2666

Следующей жертвой стала Адела Гарсия Себальос, двадцати лет, работала на фабрике «ДанКорп», зарезана ножом в доме своих родителей. Убийца — Рубен Бустос, двадцати пяти лет, с которым ранее Адела проживала на улице Такскенья, номер 56, в районе Мансера, и с которым у нее был общий годовалый ребенок. За неделю до убийства пара начала ссориться, Адела переехала в дом к родителям. Согласно показаниям Бустоса, женщина намеревалась бросить его ради другого мужчины. Бустоса задержали без труда. Он закрылся в своем доме в районе Мансера, но у него из средств защиты был только нож. Судейский Ортис Ребольедо выстрелил и зашел в дом, а подозреваемый спрятался под кроватью. Полицейские окружили кровать, из-под которой тот не хотел вылезать, и пригрозили изрешетить его пулями. Лало Кура тоже принимал участие в задержании. Время от времени из-под кровати показывалась рука Бустоса — он сжимал в ней нож, которым убил Аделу, и пытался ранить копов в щиколотку. Полицейские смеялись и отпрыгивали. Один из них вскочил на матрас, и Бустос попытался проткнуть матрас и ранить его в стопу. Полицейский по фамилии Кордеро, пользовавшийся в третьем участке славой самого длинного члена, принялся справлять малую нужду, целясь прямо под кровать. Бустос смотрел, как моча струится по полу и затекает туда, где он засел, и начал всхлипывать. В конце концов Ортис Ребольедо устал смеяться и сказал, что, если подозреваемый не выйдет, его пристрелят. Полицейские увидели, как из-под кровати на четвереньках вылезает этот мерзавец, и отволокли его в кухню. Там один из них набрал кастрюлю воды и вылил на него. Ортис Ребольедо встряхнул Кордеро за ворот и пригрозил, что, если в машине останется запах мочи, он его, Кордеро, заставит платить. Тот уже еле дышал от смеха и пообещал, что ничего такого не случится. А если он нассыт, шеф? — спросил он. Я умею по запаху отличить, где чья моча, заметил Ребольедо. Моча этого пидора должна пахнуть страхом, а твоя воняет текилой. Когда Кордеро зашел на кухню, Бустос рыдал. Всхлипывая, что-то говорил о своем сыне. Говорил о родителях, причем было непонятно, имел ли он в виду своих или родителей Аделы, что стали свидетелями убийства. Кордеро набрал кастрюлю воды и с силой окатил его. Потом снова налил — и снова вылил. Штаны у полицейских, которые стерегли Бустоса, промокли, равно как и их черные ботинки.

Так что же именно не могла более выносить эта учительница? — спросила Эльвира Кампос. Жизнь в Санта-Тереса? Смерти в Санта-Тереса? Несовершеннолетних девочек, которые умирали, а всем было плевать? Достаточно ли этого для того, чтобы молодая женщина покончила с собой? Она повесилась по этой причине? Крестьянка, которой пришлось работать не покладая рук, чтобы выбиться в учителя, поэтому покончила с собой? Одна среди тысяч? Одна среди ста тысяч? Одна из миллиона? Одна из ста миллионов мексиканцев?

В сентябре почти не убивали женщин. Случались драки. Еще был наркотрафик и задержания. Еще были праздники и горячие бессонные ночи. Были груженные кокаином грузовики, что ехали через пустыню. Были самолетики «Сессна», которые низко-низко летали над пустыней, подобные духам индейцев-католиков, готовым перерезать глотку всем людям. Были разговоры на ушко и смех на фоне песенок-наркокорридос. В последний день сентября, тем не менее, нашли трупы двух женщин ближе к Пуэбло-Асуль. Обнаружили их на месте, где мотоциклисты Санта-Тереса устраивали гонки. Обе женщины были в домашней одежде — одна так и вовсе в домашних тапочках и халате. При них не оказалось никаких документов, удостоверяющих личность. Делом занимался Хосе Маркес и судейский Карлос Марин; осмотрев одежду, они, судя по маркам, предположили, что это, наверное, американки. Запросили полицию Аризоны, и действительно, жертвами оказались сестры Рейнольдс из Рильито, что в пригороде Тусона, Лола и Дженет Рейнольдс, соответственно тридцати и сорока четырех лет, обе проходили по делам с наркоторговлей. Маркес и Марин додумали остальное: сестры купили в долг наркотики — немного, они большими поставками не занимались,— а потом забыли уплатить. Возможно, у них были проблемы с ликвидностью, а возможно, они расхрабрились (как сказали в полиции Тусона, Лола была женщиной жесткой, такой палец в рот не клади), возможно, поставщики их нашли, приехали ночью, а те уже собирались ложиться спать, возможно, их перевезли за границу и уже в Соноре убили, а может, прикончили, еще сонных, в Аризоне, выпустив две пули в голову каждой, а потом пересекли границу и бросили тела рядом с Пуэбло-Асуль.

