Гвоздь & винил

От удивления мы разинули рты, а Плевок добавил

– У бати коллекция пластов немецких большая. Он в Германии завклубом служил.

– Неожиданно – обрёл дар речи Лунатик и продолжил заполнять «провокационную» анкету.

Гнус в это время был в ротной канцелярии на беседе с Ойле-Лукойе.

Я сидел, грыз кончик ручки и думал о прапоре. Получалось, что он начинал чревовещать тогда, когда очень волновался. Тогда вопрос: как он прошёл медкомиссию? У него непременно должна быть большая волосатая лапа! Видно, что с нервами у него не в порядке, если он постоянно волнуется. А если его совсем взбесить – что он расскажет?

Поток моего сознания был прерван визгливым окликом прапора

– Бобров, нах!

– Есть! – я встал и посмотрел на Гнуса – лицо его опять было багровым.

– У вас, правда, отец генерал-майор?!

– Так точно, товарищ прапорщик!

– Так какого ж, мля, вы баклуши тут бьёте?! Отца позорите, нах!

– Какие баклуши, товарищ прапорщик?

– «У великого писателя Льва Николаевича Толстого есть сказка, которая называется «Водяной». Некоторые строки из неё я приведу вам дословно: «Стал мужик из осиновых чурбанов баклуши бить. Много набил, целую кучу».

Первое слово «бить» является замаскированным арабским глаголом «играть, теребить». Далее следует «Б» – это предлог управления. «Каляви» – это анатомические яички. «Ши» – арабская частица со значением «немного» – она идентична русской глагольной приставке «по». Значит, в данном случае человек не «играет», а «поигрывает». Поговорка происходит из арабского языка и раскрывает образ похожий на этот: «Когда коту делать нечего – он яйца лижет». Вам понятно, курсант Бобров?

– Так точно – ответил я, подумав о том, что неплохо было бы натравить на этого этимолога моего злого папашу.

– Действуйте по распорядку дня – приказал нам Гнус и попёрся в баталерку заниматься очень важным делом. Если вы подумали, что онанизмом, то это не так. Мы давно, ещё с абитуры заметили, что каждый вечер, если позволяло время, прапор разбирал вещи из своего чемодана, а потом складывал обратно. Чемодан был старым и потёртым, а внутренняя сторона крышки была оклеена картинками из журнала «Советский воин» и походила на крышку бабушкиного сундука. Гнус, одну за другой, доставал из чемодана вещи, выкладывал их на стол и пересчитывал. Удостоверившись, что все вещи на месте, он складывал их обратно в чемодан, и убирал его на полку в баталерке. После этой нехитрой процедуры на лице Гнуса читался покой и умиротворение.

– А что если вскрыть этот «ящик Пандоры»? – спросил меня Лунатик, теребя пальцами кончик носа – Заманчиво, а?

– Стираное исподнее, кусочек мыла и блок сигарет «Вега» – что же здесь заманчивого?

– А вдруг у чемодана второе дно, а там запрещённая литература? – пошутил Лунатик – ведь интересно же!

– Вы, масоны, все такие любопытные?

– Проф, ты не понимаешь, это ж психология чистой воды! Если мы изымем из чемодана хотя бы кусочек мыла, то у Гнуса нервный припадок начнётся, усекаешь?

– Да, но мне кажется, что сейчас этого делать не стоит.

– Если не стоИт, то и не стОит – искренне огорчился Лунатик и пошёл гладить брюки.

На присяге всё прошло удачно, и после неё роту отпустили в увольнение. Я вышел из дверей КПП и увидел родаков. Папаша был почему-то одет в гражданку, и его голова под модной фетровой шляпой была перевязана бинтом. Маман опиралась на палочку, а глаза её были закрыты огромными солнцезащитными очками. Они поочередно обняли меня, а потом мы уселись на лавочку в соседнем дворе. Папаша оглядел меня с головы до ног и удовлетворённо произнёс: «Орёл»! Маман, доставая из сумки какие-то свёртки с едой, говорила, что я очень похудел и мне надо срочно «покушать».

– Ма – я взял её за руку – подожди. Вы что такие прибитые?

Маман вцепилась в мою руку, и спина её мелко затряслась – она плакала.

– Понимаешь, тут такое дело – начал папаша – мы в Москву поехали. А машину я у зама своего взял, потому что «Волга» моя сломалась… И слава богу!

Такую фразу от папаши-атеиста я слышал впервые и был немало удивлён. Маман продолжала плакать, то и дело вытирая слёзы платочком, который она доставала из рукава джемпера. Я обнял её и прижал к груди. Она не сопротивлялась.

– Грузовик выехал с заправки – продолжил папаша – и влупил нам в бочину. Метров пятьдесят кувыркались! Маму в ящик за кресло забросило и колотило, как в стиральной машинке, а мы с водилой удержались… Мама вся синяя, а я вот только башку разбил… Если б тент без утеплителя был – нам п… – папаша осёкся и закончил – кранты!

– А водила? – машинально спросил я.

– Нормально. Ни единой царапины. В рубашке родился.

Маман высвободилась из моих объятий и сняла очки – кожа вокруг глаз была фиолетово-жёлтой.

– Вот и остался бы ты, Иннокентий, сиротой – тихо сказала маман, открывая пакет с домашними пирожками – на вот, поешь.

Я поел, а потом заявил предкам, что хочу учиться в плехановском институте на экономиста.

– А что тебя здесь не устраивает, берибздей – заговорил своим обычным тоном папаша – я, когда в училище попал, нарадоваться не мог! И форма, и харчи! Я на пять килограмм за первый год поправился!

– Ага, «от каждой котлеты из гиппопотама я сразу поправлюсь на три килограмма» – пробурчал я себе под нос.

– Что ты там бубнишь, сын? – спросила, отошедшая от сантиментов маман – тебе здесь не нравится?

– Не особо.

– А где тебе будет «особо»?! – начал давить папаша – Скажи спасибо, что в тюрьме не сидишь!

– Спасибо.

– Хватит паясничать! – папаша уловил в моём «спасибо» тонкую ноту иронии – Ты всегда как мимоза рос… в теплице! А тут попал на природу и п-п…, то есть, спёкся! – папаша посмотрел на маман – Зина, я правильно говорю?

– Да, Георгий, смысловая нагрузка твоего выражения верна. Наш сын пока ещё не привык к дисциплине, но это дело поправимое. Думаю, что со временем он всё поймёт, а командиры помогут ему стать человеком. Правда, Иннокентий?

– Правда – тускло ответил я и представил лица отцов командиров, которым предстояло меня воспитывать в течение четырёх лет. Картинка была не очень.

Мы ещё немного поговорили и распрощались. Предки направились на вокзал, а я вернулся в казарму.

В казарме было непривычно тихо. Переодевшись в робу, я заглянул в ленкомнату и обнаружил там Лунатика, который что-то сосредоточенно писал на вырванном из тетради листке. На столе лежал его любимый «Зенит» и несколько коробочек с фотоплёнкой.