Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)
Шрифт:
— Клянусь Богомъ! воскликнулъ Санчо, вы правы, ваша свтлость, и если-бы у меня было хоть дв капли здраваго смысла, я давно бы уже разстался съ моимъ господиномъ. Но, что длать, такова судьба моя, я долженъ слдовать за нимъ. Мы съ нимъ земляки; я очень люблю его, мъ его хлбъ, онъ человкъ благодарный, хорошо вознаграждаетъ меня за мою службу, подарилъ мн ослятъ и по всему этому я человкъ врный. Поэтому-то, ваша свтлость, ничто не разлучитъ насъ съ нимъ, кром того заступа, который приготовитъ намъ одинаковую постель. Если вашему величію не угодно пожаловать мн островъ, что-жъ? — на то значитъ воля Господня, и это можетъ быть послужитъ къ моему спасенію. Какъ я ни глупъ, я понялъ однако, почему это говорится «для его бды даны крылья муравью». Очень можетъ статься, что Санчо оруженосецъ скоре попадетъ на небо, чмъ Санчо губернаторъ; у насъ длаютъ такіе же хорошіе хлба, какъ во Франціи, и ночью вс кошки сры; тотъ не совсмъ счастливъ, это не усплъ позавтракать до двухъ
— Какъ вретъ? перебила дона-Родригезъ, слушавшая вмст съ другими Санчо; когда въ этой псн поется, что короля Родрига живаго опустили въ ровъ, наполненный ящерицами и змями, и чрезъ два дня онъ проговорилъ оттуда медленнымъ и жалостнымъ голосомъ: «он пожираютъ меня, он дятъ меня черезъ то мсто, которымъ я наиболе гршилъ» И не мудрено, если этотъ господинъ желаетъ лучше остаться мужикомъ, чмъ стать королемъ, котораго должны будутъ пожрать разные гады.
Герцогиня разсмялась наивности своей дуэньи, и изумленная поговорками и пословицами Санчо, сказала ему: «Санчо, я полагаю, долженъ знать, что когда рыцарь общаетъ что-нибудь, онъ всегда сдерживаетъ свое общаніе, хотя бы это стоило ему жизни. Итакъ какъ герцогъ, господинъ мой и мужъ, тоже рыцарь, хотя и не странствующій, поэтому онъ дастъ Санчо общанный островъ, на перекоръ зависти и злобы цлаго свта. Пусть же Санчо не падаетъ духомъ, и въ ту минуту, когда онъ будетъ наименьше ожидать, онъ увидитъ себя возсдающимъ на трон своего острова; если только не захочетъ промнять его на другой боле блестящій. Я только попрошу Санчо хорошо управлять своими подданными, потому что это все честный народъ благородной крови.
— Просить меня объ этомъ не для чего, отвтилъ Санчо; отъ природы я человкъ сострадательный и очень жалостливъ къ людямъ бднымъ, а кто мситъ тсто, тому не искать закваски. Но только клянусь моимъ святымъ патрономъ, меня не провести фальшивыми костями! я старая собака, знаю когда глаза протереть — и тумана не позволю напустить на себя, потому что чувствую, гд давитъ меня сапогъ. Хорошему человку открыта моя дверь и протянута моя рука, а злому не будетъ отъ меня ни дна, ни покрышки. Что же касается управленія, то тутъ я полагаю, все дло въ начал; очень можетъ быть, что черезъ дв недли я стану смыслить въ управленіи больше, чмъ въ своемъ пол, на которомъ я родился и вскормился.
