Пассажиры империала
Шрифт:
Он чувствовал, что и сам принадлежит к этой категории человечества, что он вступил в их заколдованное братство. Он чувствовал, что связывает меж собой этих людей, лишённых взаимной связи, людей, которые не разговаривают друг с другом, едва замечают друг друга, но каждый вечер горят в одной лихорадке, испытывают ту же горечь, полны той же страсти. Он знал, что их гнало сюда одиночество. Он понял, наконец, что проник в странный мир подлинного одиночества и больше оттуда не выйдет.
Ва-банк! Откройте! Рука медленно переворачивает карту. Дама треф. Прикуп из колоды. Семёрка… Туз.
Пьеру везло в тот вечер. Пришло три туза! В банке было пять тысяч франков.
IX
Ни Видаль-бей, ни полковник, ни госпожа
Благодаря такому обычаю игрокам легче было в долгие ночи заводить разговоры с соседями, — каждый знал, что болтовня за карточным столом не влечёт за собой никаких последствий, а между тем их инстинктивно тянуло друг к другу, они составляли особый мирок людей, которые играют в баккара, боятся дневного света, стараются отвлечься от своих мыслей, восхваляя вслух смелых понтёров, и набираются терпения для долгого молчания в часы действительной своей жизни. Ключ к собеседованиям в этом загадочном мире состоял в лёгком, шутливом тоне, в рассуждениях о каком-нибудь фетише, положенном на стол, и в откровенных рассказах игроков об их суевериях. Однажды зашёл разговор об одержимости — поводом был какой-то дурак, прикупавший к пятёрке. Поговорили друг с другом, и только. И в сущности, в этих знакомствах не играли роли личные симпатии, внешняя привлекательность. Люди смотрели друг на друга с какой-то критической терпимостью, для которой было достаточно оснований: у каждого в душе таилась какая-нибудь рана, и может быть, это-то и сближало их. Знакомства, которые завязываются в казино, походят на отношения, возникающие в санатории. У полковника лицо подёргивается от нервного тика. Что это? Признак утончённости или противный недостаток? В глазах других игроков это просто было его приметой, как в паспорте.
Надо сказать, что ежедневное ожидание часа, когда можно начать игру, очень быстро стало для Пьера мучительно. Впрочем, у него всякая привычка становилась мучительной, — например в Сентвиле он ждал почтальона с тревогой почти нестерпимой, хотя прекрасно знал, что для него не будет писем, и волновался лишь оттого, что почтальон являлся ежедневно. Только из страха перед взглядом опытных крупье, угадывающих нетерпение игроков, он сдерживал себя и не бежал в казино к открытию. Кроме того, всё же легче провести некоторое время в парке, чем томиться в залах, ожидая, когда же, наконец, начнутся партии. Днём игроки совсем не те, что вечером. Приходит много мелкой сошки, — такой игрок поставит пять франков и, проиграв, кусает от досады пальцы. В настоящих игроках это вызывает сознание своего превосходства и своеобразное чувство безмолвной солидарности; настоящие игроки придут в казино вечером, во фраках и вечерних туалетах, и встретятся у столов, где идёт крупная игра, а сейчас, среди бела дня, они молча улыбаются друг другу, забавляясь пустячными ставками за карточными столами или в зале рулетки. Вероятно так искусные теннисисты снисходительно улыбались бы, застав лучших своих мастеров за игрой в пинг-понг.
Именно такое чувство и мелькнуло в глазах двух «настоящих», когда Пьер Меркадье стал держать банк, а другой, так старательно выговаривая французские слова, что ясно было — это англичанин, произнёс за его спиной:
— Держу в половинной доле. Не угодно ли?
Господин, сказавший это, был очень молод с виду, но чересчур толст для такой моложавости, гладко выбрит, очень бледен, быть может, от пудры, черты лица имел довольно расплывчатые, белёсые ресницы, рост скорее высокий, волосы носил длинные, разделённые коротким косым пробором и взбитые с одной стороны. Одет был в новёхонький костюм горчичного цвета. Несомненно, он принадлежал к числу вечерних игроков. Пьеру вдруг показалось, что он уже где-то видел его и что тогда эта встреча оставила в нём неприятное чувство.
