Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Посл многихъ спросовъ, запросовъ и отвтовъ, продолжала Долорида, великій викарій, принимая во вниманіе, что инфанта не отказывается ни отъ чего, сказаннаго ею прежде, ршилъ дло въ пользу донъ-Клавіо и объявилъ инфанту его законной супругой. Это до такой степени огорчило королеву дону-Магонцію, мать инфанты Антономазіи, что черезъ три дня мы ее похоронили.

— Она должно быть умерла? замтилъ Санчо.

— Должно быть, сказалъ Трифалдинъ; — въ Канда не хоронятъ живыхъ.

— Но мы видли господинъ оруженосецъ, отвтилъ Санчо, какъ хоронили людей въ обморок, считая ихъ мертвыми, и этой королев Магонціи, какъ мн кажется, тоже лучше было бы очутиться въ обморок, чмъ въ могил; потому что пока человкъ живетъ отъ всего можно найти лекарство. Къ тому же, инфанта эта не такихъ же ужасовъ надлала, чтобы было отъ чего умирать. Другое дло, еслибъ она вышла замужъ за какого-нибудь пажа или лакея, какъ это случается съ другими двицами, тогда, конечно, бд уже нельзя было бы пособить, но выйти за мужъ за такого прекраснаго рыцаря и дворянина, какимъ представили его намъ, такъ если даже это глупость, все же не Богъ знаетъ какая. И если врить словамъ моего господина, который стоитъ здсь и не позволитъ мн соврать, то выходитъ, что такъ же какъ изъ монаховъ длаютъ епископовъ, такъ изъ рыцарей, особенно если они странствующіе, длаютъ императоровъ и королей.

— Ты правъ, Санчо, замтилъ Донъ-Кихотъ; странствующій рыцарь, при малйшей удач, можетъ очень легко сдлаться величайшимъ владыкою въ мір. Но прошу васъ, дона-Долорида, продолжайте вашъ разсказъ; вамъ осталось, если не ошибаюсь, разсказать горечь этой сладкой до сихъ поръ исторіи.

— Да, да, горечь! воскликнула графиня, такую горечь, въ сравненіи съ которой полынь покажется сладкою и лавровый листъ вкуснымъ.

— Едва мы успли похоронить, продолжала она, не обмершую, а дйствительно умершую королеву; едва успли мы покрыть ее землей и сказать ей послднее прости, какъ вдругъ на могильномъ холм ея появился верхомъ, на деревянномъ кон, молочный братъ Магонціи, жестокій великанъ, и въ добавокъ волшебникъ, Маламбруно. Чтобы отмстить смерть своей молочной сестры, наказать дерзость донъ-Клавіо и слабость Антономазіи, онъ при помощи своего проклятаго искуства оставилъ очарованными обоихъ любовниковъ на самой могил королевы, обративъ Антономазію въ бронзоваго урода, а любовника ея въ страшнаго крокодила изъ какого-то неизвстнаго металла. Посреди ихъ онъ воздвигъ столбъ, тоже изъ неизвстнаго металла, на которомъ было написано по сиріански, въ перевод на языкъ вандайскій и потомъ на испанскій выйдетъ слдующее: два любовника не воспріймутъ своего первобытнаго вида, пока мужественный Ламанчецъ не сразится со мною на поединк. Только его высокому мужеству судьба судила привести къ концу это неслыханное приключеніе. Вынувъ потомъ изъ ноженъ широкій и неизмримый мечъ свой и схвативъ меня за волосы, онъ намревался пронзить мн горло и снести съ плечь мою голову. Мой голосъ замеръ, я вся затряслась и почувствовала себя очень не хорошо; сдлавши, однако, надъ собою нкоторое усиліе, я сказала ему дрожащимъ голосомъ что-то такое, что остановило исполненіе его жестокаго намренія. Велвши за тмъ привести изъ дворца всхъ этихъ дамъ, выругавъ насъ за наши грхи и горько попрекнувъ обычаи дуэній, ихнюю хитрость, ихнія нечистыя продлки и еще боле нечистыя интриги; обвинивъ ихъ всхъ, такимъ образомъ, въ моей вин, онъ сказалъ, что не хочетъ предавать насъ смертной казни, во предаетъ другимъ, боле продолжительнымъ мукамъ, именно нескончаемой гражданской смерти. Въ ту минуту, какъ онъ проговорилъ это, мы почувствовали, что на нашихъ лицахъ открылись вс поры, и что насъ, какъ будто кололи иголками въ эти мста; мы поспшили поднести наши руки въ лицу, и тогда замтили, что вс мы сдлались такими, какими вы насъ видите».