В октябре в пустыне к югу от Санта-Тереса между двумя гравийными дорогами нашли тело еще одной женщины. Оно настолько разложилось, что судмедэксперты сказали: потребуется несколько дней, чтобы установить причину смерти. На ногтях трупа сохранился красный лак, так что первые полицейские, осматривавшие место, решили, что это шлюха. Судя по одежде, это была молодая девушка: джинсы и блузка с большим вырезом. Впрочем, можно ведь и старушек увидеть в такой одежде. Когда в конце концов пришел отчет от судмедэксперта (скорее всего, смерть наступила вследствие удара холодным оружием), уже никто не вспоминал о неопознанной девушке, даже средства массовой информации, и тело без проволочек сбросили в общую могилу.

В том же октябре Хесуса Чималя из банды «Касики», убившего Линду Васкес, перевели в тюрьму Санта-Тереса. И хотя новички поступали беспрерывно, появление молодого убийцы разбудило неожиданный интерес тамошних сидельцев — словно бы к ним приехал знаменитый певец или сын банкира, который мог хотя бы повеселить их на выходные. Клаус Хаас почувствовал интерес заключенных и спросил себя, ждали ли его с таким же энтузиазмом. Нет, в этот раз ожидания были явно другими. Было в них что-то, отчего волосы вставали дыбом, а с души падал груз. Заключенные не говорили про это открыто, обходясь какими-то намеками в разговорах о футболе и бейсболе. Когда говорили о своих семьях. О барах и шлюхах, существовавших единственно в их воображении. Как это ни удивительно, но улучшилось поведение самых конфликтных заключенных. Словно бы они не хотели опозориться. Но опозориться перед кем? — спрашивал себя Хаас. Чималя — его ждали. Знали, что его отправят сюда. Знали, в какую камеру посадят и знали, что он убил дочь богатого человека. Как сказал Текила, только члены касиков не принимали участие в этом театральном представлении. А когда Чималь наконец прибыл, они единственные подошли к нему поздороваться. Чималь, с другой стороны, прибыл не один. С ним приехали другие трое задержанных за убийство Линды Васкес, и они держались кучкой, не расставаясь, даже чтобы справить нужду. Один из банды кантовался тут уже год и передал Чималю заточку. Другой передал ему под столом три капсулы амфетамина. Первые несколько дней Чималь вел себя как псих. Постоянно оглядывался и смотрел, что происходит у него за спиной. Спал с заточкой в руке. Таскал с собой амфетамин на манер защитного оберега. Трое его товарищей не ходили гуськом. Они прогуливались по двору только шеренгой по двое. И двигались, словно спецназовцы, затерявшиеся на токсичном острове в океане другой планеты. Временами Хаас смотрел на них издали и думал: бедные дети, бедные пацаны, затерявшиеся во снах. На восьмой день пребывания в тюрьме их схватили в прачечной. Ни с того ни с сего исчезли все тюремщики. Четверо заключенных стояли у двери. Когда Хаас пришел, его пропустили как своего, одного из семьи,— и за это Хаас был благодарен, хотя не проронил ни слова и всегда их презирал. Чималь и трое его приспешников стояли посреди помещения. Всем четверым заклеили рты скотчем. Двое касикес уже стояли голые. Один дрожал. Из своего пятого ряда Хаас, опершись спиной о колонну, наблюдал за глазами Чималя. Похоже, тот явно желал что-то сказать. Если бы ему сняли со рта клейкую ленту, он, наверное, переманил бы на свою сторону своих пленителей. У окна стояло несколько тюремщиков, они наблюдали за тем, как развиваются события. Свет, лившийся оттуда, казался слабым и желтым по сравнению с тем, как яростно горели флуоресцентные лампы в прачечной. Тюремщики, как заметил Хаас, сняли головные уборы. Один держал в руках фотоаппарат. Чувак по имени Айала подошел к голым парням и надрезал им мошонки. Те, что стояли связанные, напряглись. Настоящий электрический разряд, подумал Хаас, чистая жизненная сила. Айяла, казалось, доил их, пока яйца, все в жиру, крови и чем-то прозрачном (он не знал, в чем, да и знать не хотел) не упали на пол. Кто этот чувак, спросил Хаас. Айала, пробормотал Текила, черная печень границы. Черная печень? — переспросил Хаас. Позже Текила объяснил ему, что Айала убил кучу народу, но среди жертв особняком стояли восемь эмигрантов, которых он перевозил в Аризону на своем пикапе. Они исчезли, а через три дня Айала вернулся в Санта-Тереса — правда, о пикапе и об эмигрантах никто ничего не знал, пока гринго не нашли остатки машины, буквально залитые кровью, словно бы Айала, перед тем как вернуться по собственным следам, изрезал тела на куски. Что-то жуткое тут произошло, сказали пограничники, но, поскольку трупов не было, о деле быстро забыли. Так что же Айала сделал с мертвецами? Текила думал, тот их съел — настолько велики были его безумие и его злоба; правда, Хаас сомневался, что кто-то мог сожрать, пусть даже речь шла о сумасшедшем или очень голодном человеке, восемь нелегалов. Один из касиков, которых только что оскопили, упал без сознания. Другой стоял с закрытыми глазами, и только вены у него на шее, казалось, сейчас лопнут. Рядом с Айалой теперь возвышался Фарфан, и оба они походили на церемониймейстеров. Избавьтесь от этого, сказал Фарфан. Гомес поднял яички с пола и заметил, что они похожи на яйца черепахи-кагуама. Мяконькие такие, сказал. Несколько зрителей покивали, но никто не засмеялся. Потом Айала и Фарфан, каждый с палкой от метлы длиной где-то семьдесят сантиметров, направились к Чималю и другому бандиту.

