Испытание огнем

— Извини, я... — она уже вскочила, но застыла под моим взглядом. — Это... Светка, подруга. Перезвоню.

Я медленно жевал. Пирог был идеальным — хрустящая корочка, идеальный баланс кислого и сладкого. Слишком идеальным, как и весь этот спектакль.

Отломил ещё кусок — тесто рассыпалось, обнажая липкую вишнёвую начинку. Что-то чёрное мелькнуло среди бордовой массы.

— Ты... уголь добавляла? — я ковырнул вилкой.

Катя резко повернулась, её пальцы сжали край фартука:

— Это... косточки, наверное.

И, да, это был не уголь, но и не вишнёвые косточки. На белой тарелке чётко проступили крошечные чёрные частицы — слишком лёгкие для косточек.

Я потёр их пальцами: похоже на пепел.

— Интересный рецепт, — пробормотал я, наблюдая, как Катя нервно облизывает губы.

Никак вдруг чихнул и отпрянул от стола, будто учуяв серу. Мне как-то сразу расхотелось есть.

— Я спать, — внезапно объявил я, отодвигая тарелку.Этот странный день нужно было заканчивать. Катя даже не попыталась уговорить меня остаться.

— Конечно, ты устал, — закивала она, слишком быстро хватая мою тарелку. — Я тут пока... немного приберусь.

В комнате я сел на диван, прислушиваясь к приглушённому шёпоту из кухни. Катя говорила с кем-то торопливо, отрывисто:

— ...не сейчас... Да, он здесь... Я сказала, завтра...

Я повалился на спину, уставившись в потолок. В квартире пахло вишней и ложью. Никак лёг рядом, положив морду на передние лапы. Я услышал его тихое, еле слышное поскуливание. Будто он знал, больше, чем я, и то, что впереди нас ждёт что-то нехорошее.

Засыпая, я подумал: «Интересно, а если бы он умел говорить — что бы рассказал?» Уже сквозь сон я услышал, а может просто показалось, что где-то вдалеке вдруг всхлипнула Катя, тихо, сдавленно, будто зажав рот ладонью.Мне приснился отец.Он стоял на границе — не между землёй и небом, а чем-то большим. Фоном за его спиной было небо цвета железа, исписанное светящимися знаками, которые словно пульсировали. Я звал его, но он не отвечал.Только поднял руку, будто что-то показывал. Этот жест был не прощанием. И не приветствием. Он будто говорил: «Смотри внимательнее».А потом исчез.

***

Проснулся от того, что солнечный луч бил прямо в лицо, как нетерпеливый голодный покупатель стучит в стекло киоска с шаурмой. Веки слипались, во рту было сухо, словно в такси после ночного рейса. Потянулся к тумбочке — часы показывали 8:47. Необычно поздно для меня.

За окном бушевала настоящая весна. Берёзка под моим окном, ещё вчера скромно покрытая почками, сегодня щеголяла нежными листочками размером с монетку. Они трепетали на ветру, переливаясь изумрудом и золотом, будто кто-то рассыпал по веткам мелкие драгоценности. Где-то за окном каркала ворона, и этот звук почему-то напомнил мне скрип тормозов старой «Лады».

Никак лежал на своей лежанке, подперев морду лапами. Хвост методично выбивал дробь по полу: раз-два, раз-два — точь-в-точь как метроном.

Его янтарные глаза как-то странно блестели, как-то... слишком разумно. Я замер. — Никак, хватит пялиться. Я и так в последнее время на нервах, — пробормотал я. — Ты голодный, да? — почесал его за ухом, чувствуя под пальцами тёплую шелковистую шерсть. — Сейчас придумаем что-то.

Я встал с постели и двинулся в кухню. Пёс пошёл следом. Шаг за шагом. Словно тень.

По пути щёлкнул пультом. Телевизор ожил с первого нажатия — видимо, Катя смотрела его перед сном. Экран заполонила неистовая картинка: сцена, залитая неоновым светом, толпа с поднятыми руками, и в центре — паренёк в кислотно-жёлтых кроссовках, который выкрикивал в микрофон:

"Я — пламя в твоих венах, Факел в ледяной мгле, Ты просил тепла — получи ожог, Я сожгу тебя на угле!"

Ритм бил по барабанным перепонкам, заставляя сердце учащенно стучать.

Я хмыкнул — не мой жанр, но нога сама непроизвольно начала притопывать.

— Кать! — крикнул в коридор, перекрывая музыку. — Ты где? Слышишь эту дичь? Всё как ты любишь — без рифмы.

Тишина в ответ была настолько плотной, что стало слышно, как в трубах журчит вода. Странно. Обычно она либо возмущённо орала, чтобы я убавил звук, либо начинала подпевать фальшивым голосом, специально раздражая меня.

На кухне царил непривычный порядок. Стол был вымыт до блеска, в раковине не было ни одной грязной тарелки. Посередине, как экспонат в музее, стоял вчерашний вишнёвый пирог, накрытый стеклянным колпаком. Через прозрачное стекло было видно, как вишнёвый сок пропитал тесто, превратив его в подобие геологического среза — слоистого, с прожилками бордового цвета.

Чайник стоял чистый, даже слишком чистый — будто его не просто помыли, а отдраили до зеркального блеска. Я провёл пальцем по поверхности — ни пылинки.

Достал старую медную турку с нагаром на боках. Насыпал две ложки свежемолотого кофе, который недавно покупал на Давиловском рынке. Зерна пахли шоколадом и чем-то дымным — совсем не так, как этот химический растворимый мусор, который Катя называла кофе.

Вода в турке зашипела, поднимая тёмную пенку. Я снял её с огня ровно в тот момент, когда пена начала образовывать "глаз" посередине — дед научил меня этому трюку.

Никак тыкался носом в мою голень, явно намекая на прогулку. Его дыхание было тёплым и влажным сквозь ткань пижамных штанов.

— Подожди, — отмахнулся я, наливая кофе в чашку. Гуща осела на дно.

Тут мой взгляд упал на холодильник. Среди магнитов белела какая-то записка.

«Ушла рано. К ужину не жди».

Ни подписи, ни объяснений. Просто — ушла. Буквы были выведены слишком аккуратно, будто Катя переписывала её несколько раз.

Я прислушался. В квартире стояла та особенная тишина, которая бывает, когда ты в ней действительно один. Даже Никак замер, уставившись на меня своими бездонными глазами.

Кофе обжёг губы, но я все равно сделал большой глоток. Горечь разлилась по языку, смешавшись с тонкими нотами кардамона — я всегда добавлял щепотку для аромата.

Телевизор в комнате продолжал орать:

"Я — пожар в твоих жилах, Пепел на твоих губах, Ты звал меня — я пришёл, Теперь ты в моих руках..."

Я выключил его. Внезапная тишина оглушила.

— Пойдём, Никак, — сказал я псу, дожёвывая кусок пирога. Специально долго рассматривал, чтобы не было ничего лишнего внутри. Хотя бы визуально.