Въ ту же минуту Долорида и другія дуэньи приподняли вуали и открыли бородатыя лица съ самыми разнообразными бородами: русыми, черными, сдыми, блыми.

Увидвъ бородатыхъ женщинъ, герцогъ и герцогиня поражены были, повидимому, несказаннымъ удивленіемъ, Донъ-Кихотъ и Санчо не врили глазамъ своимъ, остальные зрители просто ужаснулись. Трифалды между тмъ продолжала: «вотъ какъ наказалъ насъ жестокій, безчеловчный Маланбруно. Онъ покрылъ свжесть и близну нашихъ лицъ своими жесткими шелками, и зачмъ не снялъ онъ нашихъ головъ своимъ страшнымъ мечомъ. Вмсто того, чтобы омрачить свтъ нашихъ лицъ густой, покрывающей насъ щетиной; вдь если мы станемъ считать, господа…. то есть, я хочу сказать, я бы хотла это сказать съ глазами, водоточивыми, какъ фонтаны, но моря слезъ, извлеченныхъ изъ нашихъ глазъ постояннымъ видомъ нашего несчастія, сдлали ихъ сухими теперь, какъ тростникъ — поэтому я спрошу васъ безъ слезъ: гд можетъ показаться бородатая дуэнья? какой отецъ, какая мать сжалятся надъ нею? кто заступится за нее? потому что, если даже въ то время, когда кожа у нее хорошо вылощена и выштукатурена разными косметиками, ей трудно найти покровителя, что же должно статься съ нами несчастными теперь? О, дуэньи, спутницы и подруги мои! видно родились мы подъ несчастной звздой и подъ роковымъ вліяніемъ зачаты мы въ утроб матери». Съ послднимъ словомъ Трифалды упала въ притворный обморокъ.

Глава XL

Любители исторіи въ род этой должны быть очень благодарны Сидъ Гамедъ Бененгели за ту старательную точность, съ какою онъ разсказываетъ малйшія подробности, извлекая все, даже самую малйшую частицу ея, на свтъ Божій. Онъ рисуетъ мысли, открываетъ воображеніе, отвчаетъ на безмолвные вопросы, освщаетъ сомннія, разршаетъ предложенныя трудности, наконецъ, проявляетъ въ самой высокой степени самое прилежное стремленіе узнавать и научать. О, знаменитый авторъ, о, счастливый Донъ-Кихотъ! О, славная Дульцинея! О, милый Санчо Пансо! Вс вмст и каждый порознь проживете вы вки вчные для развлеченія и удовольствія обитателей подлуннаго міра.

Увидвши Долориду въ обморок, Санчо, какъ говоритъ исторія, воскликнулъ: «клянусь честью честнаго человка и спасеніемъ всхъ предковъ Пансо, никогда въ жизни не видлъ и не слышалъ я ничего подобнаго, и господинъ мой никогда не только не говорилъ мн, но даже и вообразить себ не могъ такого удивительнаго происшествія. Чтобы тысячи чертей прокляли тебя, великанъ, волшебникъ Маламбруно! Разв не могъ ты придумать другаго наказанія для этихъ гршницъ, вмсто того, чтобы утыкать ихъ бородами. Лучше бы ты разорвалъ ихъ ноздри снизу до верху, это было бы и приличне для нихъ, хотя бы он стали говорить потомъ въ носъ. Я готовъ биться объ закладъ, что этимъ бднымъ женщинамъ нечмъ побриться.

— Да, да, господинъ, отвчала одна изъ двнадцати дуэній; намъ нечмъ заплатить цирюльнику, и потому мы стали употреблять, какъ дешевое средство противъ бородъ, смоляные пластыри. Мы прикладываемъ ихъ въ лицу, и когда сильно рванемъ потомъ, тогда наши подбородки становятся гладкими, какъ каменная ступка. Въ Канда есть довольно женщинъ, шляющихся изъ дома въ домъ, выдергивающихъ дамамъ волосы, приглаживающихъ имъ брови и приготовляющихъ разнаго рода снадобья; но мы, дуэньи нашей графини, постоянно отказывались отъ ихъ услугъ, потому что он смахиваютъ немного на сводничество; и если господинъ Донъ-Кихотъ не поможетъ намъ, такъ насъ съ бородами и въ гробъ положатъ.

— Скорй я вырву свою бороду въ мавританскомъ краю, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, чмъ отважусь избавить васъ отъ вашихъ бородъ.

Въ эту минуту очнулась Трифалды. «Сладостный звукъ этого общанія, о, мужественный рыцарь», сказала она, «поразилъ мой слухъ и привелъ меня въ чувство. Умоляю тебя славный, непобдимый странствующій мужъ, исполни твое благородное общаніе».

