Современная проза

Когда-то, двадцать лет назад, она так же любила одного хмыря болотного, так же слушала в ночи его дыхание, и так же расцветали розы. Но эта любовь к ребенку была идеальной, потому что бескорыстной. А любовь к мужчине состоит из просьб и претензий. Татьяна хотела очень много, гораздо больше, чем он мог ей дать. Поэтому они ругались и разошлись в конце концов. Сейчас, из глубины лет, Татьяна понимала причины, по которым не состоялась их большая любовь. Первая причина – мамсик. Он любил свою маму…

Сказать – не сказать… Артамонова размышляла весь апрель и май. СКАЗАТЬ. А если ему это не понадобится? Он отшутится, типа: «Напрасны ваши совершенства: их вовсе недостоин я». И еще добавит: «Учитесь властвовать собою; не всякий вас, как я, поймет». Артамонова боялась унижения. Когда-то в детстве у нее недолгое время был отчим. Он не бил ее, но замахивался. Она втягивала голову в плечи, мерцала ресницами, и вот этот ужас – ожидания удара – остался на всю жизнь. Боязнь унижения переросла в комплекс…

«Должно быть, это она Порфирова и есть, — усмехнулся он, — не звякнуть ли?» После исчезновения новой знакомой идти куда-либо уже не было сил, и он устроился ночевать на подоконнике. Часы показывали три часа ночи. Тело затекло. Он переменил позу и прикрыл глаза, собираясь дождаться хотя бы шести, когда на первом транспорте можно будет дотащиться до родного серого окраинного параллелепипеда и вставиться в квартиру. Нынешнего местонахождения своего он в точности не знал, да это и не было важно — где-то…

Я не заметил, как одна из латиноамериканских девчонок бесшумно выскользнула из бара вслед за мной. Росточком она на превышала ста сорока сантиметров, а возрастом восемнадцати лет, и звали ее просто — Анита. Была она, как позже выяснилось, родом из Эквадора. Этакий южноамериканский вариант героини датского сказочника, залетевший, как в болото, в «веселый квартал» Гамбурга. Хозяин бара, в котором базировалась их группа и куда забрел я, запретил им назойливо приставать к клиентам — вот если те сами…

Она поставила перед нами горшок с кактусом. Его и цветком не назовешь. Какое-то выживающее устройство, все в буграх и в иголках. Между прочим, у некрасивых девчонок – покладистый характер. Видимо, все уродливое – неприхотливо, потому что у них нет другого способа выжить. – Можно фикус, – сказала продавщица. – Но это очень дорого. Двадцать пять тысяч рублей. Я не хотела, чтобы папа выглядел бедным, и торопливо проговорила: – Мне вон тот, красненький... Горшочек был самый маленький, цветочек…

Несмотря на то что Маркс и Энгельс работали быстро, качество выдавали отменное и за свою работу получали неплохие деньги, свои странности, однако, у них были. Со временем братья приобрели нелепую склонность ко всяким идиотским шуткам и адюльтеру, твердо оправдывая тем самым свою альковную фамилию Гуляев. Сходить по малому в бадью с раствором и потом долго убеждать брата, что плитка от этого будет держаться еще лучше, отомстить включением рубильника, когда другой работает под напряжением, стало для…

Хайнц с «Йоко» и я поселились в соседних «номерах». Вечером, в очередной раз воздав должное любимому национальному напитку (немецкое и английское пиво было везде в избытке, но по астрономическим ценам), рыжий друг по-братски предложил мне поучаствовать в групповом сексе. Я, подумав, отказался. Он явно обиделся. «Йоко», по-моему, тоже. Мне удалось заснуть на пару часов, но потом пришлось вставать — солнце уже проникало в «вентиляционные отверстия» моего «хилтона». Черный человек в белой, но грязной…

— Она никогда не видела его лица во время этого… Как эротично! — проявила Оксана знание мифологии. — Увидела, а он потом — тю-тю, и вся эротика, — усмехнулась Яна. — Еще бы, — сказал он, — во сне горячим маслом плеснули. Тут любой сбежит. — Случайно же… — И все-таки, девчонки, самая эротичная скульптура здесь не эта. Он подвел их к «Сатурну»: мускулистый длиннобородый старикан, бог времени, жадно приступал к поеданию младенца — одного из своих многочисленных сыновей. — Вот. В детстве…

Бэлочкин день рождения почти совпадал с новогодним праздником, она родилась тридцато-го декабря, и когда Meри Яковлевна, Бэлочкина мама, включила электричество, то радостно, сказочно засверкали игрушки на елке и большое хрустальное блюдо с горячим яблочным пирогом Мери Яковлевна, со сверкающими камушками в ушах, уселась за фортепиано, положила на клавиши белые полные пальцы и сверкая зеленым камнем на одном из пальцев, заиграла и запела приятно и душевно песенку собственного сочинения: В семье…

— Не понимаю, сколько можно терпеть, — нашептывал он. — Убийства среди бела дня… Пьянки-гулянки… Попойки в корчмах. И это пенье, ах, это пенье, этот рев, эти вечные причитания, вопли… И эта Марыська, Марыська..; — Чего вы хотите? — Комендант полиции был поперек себя шире. — Чего вы хотите, власть бессильна. Бессильна, — повторил он и посмотрел в окно на бескрайние перелоги, средь которых кое-где зеленели одинокие деревья. — Народ его любит. Покрывает его. — Как это покрывает?! — возмутился бывший…