— Ты правъ, Санчо, отвчала герцогиня; никто не рожденъ на свтъ всезнающимъ; и не святые, какъ говорятъ, горшки лпятъ. Но возвратимся къ очарованію Дульцинеи; я считаю несомннной истиной, что господинъ Донъ-Кихотъ не узналъ своей дамы потому, что она дйствительно очарована преслдующими его волшебниками, и что Санчо не по своей вол задумалъ одурачить своего господина, показавши ему простую крестьянку и увривши, будто это несравненная Дульцинея Тобозская. Я наврное знаю, что эта мужичка, такъ легко вскочившая на осла, была дйствительно Дульцинея Тобозская, и что добрякъ Санчо, задумавши провести другаго, самъ попался въ просакъ; это правда, которую нельзя отрицать точно также, какъ всего того, чего мы никогда не видли. Санчо Пансо долженъ узнать, что вокругъ насъ живутъ, въ этомъ замк, волшебники, которые, желая намъ добра, разсказываютъ все, что длается на свт. Пусть же онъ нисколько не сомнвается въ томъ, что прыгавшая крестьянка была Дульцинея. Что она очарована, какъ мать, родившая ее на свтъ; и что въ ту минуту, когда мы меньше всего будемъ думать, повязка спадетъ съ глазъ Санчо и онъ увидитъ Дульцинею въ ея настоящемъ вид.
— Все это очень можетъ быть, отвтилъ Санчо; и теперь я начинаю врить тому, что господинъ мой говорилъ о Монтезиносской пещер, гд онъ будто бы встртилъ Дульцинею Тобозскую въ томъ вид, какъ въ тотъ день, когда я показалъ ему эту даму, очаровавши ее для собственнаго своего удовольствія. И должно было все это дло выйти на выворотъ, совершенно такъ, какъ ваша свтлость изводите говорить, потому что не моему несчастному уму было выдумать въ одну минуту такую тонкую штуку, да и господинъ мой, кажется, не такой еще безумецъ, чтобы спроста поврить всему, что совсмъ выходитъ изъ всякаго
смысла. Но только вы, ваша свтлость, не думайте, что я человкъ зложелательный; сами согласитесь: гд же такому неучу, какъ я, проникнуть въ замыслы злодевъ волшебниковъ? Я придумалъ эту штуку вовсе не для того, чтобы оскорбить своего господина, а чтобы какъ-нибудь отдлаться отъ него, и если дло вышло навыворотъ, то Богъ на неб видитъ глубину нашихъ сердецъ.— Совершенно справедливо, замтила герцогиня, но мн бы очень хотлось узнать, что это за происшествіе въ Монтезиносской пещер, о которомъ ты упомянулъ?
Исполняя желаніе герцогини, Санчо передалъ ей отъ слова до слова извстное приключеніе въ Монтезиносской пещер.
— Нужно полагать, сказала герцогиня, выслушавъ Санчо, что если великій Донъ-Кихотъ видлъ въ этой пещер ту самую особу, которую встртилъ Санчо около Тобозо, то, вроятно, это дйствительно была Дульцинея, и наши волшебники, какъ видно, очень правдивы, хотя немного любопытны.
— Если госпожа Дульцинея дйствительно очарована, отвтилъ Санчо, тмъ хуже для нее; вступать въ споры съ врагами моего господина, — ужъ конечно злыми, да притомъ ихъ врно много — и вовсе не желаю; знаю только, что я видлъ мужичку и такъ и принялъ ее за мужичку; если же это была Дульцинея, то не мн отдавать объ этомъ отчетъ, не можетъ же Санчо отвчать за все и про все. Санчо сказалъ, Санчо видлъ, Санчо выдумалъ, точно этотъ Санчо Богъ всть это такой, а не тотъ самый Санчо Пансо, который рыскаетъ по блому свту и котораго печатаютъ въ книгахъ, какъ мн сказалъ Самсонъ Карраско, господинъ бакалавръ Саламанскаго университета, человкъ, который не можетъ соврать, безъ особенной охоты или выгоды для него. Не за что, значитъ, колоть мн глаза, и такъ какъ я въ частую слыхалъ отъ моего господина, что хорошее имя лучше золотаго пояса, поэтому пусть мн взвалятъ на голову это губернаторство, и тогда свтъ увидитъ чудеса, потому что тотъ, кто былъ хорошимъ оруженосцемъ, будетъ хорошимъ и губернаторомъ.