— Не обо мн будетъ сказано, что я не исполнилъ его, отвтилъ Донъ-Кихотъ. Скажите, благородная дама, что длать мн и мое мужество повергнетъ себя въ ваше распоряженіе.

— Дло въ томъ, отвчала Долорида, что отсюда до Кандаи будетъ пять тысячъ миль по сухому пути. Но если отправиться прямой дорогой по воздуху, будетъ всего только три тысячи двсти двадцать семь. Кром того Маламбруно сказалъ, что когда я встрчу рыцаря своего освободителя, онъ пошлетъ этому рыцарю коня немного лучшаго и не такого артачливаго, какими бываютъ обыкновенно утомленные вони; если не ошибаюсь того самаго деревяннаго коня, на которомъ мужественный Петръ Провансскій увезъ похищенную имъ хорошенькую Магалону. Конъ этотъ двигается пружиной, вдланной въ его лобъ и служащей для него удилами; онъ летитъ по воздуху съ такой быстротой, какъ будто его черти несутъ. И сдланъ онъ, если врить одному древнему преданію, мудрымъ Мерлиномъ. Мерлинъ далъ его другу своему графу Петру, совершавшему на немъ многія большія путешествія, во время которыхъ, какъ я вамъ говорила, онъ похитилъ хорошенькую Магалону, и посадивъ ее сзади себя изумлялъ всхъ, глядвшихъ съ земли, какъ мчался онъ съ нею по воздуху. Мерлинъ ссужалъ этимъ конемъ только тхъ, къ кому онъ особенно благоволилъ; и мы не знаемъ, здилъ ли это-нибудь на немъ со временъ Петра. Маламбруно своей волшебной силой похитилъ его и владетъ имъ теперь. На немъ онъ ежеминутно разъзжаетъ по всмъ частямъ свта. Сегодня онъ здсь, завтра во Франціи, а черезъ двадцать четыре часа въ Потози. Конъ этотъ особенно хорошъ тмъ, что онъ не стъ, не спитъ, не нуждается въ ковк и безъ крыльевъ движется въ воздух, какъ иноходецъ, съ такою ловкостью, что всадникъ можетъ скакать на немъ, держа въ рукахъ стаканъ воды и не проливъ изъ него ни капли; оттого то хорошенькая Маголова разъзжала на немъ съ такимъ удовольствіемъ,

— Ну, ужь на счетъ легкости, нтъ, кажется, животнаго лучше моего осла, прервалъ Санчо; правда, онъ ходитъ не по воздуху, а по земл, но все-таки я не промняю его ни на какого иноходца въ мір.

Вс разсмялись этой выходк Санчо, а Долорида между тмъ продолжала: «и если только Маламбруно хочетъ положить конецъ нашимъ бдствіямъ, такъ онъ пришлетъ этого коня черезъ полчаса посл наступленія сумерекъ; появленіе его, сказалъ мн Маламбруно, покажетъ, что я нашла того рыцаря, котораго искала.

— А сколько людей можетъ помститься на этомъ кон? спросилъ Санчо.

— Двое, отвтила Долорида; одинъ на сдл, другой сзади за хребт, и эти двое должны быть непремнно рыцарь и оруженосецъ или похищенная два.

— Хотлъ бы я теперь узнать, госпожа Долорида, сказалъ Санчо, какъ зовутъ этого коня?

— Зовутъ его, продолжала Долорида, не такъ, какъ коня Беллерофона, называвшагося Пегасъ, и не такъ какъ коня Александра великаго, называвшагося Букефалъ; зовутъ его также ни Бриладоромъ, какъ звался конь неистоваго Роланда, ни Баіартомъ, какъ звался конь Рейнольда Монтальванскаго, ни Фронтиномъ, какъ звался конь Рожера, ни Бутесъ и Перитоіа, какъ звали коней Солнца, ни даже Ореллой, на которомъ сражался несчастный Родерикъ, въ той битв, въ которой онъ потерялъ жизнь и королевство.

— Готовъ биться объ закладъ, воскликнулъ Санчо, что если ему не дали имени ни одного изъ этихъ знаменитыхъ коней, такъ не назвали его, должно быть, и такъ, какъ называется конь моего господина — Россинантомъ, а это имя подходитъ въ нашему коню, пожалуй, лучше чмъ ко всмъ остальнымъ конямъ въ мір подходятъ ихныя названія.

— Это правда, отвтила бородатая графиня; но только имя коня Маламбруно подходитъ къ нему какъ нельзя боле; онъ называется Клавилень, за нашемъ язык это значитъ деревянный болванъ съ пружиной. По характерности своего имени онъ можетъ, я думаю, поспорить съ знаменитымъ Россинантомъ.