Современная проза

Как-то зимой он снова попал в беду, стоя на морозе в ожидании, когда его впустят в дом. Изо рта вырывались струйки пара. Он все стучал, но дверь не открывали. Из кухни доносились голоса, в доме и вокруг кипела работа. Он вспомнил о лете и коснулся языком железных перильцев. Губы и язык тут же примерзли к металлу. Теперь невозможно было подать голос. Ледяной холод и резкая боль. Люди были настолько заняты, что долго ничего не замечали. В ту пору, вскоре после войны, снег еще сверкал белизной. Наконец…

Фильмы Казана, как отмечали критики, несут в себе две противоположные тенденции: мощнейший заряд, сводящийся, как правило, к одной потрясающей сцене фильма, и общая размытость сюжета наряду с непродуманностью замысла. В дальнейшем уникальная одновременность мощи и размытости посыла произведения станет видна еще четче и, в конечном итоге, уведет его из кино вообще. Практически все картины Казана выпадали из общего потока современных ему фильмов. Критики говорили про него активно и очень разно, опускаясь…

Она села, а потом посмотрела на меня и улыбнулась. С чего это вдруг — непонятно, я, во всяком случае, не понял. Подумал, что мне почудилось, ведь я ее впервые видел. Раньше мне почему-то никто никогда не улыбался. Вот я и решил, что почудилось. У вокзала она вышла и, обернувшись, опять улыбнулась. И я опять подумал, что этого просто не может быть. Назавтра я, конечно, снова поехал со вторым автобусом. Хотел проверить, поедет она опять или нет. Она опять села в автобус и улыбнулась, как накануне.…

Жена обняла его, поцеловала и радостно воскликнула: — Конечно, мой дорогой. Давай вместе поверим, что уже через четыре месяца у нас появится маленький. Я не могу ждать дольше, я просто умру от ожидания. Руденцу это показалось несколько смелым, и он высказал ей свои сомнения. Но жена была в восторге от своего плана, она тут же начала верить и заявила, что ничто так не сможет убедить соседей в правильности их житейской мудрости, как то, что они «выверят» ребеночка через четыре месяца, если им это…

Сейф был привезен из города на другой день. А в тот самый первый вечер, спускаясь в ресторан, господин Магаль был вынужден взять драгоценную скрипку с собой. Он держал своего Гумбольца между колен и позже, когда пил пиво в баре. Новость о необычном постояльце мгновенно распространилась в местечке. Зал ресторана в тот вечер оказался полон людей. Каждый жаждал увидеть владельца настоящего Гумбольца. Тут были и священник, и председатель общины, и аптекарь, и другие представители местной интеллигенции,…

– А поесть ты не хочешь? – поинтересовался Гэри, закрывая партитуру и шепча про себя: – До-диез , ну конечно же, до-диез, ми-ре-фа, си-бемоль, до . – Не желаю быть стулом, хочу быть Эйфелевой башней! Хочу придумывать одежду, которая сделает людей утонченными, изящными, устремленными к небу. «Простота – высшая степень изысканности». Вот это будет моим лозунгом. – Ну, за некоторое время до тебя так уже сказал Леонардо да Винчи. – Ты уверен? – спросила она, постукивая туфелькой по деревянному…

— Слышь, что говорю, Йожи? — Теперь ее голос звучал совсем не твердо. А он, как будто только сейчас пришел в себя после нелегкой возни с сапогами, по очереди оглядел нас; но лицо его было строгим и отчужденным. Он тут же отвел глаза, а усы его топорщились по-прежнему сердито. Мать с тоской обласкала меня взглядом и — словно обессилев от моего молчаливого отчаяния опустилась на табурет и принялась чистить овощи. Отец прошел в комнату. И я знал, что сейчас он напяливает белую воскресную рубаху, затем…

И аппетита нет никакого, поковыряет еду, а кусок в горло не лезет. Каждый день в положенное время старик присаживается к столу в надежде, что сегодня все будет по-другому, ан нет: при виде супа его начинает мутить, и ложка замирает в руке. В отчаянии смотрит он в тарелку — хоть плачь, а не поймешь, что за напасть такая с ним приключилась. Иной раз глянет старик в зеркало и ужаснется: лицо серое и исхудалое, скулы обтянуты кожей, нос заострился, губы синие и подрагивают беспрестанно… Глаза тупо смотрят…

Тихий смех. Нет, в середине. Начало-то мы уже давно прошли и вдоль-поперек его истоптали, когда друг с другом в прятки-догонялки играли. Ну что ж, середина так середина. Посмотрим как дальше покатится, авось и будет у меня пресловутое женское счастье! С крыльца на руку опустился паук с крестом на спине. Скакнув он увеличился в размерах, обзавелся знакомой мордочкой, которая в приказном порядке велела мне дуть в лес, что есть мочи, к запруде. Неужто Агнешка просыпается?! Мысль мелькнула…

Ух, так и тянет этой заносчивой скотине по уху съездить! - Проводи до покоев, - сказала с самой милой улыбкой, на какую была способна. - А сама не дойдешь? - нахмурился волк. - Ноги есть, голова на месте, сама справишься, - бросил и отвернулся. - Да как ты бьешь, недоросль, мать тебя раз так раз эдак! - Сама заблужусь, а когда меня отыщут, то догадайся, что я скажу Князю. На самом деле я дорогу помнила, но мне хотелось кое о чем поговорить с Косенем. На самом деле разговор ко всем троим оборотням…

