Ненавистная любовь и любимая служба в XIX веке

Весенний бал был мероприятием ответственным и чиновничью мелюзгу, пусть породистую, туда не пускали. Однажды, когда Костя еще был маленький, отец нашел в себе дури попытаться пролезть туда, напирая, что он князь Долгорукий. Так такого наслышался о себе, ужас!

Взял билет, не веря, посмотрел внимательно. Да действительно им. Вот четким почерком письмоводителя губернской канцелярии Влашевского написано: их сиятельствам князю Долгорукому Елена Федоровна, княгине Долгорукой Марии Гавриловне. Мда-с!

Его жена, пришедшая в себя и уже все понявшая, заговорщически подмигнула, буквально прошептала МЕРСИ и аккуратно вытащила из рук мужа билет. Как они влетели вверх! И они имеют на это право!

В день проведения бала родственники пошли в губернскую усадьбу вчетвером. А то вся родительская спесь немедленно исчезла, они робели и мешкали.

Но вместе с сыном пошли. Еще бы. Идя навстречу пожеланиям губернатора, Константин Николаевич сегодня впервые в Москве надел на бал наряд камергера, прицепив к нему ордена высших степеней. Как он понимал, награды здесь играли большую роль, показывая не только героизм и труд — это было и в XXI веке. Нет, в XIX веке ордена четко очерчивали должность, чин, благоволение начальства. Если ты мелочь и ничто не надеешься, то имеешь Анну IV степени, или Станислава III, кое-как растешь по служебной лестнице — Анна уже III степени, а то и Владимира IV. А вот Владимира I степени или Александра Невского могли получить только обладатели высших чинов. Немедленно ему кланяйся и не прекословь!

Так вот сегодня камергеров его императорского двора было два — губернатор и Константин Николаевич. Правда, владельцев орденов высших степеней было побольше, но все они были убелены сединами и оказались за шестьдесят. Высокий гость же, имея высокие ордена, только начал карьеру. Видели камергеров моложе тридцати с Владимиром I степени?

Злые языки, правда, намекали, что причиной здесь была его жена — императорская воспитанница Елена Федоровна. Но знавшие побольше только хмыкали. Слухи о блистательных делах следователя князя Долгорукого уже облетели по всей России. И что-то не верилось, что твердый, настойчивый следователь будет мягким подкаблучником.

В Москве в последние дни шли какие-то смутные сведения о приехавшей в город какой-то знатной даме с мужем. Но поскольку губернатор активно им противодействовал, то они были очень робкими и неопределенными.

И вот она! Богиня! Воспитанница императора Николая I и по своему положению находилась в числе святых, но ведь она действительно была очень красива и блистала не только бриллиантами, но и прелестными глазами. На какое-то время местные красавицы заметно потускнели.

Увы, но молодые люди — кавалергарды, гусары и просто пехотинцы никак не могли воздать ее красоте. Около нее практически неотложно стоял молодой красавец камергер, заставляя трепетать уже сердца барышень.

Увы, молодые люди были очень заняты друг другом и только совсем уж редко разрешали приглашать себя на танец (Елена Федоровна) или вовлечь одну из барышень (ее муж Константин Николаевич).

Они стоили друг друга, явно это понимали и были заняты взаимообразно. А что было на самом деле? Да кому какое дело!

Константин Николаевич меж тем был занят очень интересным разговором с московским военным губернатором Голицыным. Вопрос бы следующий — развивать страну в XIX веке или нет? Собеседники были умными, сиятельными и опытными. Им было что рассказать.

Причем разговор был странным. Вначале они немного поспорили, но чем дальше беседовали, тем больше понимали, что сторонники. И не споритьнадо, а рассуждать и развивать фактологическую базу.

И они рассудили до того, что у Голицына слегка поехал рассудок Но Долгорукова он стал уважать настолько, что предложил поставить его на должность столоначальника с чином действительного статского советника, от чего тот обалдел.

М-да. С тем Константин Николаевич и уехал. Кажется, Москва была для них сера. До этого под влиянием своей жены он хотел отдохнуть еще три — четыре денька. Но потом прискакал дворцовый скороход с посланием.

В нем император Николай Павлович интересовался их путешествием, сообщал, что ему отремонтировали кабинет в здании жандармерии.

Жена — а Елена Федоровна, разумеется, прочитала письмо императора раньше, и думала не долго, — твердо сказала:

— Его императорское величество нуждается в тебе в тебе. Придется срочно ехать!

Константин Николаевич был такого же мнения, хотя не сказал ни слова. Если жена и не была телепатом, то прапором в юбке точно. Во как!

А по поводу письма. Пусть монарх прямо не указывал, но весь тон подсказывал — надо ехать! Умный поймет.

А они были оба умные. Значит, должны поехать!

Глава 4

Нехороший вариант на ближайшее будущее, что в столице Российской империи явно что-то не так, они поняли уже на ее окраине. Словно они и не в Москве были — в другом городе России за несколько сот километров — а на противоположенной стороне Земли.

Дилижанс протащился по столичной брусчатке метров сто вдали еще от центра с его официозом и обязательными городовыми, и их уже три раза останавливали военные! Князь Долгорукий забеспокоился. А что будет дальше? Гвардия? Казачки? Или… бунтующая чернь?

Попаданец настолько впечатлился картиной революций 1917 года, которые, хоть и веяли романтизмом всего нового, но, между прочим, веяли и всеми признаками обычного русского бунта, со всем ее кровью, насилием и грабежами, что не мог уже больше ни о чем думать.

Ведь судя по количеству разнокалиберных военных создавалось такое впечатление, что Россия оказалась в кровопролитной и очень тяжелой войне и военные действия шли где-то рядом. Опять Первая мировая?

И этим военным как-то было все равно кто едет — мелкие разночинцы или воспитанница императора с мужем — светлейшим князем. Война-с! А офицеров почему-то не было. Опять революция? Немного успокаивало только одно — солдаты-гвардейцы были не одни, ими командовали унтер-офицеры. Но все-таки…

Его жена Елена Федоровна от такого положения только беззащитно вскидывала руками в жесте недоуменного удивления и даже злобы. А что делать? Гвардия им не подчинялась, а идти самой разбираться с солдатами ей очень не хотелось. Да и не женское это дело, честно говоря.

И тут постепенно стад активизироваться Константин Николаевич, для которого ситуация очень была обычной, хотя бы и теоретически, по вузовским учебникам. И как мужчине и как попаданцу. Ему вдруг показалось, что они вдруг оказались в феврале или в октябре 1917 года и прежние привилегии высокопоставленных дворян, на которых так надеялась его жена, не только им не помогали, но и мешали, вплоть до убийства. В свое время эта гнусная чернь их попросту бы расстреляла прямо на улице, вдоволь поиздевавшись.

Конечно, сейчас был не черный 1917 год, а все еще благородный XIX век и господствовал гуманизм, хотя и очень своеобразный. Но, все равно, им могла помочь только их личная активность. Или, точнее, его активность, а не эфемерные дворянские права.

И светлейший князь Долгорукий трудолюбиво работал. Он подыскал им сильный конвой из находившегося поблизости усиленного патруля жандармов. Военные, тот же брат Михаил и взрослый сын Александр из семьи императора немедленно бы скривились, но князь лишь развел руками. Долгорукий же, благодаря появившегося внутри него попаданца, не только не любил жандармов, но и считал, что в специфических городских условиях эти господа будут наиболее эффективны.