Книга чародеяний

– Ничего личного, покажу, – успокоил его Милош. – Честное слово… А те письма, что для Адель, ты тоже читал? Мне просто любопытно.

– Читал. Собственно, мы читали их вместе, так что мне не пришлось задавать неудобных вопросов. У меня ещё тогда сложилось впечатление, будто Арман нас избегает, но я был готов списать это на общую усталость… Разумеется, я не стал говорить Адель о своих подозрениях.

– Вот как, – что-то в его голосе отвлекло Милоша от Армана, книги и вымышленных интриг. – Вы что, поссорились? Как-то я не сложил два и два.

– Нет, всё в порядке, – Берингар ответил своим обычным тоном, но чудовищный выброс странной магии ещё не выветрился до конца – его выдало лицо, по которому снова пробежала скорбная тень.

– Не думаю, – возразил Милош. До этого дня он не думал, что так уж плох в утешениях, но после Пауля чувствовал себя каким-то грубым нахалом. – Гм… Я, конечно, не настаиваю… а, к чёрту! Меня разозлили немцы, куча немцев, идиотские собрания, стариковские запахи, холод по ночам, скука и то, что с Арманом не поболтаешь. Всё, теперь ты тоже должен рассказать, что не так.

К его удивлению, Берингар слабо улыбнулся и сказал:

– Твои методы, как всегда, весьма ведьминские.

– То есть?

– Эффектны и безжалостны.

Милош сделал вид, что ничего не понял, хотя он всё прекрасно понял. Подобным способом добивались правды такие выдающиеся личности, как пани Эльжбета и Адель Гёльди.

– Мне особенно нечего рассказывать, ты и так всё знаешь. Отец всё ещё под стражей, и мне не к кому обратиться за советом. Мамы нет не первый год, но в его отсутствие это ощущается острее, ведь рядом и вовсе никого не осталось, – Берингар говорил отстранённо, как будто про незнакомых людей, но сегодня у него получалось не очень. Милошу стало неуютно: у него все были живы, здоровы и довольны собой, и он уже приучился говорить о таких вещах с Арманом – тот был круглым сиротой, но почти ничего не помнил о своём детстве. Берингар проходил через всё это прямо сейчас, и Милош с трудом представлял себе, насколько это должно быть тяжело.

– Мне жаль…

– Потом кто-то убил Ингрид, – Берингар не услышал его слов. – Это наша служанка, я знал её всю жизнь. Мы так и не поняли, что произошло; я увеличил охрану, оставил везде защитные амулеты, уговорил тётю переехать в наш дом, чтобы Адель не оставалась одна. Пока ничего не случилось, но смерть Ингрид не была случайной…

– Об этом ты не говорил, – насторожился Милош. Больше, чем очередное убийство, его пугало то, что Бер явно не закончил рассказывать.

– Было некогда, к тому же здесь полно лишних ушей. Ещё Адель… – Берингар как будто очнулся и резко замолчал, сжав челюсти. Откровения кончились.

– Вы точно не поругались? – наугад спросил Милош. Он не знал, что сказать, но не мог вот так вот сразу оборвать чистосердечный разговор. Вряд ли Берингар станет выкладывать такое своим соратникам, как бы близки они ни были, пусть хоть ему расскажет.

– Не поругались. Извини, это тебя не касается.

– Я, конечно, могу промахнуться… но если это насчёт детей…

Берингар молча посмотрел на него. Он ничего не спрашивал, но Милош как-то понял, что попал.

– Она никогда их не хотела, – поделился он, чувствуя себя – наконец-то – невероятно полезным. – Мы же в какой-то мере подружились, пока катались все вместе по Европе, помнишь? Ну, Адель в какой-то момент воспринимала меня как ведьму-подружку: не могу не сказать, что мне это льстило… Лаура на эту роль не годилась никак, а тут я. В общем… не знаю, что ты там думаешь, но это не из-за тебя.

– Так я и не думаю, – отозвался Берингар, оторвав от него изучающий взгляд. – Спасибо, что сказал, но дело не в этом…

– Не получится, да? – Милош ничуть не удивился, что угадал ещё раз. – В этом тоже ничего странного нет. Не делай такой вид, будто я заставил тебя выдать страшную тайну – с женщинами всякое бывает, особенно с ведьмами. Особенно с теми, которых не пускают на шабаш… Не зря же все так носились с этой идеей, чтобы Адель смогла пройти, помнишь? Ей ведь в самом деле стало лучше с тех пор. Может, однажды и родит. Если захочет.