В начале ноября убили Марию Сандру Росалес Сепеду, тридцати одного года, проститутку, работавшую на тротуаре рядом с баром «Панчо Вилья». Мария Сандра родилась в деревне штата Найарит и в восемнадцать приехала в Санта-Тереса, где работала на фабриках «HorizonW&E» и «Мебель Мексики». В двадцать один она стала проституткой. Той ночью, когда ее убили, на улице было по меньшей мере пять ее товарок. Очевидцы сказали, что рядом с женщинами остановился черный «субурбан». Внутри сидело как минимум трое мужчин. Музыка играла на максимальной громкости. Мужчины подозвали одну из женщин и заговорили с ней. Потом та отошла от машины, а мужчины подозвали Марию Сандру. Та оперлась на опущенное окно «субурбана», словно хотела обсудить с ними тариф, по которому желала работать. Но беседа продлилась не больше минуты. Один из мужчин вынул пистолет и выстрелил в упор. Мария Сандра упала навзничь, и в первые минуты шлюхи, стоявшие на тротуаре, не поняли, что произошло. А потом увидели, как из окна высунулась рука и сделала контрольный выстрел в Марию Сандру, которая уже лежала на земле. Потом «субурбан» тронулся и исчез по направлению к центру города. Делом занимался судейский Анхель Фернандес, а потом к нему присоединился по собственной инициативе Эпифанио Галиндо. Никто не помнил номера машины. Проститутка, первая разговаривавшая с незнакомцами, сказала, что они спрашивали про Марию Сандру. Говорили так, словно были о ней наслышаны, причем в хорошем смысле. Их было трое, и все хотели с ней потрахаться. Она не запомнила их лиц. Да, это были мексиканцы, говорили с сонорским акцентом, казались расслабленными — типа, готовились весело провести время. Как сказал один из информаторов Эпифанио Галиндо, трое мужчин появились час спустя после убийства Марии Сандры в баре «Лос-Санкудос». Такие мощные чуваки, пили мескаль стаканами, как другие орешки едят. В какой-то момент один из них вытащил из-за пояса пистолет и прицелился в потолок, словно бы хотел пристрелить паука. Никто ничего им не сказал, и мужик снова заткнул пистолет за пояс. Потом к ним присоединился четвертый, какой-то худой и высокий тип в белой рубашке; с ним они некоторое время выпивали, а потом уехали на ярко-красном «додже». Эпифанио спросил информатора, приехали ли они на черном «субурбане». Тот ответил, что не знает, а знает только, что они уехали на ярко-красном «додже». Жизнь Марии Сандры прервали пули калибром 7,65 миллиметра. «Браунинг». Потому что «Глок» стреляет калибром 9 миллиметров. «Парабеллум». Возможно, подумал Эпифанио, бедняжку убили автоматическим пистолетом «Скорпион», чешского производства — это оружие Эпифанио не нравилось, но в последнее время эти модели стали популярны в Санта-Тереса, особенно у небольших банд наркоторговцев или похитителей из Синалоа.

