Девятая жизнь кошки. Прелюдия

Дедушка родился в большой крестьянской семье. Незадолго до войны. И был непохожим на них. Его с детства манила музыка. В музыкальную школу его не пустили, не по Сеньке шапка. Огород, дом, семья, труд - вот главные ценности.

Учиться уехал далеко от дома, в товарном вагоне, почти без денег. Училище. Институт. Почему-то педагогический. Там и встретил бабушку. И совсем оторвался от дома родного. Хотя был ли он к нему привязан чем-то еще, кроме представлений, что жизнь - это тяжелый каторжный труд, и о себе в ней думать можно только когда подкашиваются ноги? Я не знаю. Но мне горько. Я представляю себе растерянного мальчика, в голове которого играли мелодии жизни в тот момент, когда он пас коров или работал в поле. И только это питало его!

Первый ребенок, мама, родилась, когда ему было 25. Съемная квартира, точнее, даже угол в ней. Бабушка не брала декрет, они оба были учителями и передавали маму с рук на руки между уроками. Через 10 лет детей было трое. А бабушка - уже директором школы. Дедушка оставался учителем, преподавал историю по профилю. И, наконец то, музыку! Был самоучкой, как и в многом другом, но этого хватило. Может быть, тогда он был счастлив? Может быть, когда-нибудь такой период был в его жизни?

Мы с сестрой сидим за столом, окруженные заботой бабушки. И тут шум в сенях. Дедушка приехал. Помню свое недовольство. Каждый раз я гадала, в каком он настроении. Прятаться от него, или можно не бояться? Но сейчас он сияет, в руках яблоки и черный хлеб. 'Я встретил зайку, он вам передал!' Я очень удивляюсь, неужели дедушка умеет разговаривать с зайцами?! Но тогда верю, все еще верю каждому его слову. Как в зайцев, так и в то, что я упертая и 'пороть меня надо!', и ленивая, и противная. Он бурчит часами. Та та та, та та та, та та та. Слова адресованы маме. Сейчас мне удается услышать за ними что-то еще. 'Как ты могла меня покинуть, моя любимая дочка? Как могла выбрать этого безалаберного мужчину? И книги вместо огорода? Я скучаю по тебе, я чувствую себя одиноким. Мне страшно, что и сын скоро покинет меня. Я чувствую себя ненужным никому!'

Но тогда внутри меня каждый раз отрывалась ниточка, я превращалась в дырявую скатерть, в незаштопанный носок. Я бы хотела этого всего не слышать, но не могла.

Когда их третий ребенок, мой дядя, появился на свет, бабушка решила переехать. Очень далеко, за 1000 км. И так они оказались в станице. Но впервые в жизни у них появился свой дом, учительский дом. Пристанище моего детства, и моя тюрьма. Когда я гостила у них летом, то месяцами могла не выходить за калитку. Мир за забором был таким пугающим. А на самом деле ужас, концентрированный ужас роился как раз внутри. Но замечать этого было нельзя! Потому что в такие моменты мама резко отказывалась замечать меня: 'Ничего этого нет, и тебя нет, если ты так чувствуешь! Дедушка очень нас всех любит!'

Да, он правда нас любил, это так. Ужас был в том, что он не любил себя. А такие люди способны на самые тяжелые зверства по отношению к любимым. Под маской заботы.

Раньше я думала, что он лишь единственный раз сделал что-то чудовищное. И что именно за это я обижена, и храню ненависть в своем сердце. Все свое детство я очень ревновала маму к сестре, и сестре доставалось всячески от меня. И вот однажды, во время какой-то моей ссоры с сестрой, он просто резко схватил меня за руку и потащил. Во двор, а потом в сарай. Он был взбешен. Уже будучи взрослой, я узнала, что 'всех он просто любил, а мою сестру он боготворил'. Возможно, так он пытался защитить ее. Он был пропитан яростью. В сарае он схватил какой-то ремешок, больше похожий на плетку. И стал меня избивать. По всему телу. Я не знаю, сколько это длилось. Я не помню боли, а только ужас, всепоглощающий ужас. Я не знаю, кто еще тогда гостил у них. Но, кажется, людей был полный дом. Это было чудовищно унизительно. Я не помню, как ушла оттуда. Как попала в дом. Помню себя лишь на закрытом крыльце, моем месте, куда я обычно уходила плакать. Часто туда через какое-то время приходила тетя, у меня дрожал подбородок, а она начинала меня высмеивать. Сравнивала с козлом, который трясет бородой. Так она меня успокаивала, самое интересное, что я и правда смеялась вслед за ней и успокаивалась.

