка увяз: там появился персонаж по имени Висенте Гедес, парикмахер с улицы Дурбан, на глазах у которого машина сбила жену и сына; но Висенте Гедес был человеком очень замкнутым, и я все последние дни пытался разузнать…

— Этот бред не прекращается, — утверждает мой дружок. — Просто очаровательно. Сеансы без перерыва с 1944 года. Идут и идут себе. — Запрокидывает голову, театрально хохочет. — Даже тогда никуда не годились, за ради Бога. — Чего ж вы здесь торчите? — Не думаю, что это удачный вопрос. Лицо приятеля становится непроницаемым, он погружается в созерцание фильма. Во многих местах вспыхивают пожары, музыка сдержанна. Я предусмотрительно вверяю свою персону таким местам. Рискованно, конечно, но ведь так…

Он начал осознавать себя как некую стороннюю фигуру: на первом плане была его семья, а где-то вдали, на заднем плане, находился он сам. До четырнадцати лет он тешил себя мыслью о том, что случайно попал в чужую семью и что где-то живет его родная семья, сбившаяся с ног в поисках похищенного Куойла и мечтающая о воссоединении с ним. Затем, перебирая старые вещи, сложенные в коробку, он нашел фотографии отца, где тот стоял рядом со своими братьями и сестрами возле канатного ограждения палубы. Там на…

Из-за двери кабинета доносились невнятные стуки и шорохи и внятный мат. Светским голосом. И запах из-под двери шел какой-то странный. Скорее всего — нализалась. А потом опрокинула несколько бутылок разной дряни из своего личного бара. А потом от расстройства распотрошила свой НЗ и еще и накурилась. После той страшной недели жесткой экономии у Хозяйки появилась привычка всегда держать в доме стратегические запасы травки. А может быть, воскресла старая привычка к запасам. Кухарка говорила, что в первые…