— Санчо говорилъ до сихъ поръ, какъ Катонъ, или какъ книга истинъ Михаила Верино, отвтила герцогиня, и я, поддлываясь подъ его языкъ, скажу, что въ дырявомъ плать ходитъ порою лихой питуха.
— Ваша свтлость, отвтилъ Санчо, никогда въ жизни не напивался я съ умысломъ, и въ душ моей нтъ нисколько лицемрія. Я пью, когда мн хочется пить, или когда мн даютъ пить, чтобы не показаться человкомъ церемоннымъ и необразованнымъ, да и какое такое каменное сердце нужно имть, чтобы не выпить за здоровье друга. И платье ношу я вовсе не дырявое; наконецъ, оруженосцы странствующихъ рыцарей, вчно странствуя среди лсовъ, горъ и скалъ, по невол пьютъ одну воду, такъ какъ имъ трудновато было бы найти тамъ глотокъ вина, хотя бы они давали за него свой глазъ.
— Врю этому, сказала герцогиня; но теперь Санчо можетъ идти отдохнуть. Въ другой разъ мы поговоримъ съ нимъ подольше и побольше, а тмъ временемъ поспшимъ сдлать распоряженіе, чтобы онъ взвалилъ себ, какъ онъ выражается, на голову губернаторство.
Санчо поцаловалъ руки герцогин и просилъ позаботиться, чтобы у нее въ замк хорошо присматривали за свтомъ очей его — срякомъ.
— Что это за срякъ? спросила герцогиня.
— Это мой оселъ; чтобы не называть его осломъ, я называю его срякомъ, отвчалъ Санчо. Пожаловавъ сюда въ замовъ, я просилъ вотъ эту госпожу дуэнью позаботиться о немъ, но госпожа дуэнья изволила разгнваться и раскраснться какъ ракъ, словно я попрекнулъ ее старостью или невзрачностью; и, однако, дуэнь, я полагаю, приличне заботиться объ ослахъ, чмъ торчать въ салонахъ. Мать моя, Богородице! попалась бы вотъ этакая дуэнья на зубовъ одному гидальго — земляку моему; охъ, бда, какъ онъ не жаловалъ ихъ.
— Видно такой же невжа былъ, какъ ты, воскликнула донна Родригезъ; еслибъ онъ былъ настоящій дворянинъ, то возносилъ-бы ихъ выше лунныхъ роговъ.
— Довольно, довольно, прервала герцогиня; замолчите донна Родригезъ и успокойся Санчо. Осла я беру на свое попеченіе и, какъ возлюбленное чадо Санчо, помщаю его въ мою душу.
— Помстите его лучше въ конюшню, отвтилъ Санчо; не съ нашимъ рыломъ лзть въ вашу душу, и я соглашусь помститься тамъ хоть на одну минуту такъ же, какъ на то, чтобъ меня пырнули ножемъ. Пускай себ говоритъ мой господинъ, что въ дл вжливостей лучше перелить черезъ край, чмъ не долить, я все не полагаю, что въ вжливостяхъ къ осламъ нужно соблюдать мру.
— Отведи его въ такомъ случа въ твои владнія, отвтила герцогиня; тамъ ты можешь даже пенсіонъ ему назначить.
— Не смйтесь, сіятельная герцогиня, отвтилъ Санчо; на моихъ глазахъ больше двухъ ословъ подлались губернаторами, и если я тоже стану губернаторомъ, такъ это будетъ совсмъ не новое дло.
Отвтъ этотъ возвратилъ герцогин прежнюю веселость. Отправивъ спать своего собесдника, она поспшила передать мужу свой разговоръ съ Санчо; посл чего герцогъ и герцогиня задумались о томъ, какую бы устроить съ Донъ-Кихотомъ мистификацію въ дух рыцарскихъ исторій; и они устроили ему, какъ мы вскор увидимъ, нсколько мистификацій, такъ ловко задуманныхъ и исполненныхъ, что он, безспорно, должны быть отнесены къ числу лучшихъ приключеній, описываемыхъ въ этой большой исторіи.