Так раз за разом я покинула себя вслед за тем, как меня покинули все. Никто мне не сочувствовал. Я была плохой, капризной, эгоистичной и дурно воспитанной девочкой. Я возвращаю себе себя, когда открываю в себе сочувствие к ним всем.

Какие же чудовища пугали дедушку внутри, что он видел чудовище в маленькой живой девочке? Кто же убил его душу? Его маленького мальчика? Сейчас я сочувствую ему всей собой. Я вижу его таким, каким никогда не видела прежде.

Мы на речке и он учит меня плавать. У него есть несколько способов. Например, сына он учил, обвязав его веревкой. Со мной просто спускается с моста на глубину и поддерживает меня. Несколько раз я ухожу под воду с головой. Но он снова рядом. Мне не страшно.

Мне не страшно и когда мы идем по льду. Зима. Вдали рыбаки и бесчисленные лунки. А в школе говорили, что это опасно. И можно спускаться только на лед озер. Но дедушка точно знает лучше, ведь он так уверен! Он встречает других рыбаков и с какой-то особенной гордостью говорит: 'Это моя внучка!' Мне неловко, я чувствую себя заметной. Дома он никогда не гордился мной, только критиковал.

Кажется, ему не было места в своем доме. Он был везде, и нигде одновременно. И лишь в двух моментах жизни он присутствовал, как мне кажется, всем собой. Играя на домре и рыбача.

Домра висела на стене, и очень редко попадала к нему в руки. Не было времени. Но иногда из зала лились звуки, я их не очень любила. Такая музыка была мне не близка, но после игры он оживал. Будто все непереносимое напряжение оставляло его. Я не любила домру, и сейчас не люблю, но тогда я могла любить его. Тогда я его не боялась.

После рыбалки он возвращался тоже совсем другим человеком. Иногда он ходил с удочками недалеко. Иногда брал бредень и ехал на дамбу на мотоцикле за мальками. Кошки откуда-то знали, где бродит дедушка. И ждали его у калитки. И им всегда перепадала мелкая рыбешка. А потом мама или бабушка чистили рыбу во дворе. Есть ее никто не любил.

На похоронах я узнала, что очень много людей наслышаны обо мне и сестре от него, а особенно обо мне... И только хорошее.

Он часто говорил: 'Я не пью, не курю, ем чеснок и поэтому никогда не болею!' Он умер в 62, от третьего инфаркта. На самом деле не болея простудными заболеваниями, в 58 он первый раз свалился от сердца. Не переставал работать за десятерых, его сердце остановилось на огороде.

Он говорил: 'Вы все без меня умрете!'. Прошло около 20 лет. Я жива.

Мы так нелепо расстались с ним. За несколько дней до своей смерти они с бабушкой приезжали к нам. В квартире летали мухи. Он начал возмущаться и настаивать, чтобы я их перебила, на что я с подростковым протестом ответила, что они живые и убивать их я не буду. Он назвал меня дурой и уехал. Больше мы не виделись.

Через несколько лет после его смерти бабушка нашла стихи, адресованные каждому из нас. Людям, ради которых он жил. В том, что написано для меня было много указаний: 'Помогай бабушке, родителям, друзьям и трудись, трудись, трудись, не надо лениться' Возможно, там было что-то еще, этого я не помню и никогда уже не узнаю. В порыве гнева я сожгла этот листок. Я думала, что смогу так вытравить боль из моего сердца. Наивная!

На похоронах я впервые видела бабушку плачущей. Мир рухнул.

Я о многом не хочу вспоминать вслух. И пусть это останется только внутри меня. Хруст снега под ногами. Шахматы. Песни и стихи. Арбузы. Горох. Поехали на речку! Мотоцикл с коляской. Прополка. Картошка. Очки. Кабинет истории. Москвич. Рыболовные крючки. Сидр. А для бабушки есть? Больница. Ожидание скорой. Звонок и несъеденный ужин.

В какой-то момент своего рассказа я забыла о его присутствии, так глубоко погрузилась в себя. Что-то неимоверно прекрасное оказалось в том, чтобы открывать свои глубины кому-то живому. Он сдержал обещание и ничего не говорил, не прерывал меня. И, кажется, даже не шевелился. Но, когда я останавливаюсь, он берет меня за руку. И я благодарна ему за это. Я поднимаю глаза, он ласково улыбается.