Кратенькая заметка появилась на внутренних страницах газет Санта-Тереса — к тому же этих газет было очень мало. «Сведение счетов в тюрьме» — такие были заголовки. Четверо членов банды Касики, задержанных в ожидании суда за убийство девушки, были зверски убиты другими заключенными тюрьмы Санта-Тереса. Их бездыханные тела нашли сваленными в кучу в кладовке для моющих средств в прачечной. Позже обнаружили трупы двух других старинных членов Касикес в лазарете. Члены исправительного учреждения и полиция расследовали преступление, но не обнаружили ни тех, кто его совершил, ни причин подобных действий.

Когда в полдень к нему пришла адвокат, Хаас сказал, что присутствовал при убийстве касиков. Там все были, все, кто во двор могут выходить. А тюремщики наблюдали за этим из чего-то типа иллюминатора на верхнем этаже. Они даже фотографии делали. И никто за них не вступился. Их насадили на палки. Им разодрали очко. Это что, табуированные слова? — спросил Хаас. Чималь, главный, орал, умоляя, чтобы его убили. На него пять раз вылили воду, чтобы он снова пришел в чувство. Палачи отходили, чтобы охранники смогли сделать хорошие снимки. Они отходили и отодвигали зрителей. Я стоял не в первом ряду. Но все видел, потому что высокий. Странно, у меня даже не было позывов к рвоте. Странно, очень странно, я досмотрел казнь до конца. ­Палач лучился счастьем. Его зовут Айала. Ему помогал другой чувак, очень страшный на рожу — он мой сосед по камере, и зовут его Фарфан. Любовник Фарфана, некий Гомес, тоже во всем этом участвовал. Я не знаю, кто убил касиков, которых потом нашли в душе, но первую четверку грохнули Айала, Фарфан, Гомес и еще шестеро, которые держали жертв. Возможно, их было даже больше. Да, вычеркни шесть, напиши двенадцать. Все мы видели это поганство и ничего не сделали. А ты думаешь, сказала адвокат, что об этом не знают снаружи? Ах, Клаус, какой ты наивный. Я, похоже, просто дурак, сказал Хаас. Но если они знают, то почему не говорят? Потому что эти люди — они благоразумные, Клаус, сказала адвокат. А журналисты? — спросил Хаас. Эти вообще самые благоразумные, сказала адвокат. У них благоразумие — это источник дохода. То есть благоразумие — это деньги? — спросил Хаас. Вот теперь ты начал понимать, что к чему. А ты знаешь, за что убили касиков? Не знаю, ответил Хаас, только знаю, что их тут недолюбливали. Адвокат рассмеялась. Из-за денег, ответила она. Эти твари убили дочку богатого человека. Все остальное — чушь. Обычная болтовня.

В середине ноября в овраге Подеста нашли труп еще одной погибшей женщины. У нее были обнаружены множественные черепно-мозговые травмы, в том числе и открытые. Следы на теле указывали на то, что она сопротивлялась. Труп лежал со спущенными до колен штанами — все тут же предположили, что ее изнасиловали, однако мазок из влагалища показал, что это неверное предположение. Через пять дней покойную удалось идентифицировать. Звали ее Луиса Кардона Пардо, тридцати четырех лет, родом из штата Синалоа, где она занималась проституцией с шестнадцати. В Санта-Тереса она прожила четыре последних года и работала на фабрике «ЭМСА». Раньше Луиса трудилась официанткой и держала лоток с цветами в центре города. Конфликтов с полицией, судя по архивам, у нее не было. Она жила с подружкой в скромном домике, правда, со светом и водопроводом, в районе Ла-Пресьяда. Ее подруга, тоже работавшая на «ЭМСА», рассказала полиции, что Луиса поначалу хотела эмигрировать в Соединенные Штаты и даже завела знакомство с польеро, но в конце концов решила остаться в городе. Полиция допросила некоторых ее коллег по работе, а потом дело закрыли.