Он бы говорил ещё дольше, чтобы как-то загладить свою вину. Застилающая глаза ярость и жажда убийства исходили не совсем от Милоша, но он не был в этом так уверен, поэтому старался убедить себя и прочих, что тех выстрелов как бы не было. Особенно последнего, когда Берингар перестал защищаться.

– В общем, – Милош придал голосу фальшивой бодрости, вроде получилось. – У Адель всё неплохо и она не одна, вся эта дребедень с книгой и послами скоро кончится, а Арману просто не с кем письма слать. Наверное, как-нибудь протянем, – и он неловко закончил: – Пойдём внутрь, а то в самом деле превратимся… в ледяное изваяние.

XXII.

«Я вижу лица, что были добрыми: в будущем они исказятся от злобы. Я вижу лица, что были счастливыми и никогда не знали горя: в будущем по ним потекут слёзы. Я вижу силу, которая пошатнётся, и слабость, которая укрепится. Я вижу много губительной лжи и неспособность раскрыть правду».

Эльза фон Беккенбауэр.

***

Арман Гёльди спал и видел сон.

Это была долгая, хорошо продуманная пытка. Сначала он лениво осознавал, что спит и беззащитен, постепенно приходило осознание, что пошевелиться он тоже не может; ещё через какой-то неимоверно долгий срок Арман уверился в том, что у него свело все конечности и скоро они заболят, а он не сможет их даже размять. Не сама боль, но преддверие боли заставило его дышать чаще, не выходило и это: лёгкие застопорились, словно в механизм попала зловредная соринка, и воздух входил-выходил со скрипом, через раз. В грудине тоже тревожно заныло. Это всё ещё не боль, но он бы многое отдал, чтобы испытать её саму вместо неприятных предисловий к настоящему страданию…

Было тихо. Арман закрыл и открыл глаза.

В прошлый раз над ним нависал господин писарь, мёртвый и покорный чарам старших магов, случайная жертва одного мастера сновидений и излюбленный инструмент другого. Теперь Арман лежал неподвижно на высокой кровати – на спине, повернув голову набок, так что шея оставалась в напряжении. В изножье появился Хартманн, одетый в тёмный домашний халат; он тихонько мычал себе под нос какую-то мелодию. Обманчивая невинность этой сценки только подкрепляла нарастающий ужас.

– Йохан Себастьян Бах, – объявил Хартманн, обратившись к Арману. Он перестал напевать и теперь похлопывал себя по здоровой ноге, отбивая ритм. – Из Бранденбургских концертов. Я, конечно, не очень хорош в исполнении… но это так, для души. Чтобы правильно передать эту часть, нужно быть какой-нибудь блокфлейтой, а мы всего лишь люди, не так ли?

Господин посол в привычной своей манере зашёл издалека: сначала об искусстве, потом немножко поучительных наставлений, а потом, так и быть, о деле. Арман молча ждал. Он с трудом вспомнил, что было вчера, наяву: успешный, почти успешный разговор с послами, обморок, пол… пол.

– Я ведь не на кровати.

– Не знаю, где вы соизволили себя бросить, – поднял брови Хартманн. – Но в этом сне, а мы с вами во сне, вы всё-таки лежите в постели.

Арман не мог кивнуть – моргнул в знак согласия. Ощущение неподвижности, невозможности самого движения было знакомым, значит, он не ошибся в своих снах: и писарь, и Юрген Клозе… так мало и так много. Господин посол в самом деле предпочитал иные методы, но и в своей стихии оказался весьма искусен.

– Готфрид сообщил мне, что произошло. Я решил не дожидаться утра, – поделился Хартманн. Он с любопытством осматривал помещение, по которому, теперь Арман заметил, разливалось мягкое неестественное свечение без какого-то конкретного источника. Холод пробирал до костей. – Миленько тут у вас. Так что же, вы вчера почти добились права на владение и сразу в обморок упали? От избытка чувств, надо полагать?