Вход значился с черной лестницы без лифта и всяческих роскошеств. Там в них не было надобности. По этой лестнице в старинные времена, еще более древние, чем те, которые мы описываем, которым уже и живых свидетелей-то не сохранилось, вверх и вниз сновали всевозможные дворники, кухарки и комнатная прислуга. И вправду, не услаждать же неизощренный глаз этой мелкой челяди всякого рода изысками, которые она и оценить-то не в состоянии! Подобным образом рассуждали в те древние времена и поступали соответствующим…

— Вы хорошо знали моего мужа? Я подтвердила. — Но этого не может быть. Я, и когда была молодой, не считала себя красавицей, но тут даже я бы обиделась. И я обиделась. — Я ему печатала. — А, Вы машинистка, как же я не догадалась. Я должна была догадаться. Тогда понятно. Что же вы хотели бы узнать? — Как это произошло. — А зачем? Ну не могла же я ей сказать, что поклялась найти и отомстить убийцам. Тогда бы она меня стала спрашивать, по какому праву я, что поставило бы меня в двусмысленное…

        А я бы лежал на тебе, придавив, не отпуская, не давая тебе по-настоящему биться и извиваться, и медленно бы вводил мой распухший действующий член (мою душу) в твое розовощекое влагалище. Но я тебе никогда не предложу осуществить все это в действительности, потому что очень боюсь, что буду слишком сосредоточен на том, что происходит в моей душе, буду следить за ним, он тогда откажется действовать, а будет висеть, как тряпочка. Я думаю, что если бы ты жила одна или у меня была бы своя квартира,…

– Ну, нам это, пожалуй, не грозит, у нас очень суровые зимы… – А я думаю, что зимы в этом году вообще не будет. Я ведь горячий сторонник глобального потепления! Подобное заявление было воспринято как неслыханная бестактность, хотя, наверное, я просто пошутил. – Но ведь тогда Нью-Йорк пойдет ко дну! – некстати вмешался абсолютно серый гражданин. – Ну и фиг с ним… Пусть! – уже серьезно ответил я. – Так вы террорист? – в свою очередь на полном серьезе пошутил тот же тип в сером. Все оглянулись…

Наташа поняла: в доме только что состоялся скандал, и причина Алкиной депрессии — в скандале. Поэтому Гусев ходил отчужденный и мальчики не вылезали из своей комнаты, сидели как глухонемые. Скандал, как выяснилось, произошел оттого, что Гусев отказался ехать на прогулку. А отказался он из-за троюродной бабки, которая померла три дня назад. Алка считала, она так и сказала Наташе, что бабке давно пора было помереть: она родилась еще при Александре Втором, после этого успел умереть еще один царь,…

– Я всегда просыпаюсь позже тебя? – Ты всегда уходишь от возможности поэкспериментировать. – Черт, да о чем ты говоришь?!! Какой эксперимент?!! Ты ведь, по сути, предлагаешь мне покончить с собой! – Значит, ты не веришь в мои колдовские способности? Я громко послал весь мир к чертям и сказал ей, что ухожу. Внезапно в дверь ввалился Артем – наш общий приятель и по совместительству мой лучший друг. Я уже и забыл, что попросил его зайти к нам вечером. – Что такие хмурые? – спросил пришедший как…

Иными словами, получалось, что я только что родился на свет, а пару минут назад решал, стоит мне это делать или не стоит. Усмехнувшись, я медленно сел в кровати и подумал о том, что иначе, как во сне, такую чушь не придумаешь. Это я-то, и только что родился?!! Это я-то, которому уже... кстати, а сколько мне? Бог мой, кажется, я забыл свой возраст. Да, в моей голове, безусловно, творится что-то неладное. Я тщательно напряг память, пытаясь вспомнить год своего рождения и... с ужасом осознал, что не…

Тут Филипп возьми да и скажи: – Зачем далеко ходить? Лучше Трехбратинской плесины где найдешь? В нее рыба, как в мешок, набивается. Вокруг загалдели – Трехбратинская и впрямь под боком, все ее хорошо знают: – Нешто чилим там заготавливать? – Травы – невод не протащишь. – Загнул, Филипп… – Лето ухлопаешь, пока расчистишь… – Сам-то небось не взялся бы. Лебедков долго молчал, слушал перебранку, живыми глазами озорно оглядывал спорящих и вдруг подмигнул плотовому: – А что, Филипп…

Он не спал все те тридцать дней и ему кусок не лез в горло, он только пил воду, не вино... Он исхудал и перестал бриться, хотя не стал от этого хуже выглядеть. Наоборот, он стал похож на человека и вдруг заметил – по улицам ходят люди!.. И сквозь туман смога – видны пунцовые глаза-фары машин. И воздух в Серебряном Бору, где он обитал вместе с семьей, хрустит от свежести, и ему, ему хочется смеяться только при одной мысли о ней! О ней!.. Бабочка Она не удивилась, когда он перестал приезжать.…

I Вечер 3 ноября 1886-го. Акико, семнадцатилетняя девушка, поднимается вместе со своим отцом по широкой лестнице в клубе «Рокумэйкан», где должен состоятся бал. Освещенная яркими газовыми фонарями лестница по обеим сторонам обсажена тремя рядами крупных хризантем, похожих на искусственные. В третьем ряду — красные хризантемы, во втором ярко-желтые, в первом — белоснежные. Их лепестки свешивались бахромой. Из танцевального зала, выходящего на верхнюю площадку лестницы, где ряды хризантем кончаются,…