Через три дня после обнаружения трупа Луисы Кардоны в том же самом овраге Подеста нашли тело другой женщины. Патрульные Сантьяго Ордоньес и Олегарио Кура обнаружили труп. Что там делали ­Ордоньес и Кура? Да просто любопытствовали, объяснил Ордоньес. Позже он сказал, что они пошли, так как на этом настаивал Кура. Они патрулировали в тот день от района Эль-Сересаль и до района Лас-Кумбрес, но Лало Кура сказал, что хочет посмотреть на место, где нашли тело Луисы Кардоны, и Ордоньес, который был в тот день за рулем, не стал возражать. Они оставили патрульную машину у дальнего края оврага и спустились по очень крутой тропке. Овраг Подеста был не слишком велик. Пластиковые ленты, натянутые криминалистами, еще виднелись среди серых и желтых камней и зарослей кустов. Как показал Ордоньес, некоторое время Лало Кура занимался чем-то странным: он вроде как мерил землю и высоту склонов, то и дело посматривая в конец оврага и вычисляя, по какой траектории мог упасть сюда труп Луисы Кардоны. Через некоторое время, когда Ордоньес уже успел заскучать, Лало Кура заметил, что убийца или убийцы выбросили труп как раз для того, чтобы его как можно раньше нашли. Ордоньес возра­зил: мол, как это, здесь толпы народа отнюдь не шастают; но Лало Кура показал куда-то вверх по склону. Ордоньес поднял взгляд и увидел трех детей, или, точнее, одного подростка и двух детей, всех в шортах: они стояли и неотрывно смотрели вниз. Потом Лало Кура пошел к южной оконечности оврага, а Ордоньес остался сидеть на камне, покуривая и думая, что, наверное, надо было идти в пожарные, а не в полицейские. Затем, когда Лало уже скрылся из виду, Ордоньес услышал его свист и пошел на звук. Когда он дошел, то увидел — у ног Лало лежит тело женщины. На ней оставалось что-то похожее на блузку, разорванную по боку, и все тело было обнажено от талии и ниже. Как показал Ордоньес, Лало Кура стоял с очень странным выражением лица — не удивленным, а, скорее, даже счастливым. Как это счастливым? Он смеялся? Улыбался? — спросили его. Он не улыбался, сказал Ордоньес, он был как раз сосредоточен, гиперсосредоточен, словно бы находился не здесь, а в другое время, то есть в овраге, но в час, когда убили ту женщину. Когда Ордоньес пришел, Лало Кура сказал, чтобы тот не двигался. В руках у него был блокнот, а еще он вытащил карандаш и начал записывать все, что видел. У нее татуировка, сказал Лало Кура. Причем хорошо сделанная. Судя по позе, ей свернули шею. Но, скорее всего, до этого ее изнасиловали. Где у нее татуировка? — спросил Ордоньес. На левом бедре, услышал он ответ коллеги. Потом Лало Кура поднялся и принялся искать другие предметы одежды. Но нашел только старые газеты, ржавые банки, лопнувшие пластиковые пакеты. Здесь нет ее штанов, сказал он. Потом попросил Ордоньеса вернуться к машине и вызвать полицию. Рост жертвы — метр семьдесят два, волосы длинные и черные. Документов, удостоверяющих личность, на трупе не обнаружено. За трупом никто не явился. Дело быстро передали в архив.

Когда Эпифанио спросил, за каким чертом он отправился в овраг Подеста, Лало Кура ответил: потому что я полицейский. Да ты чертов молокосос, ответил ему Эпифанио, не лезь, куда не просят, дружище. Потом взял его за плечо, посмотрел в глаза и сказал, что хочет знать правду. Мне показалось странным, сказал Лало Кура, что за все это время никогда не находили мертвых женщин в овраге Подеста. А ты откуда это знаешь, дружище? — спросил Эпифанио. Да я газеты читаю, ответил Лало Кура. Значит, ты у нас, пидарок мелкий, читаешь газеты? Ну да, ответил Лало Кура. И книжки, небось, читаешь? Ага, сказал Лало Кура. Вот эти сраные книжки для засранцев, которые я тебе подарил? «Современные методы расследования преступлений», бывшего директора Национального института криминалистики Швеции, сеньора Гарри Содермана и бывшего президента Международной ассоциации шефов полиции, бывшего инспектора Джона Дж. О’Коннелла, сказал Лало Кура. Ну если они такие суперполицейские, то почему же они все, блядь, бывшие? — поинтересовался Эпифанио. Да, ответь мне на этот простенький вопросик, а, дружище? Ты, говнюк, разве не знаешь, в полицейском расследовании не бывает современных методов? Тебе еще и двадцати нет, правильно? Не ошибаетесь, Эпифанио, сказал Лало Кура. Так вот, будь поосторожнее, товарищ, это и есть самое главное и единственное правило, сказал Эпифанио, отпуская его плечо и улыбаясь и обнимая его и уводя поесть в единственное место в центре Санта-Тереса, где в мутные ночные часы подавали посоле.