- Вы знаете Анну Ахматову? Это редкость. - Я знаю эту книгу, потому что много лет назад ее читала моя мама. - Ваша мама… - Мне было четырнадцать, когда она умерла. К четырнадцати годам у человека обычно накапливается довольно много воспоминаний. Но только не у меня. У меня детских воспоминаний совсем мало, и одно из них - мама в кресле-качалке с этой книгой в руках. Она поднялась и пересела ко мне, между нами осталось одно свободное сиденье. - Хотите взглянуть? - спросила, протягивая книгу.…

–  Потаскуха!  – безмолвно кричат они все. Ночью раздался телефонный звонок. Под окнами затормозила машина. С треском захлопнулись чьи-то двери. Матери, жены, сестры – все они ее осуждают. А мужчины только ухмыляются. Такие вот здесь люди. –  Это ты сама во всем виновата. Такой вот они вынесли ей приговор. –  Это ты сама во всем виновата… ну и убирайся отсюда. –  Но я же ничего такого не сделала! Ну дайте же и мне сказать… Вы должны меня выслушать! –  Убирайся…

Когда последняя коробка из моей комнаты была вынесена, я спустилась на лифте вниз, вышла из подъезда и остановилась у грузовика с коробками. -А второй грузовик уже уехал? – поинтересовалась я у грузчика. -Какой второй? Он один был, - почесал голову он, глядя на меня из-под кустистых бровей. -А … - я нахмурилась. – А где тогда мебель? Диван, кровати? -Ваш отец сказал вывезти их в комиссионку. Мы там оставили. -Серьезно? – я удивилась. Мы что, будем жить без мебели? Достав телефон,…

-Кристина, - лицо его смягчилось, на губах появилась улыбка. – Здравствуй. -Здравствуйте, - поздоровалась я, кивая и направляясь к своей парте. -Как каникулы? Отдохнула? – он подошел ко мне и с доброй улыбкой оперся на парту. -Ну, можно и так сказать, - не очень-то дружелюбно ответила ему я. Учитель нахмурился и спросил: -Что-то случилось? Ты больно грустная… Я выдавила улыбку. -Нет, что вы. Просто не выспалась. Роман Владимирович понимающе кивнул. -Мы ведь будем продолжать…

Но любопытство наблюдателя было сильнее страха. Я медлил у дверей дома в кучке таких же недоумевающих зрителей, как я сам. Мы обменивались отрывистыми вопросами. Внезапно, словно потоп прорвавшейся плотины, нахлынула на нас людская масса, катившаяся в паническом ужасе, с криками. Оставалось или бежать с ней, или быть раздавленным. Я увидел себя на Площади Славы. Ратуша горела, и свет ее пожара озарял пространство. Мне вспомнился стих Вергилия: «Dant clara incendia lucem» [1] . Ты знаешь размеры…

– Кто там? – Это я, Марья Фоминишна, – робко проблеял дворник, покосившись на Звенигорова. – Тут вам извещение из ЖЭКа. Лейтенант смерил его уничтожающим взором. Дверь чуть приотворилась, но тут же настежь распахнулась, выбитая ударом плеча. Охнув, Марья Фоминишна повалилась на пол. В тот же миг квартира наполнилась людьми, которые вели себя, как бесцеремонные хозяева. Они заглядывали под столы, опрокидывали стулья, открыли диван – оттуда полетели запыленные свертки газет, – вышли на балкон,…

Друзья и враги Марка Этьена Молодой человек скромного происхождения, без всяких связей, сын мелкого служащего, оставившего ему в наследство лишь наивность и безупречную честность, единственно благодаря своим личным достоинствам — незаурядным способностям, трудолюбию и добросовестности — делает блестящую карьеру, становится в двадцать шесть лет генеральным секретарем крупного банка, вступает в избранный круг людей, «имеющих имя» в финансовом мире. Это как нельзя более умилительная и как нельзя…

«Не пересекай тонкую черту переоценки возможностей, будь осторожнее. Ты же знаешь, как просто здесь всё потерять» – За моими плечами опыт. Поверь, на этот раз я удачу из рук не выпущу. Теперь лучше закрою позиции, чем пойду против рынка, клянусь! Филипп встает со стула и относит пустую кружку в раковину. В коридоре слышны голоса студентов, задержавшихся по каким-то причинам в общаге на лето. «Вряд ли у кого-то из них такие же причины, как у меня», – не без гордости отмечает Филипп. –…

— Силющай силющай, — причмокивал он, пересчитывая туристов, забиравшихся в автобус. Я тоже их бегло осматривал Суворовым перед строем чудо-богатырей. Гид, молчаливый водитель — дело оказалось просто в том, что он был родом откуда-то из восточной Турции и совсем диким, — фотограф, я. Стало быть, четыре. По японским меркам, очень плохое число. Они боятся его, как мы — тринадцати. Потом появилась парочка из Крыма. Невысокий, нагловатый мужичок с маленьким барабаном вместо живота, и его жена — с красивыми,…

Вскоре они с Мариной подошли к какой-то стройке, посередине зиял огромный свежевырытый котлован, вокруг которого жались аккуратные голубенькие вагончики с красивыми пёстрыми занавесками. Остановившись возле одного из них, Марина постучала. Их попросили войти. Внутри был полусумрак. В углу за маленьким столом сидела женщина. Даже сквозь неясный свет бросилось в глаза, насколько она была грациозна и красива, как пантера перед прыжком. Женщина на секунду подняла голову от работающего компьютера, и Лена…