Сейчас они вместе принялись искушать судьбу. Банк выиграл пять раз. Тридцать два луидора. Пьер
вопрошающе посмотрел на партнёра.— Как вам угодно, — сказал англичанин.
Меркадье сдал ещё раз. Ставка на карты, на двух табло… Это было у него непреложным правилом, — у него уже выработались свои правила: после ставки на карты банк передавать в другие руки. Так он и сделал. Вокруг стола раздался, как всегда в таких случаях, ропот разочарования. Когда выигрыш поделили, англичанин заметил:
— На вашем месте я бы рискнул ещё раз…
В эту минуту картами понтёров были биты восьмёрка и девятка. Молодой человек сказал с поклоном:
— Вы были правы…
На следующий день Меркадье столкнулся с ним у подъезда «Парижского отеля» в тот тоскливый час, когда игрок с нетерпением ждёт открытия казино. По обычаю, Пьер слегка поклонился, но вдруг англичанин заговорил с ним:
— Извините, мосье, я не хотел бы оказаться навязчивым, но разрешите спросить: вы не были в январе в Венеции?
Меркадье подтвердил это.
— Я вас тогда заметил… В январе очень мало народу в Венеции… да ещё в такую погоду… Только такие чудаки, как вы и я…
Ему всё-таки было лет тридцать, и у него уже обозначился второй подбородок. На левой руке он носил какой-то необыкновенный перстень с опалами, врезанными в золото…
— Не хотите ли выпить чего-нибудь? Если… Ужасно долго тянется время перед открытием, правда? Вы играете днём?.. Я тоже, каждый день…
И он засмеялся сдавленным смешком. Оба вошли в холл гостиницы.
— Извините, что я так прямо говорю… но даже как-то неудобно, встречаешь человека в Венеции, в Монте-Карло — и не знаешь, как его зовут.
— Меркадье… Пьер Меркадье.
— А моя фамилия Тревильен… Хью Уолтер Тревильен. Выпьем шампанского, хотите? Да, да, я знаю — пить с утра шампанское — нелепость… Гарсон! Бутылку шампанского — мумм. Только похолоднее. Да вы не церемоньтесь. Не думаю, чтобы я встречал вас в Венеции у Франкетти… Может быть, вы были на рауте у Робиланов?..
— Я никого не знаю в Венеции.
— Да? Как интересно! Так вы, значит, жили настоящим отшельником в дождливой пустыне? В сущности, многолюдное общество портит Венецию. Завидую вам!.. Вы настоящий чудак…
Шампанское оказалось недостаточно холодным. Пришлось подождать, пока его заморозят.
— Вы, кажется, уже знакомы и с мадам де Понтарлье? Я видел, как вы разговаривали с нею.
— Очень мало знаком… Встречались за картами.
— Нет, вы решительно загадочный человек, мне это нравится. Так же, как шампанское в три часа дня… Женевьева… мадам де Понтарлье — мой близкий друг… — Тут Хью Уолтер Тревильен так густо покраснел, что лицо у него стало кирпичного цвета, и поправился: — О, я совсем не хочу этим сказать… Вы, французы, сейчас же делаете выводы… Мы с ней знакомы, с тех пор как… с тех пор… Нет, она рассердится, если я скажу, сколько лет мы с ней знакомы… А я очень её уважаю…
Пьер ни на минуту не заподозрил, что у его собеседника предосудительные отношения с госпожой де Понтарлье, особой довольно зрелого возраста, хотя и прекрасно сохранившейся. Тревильен недовольно пробормотал что-то, отодвигая поданные фужеры.
— Лучше бы вы стаканы подали, — сказал он лакею, державшему бутылку, обёрнутую салфеткой, и повернулся к Пьеру: — Терпеть не могу, когда шампанское подают, словно что-то необыкновенное. Мне больше нравится пить его из стаканов… Ну ещё в бокалах, туда-сюда, сойдёт. Это очень вульгарно, но чокнемся, — хотите? Как извозчики!
Пьер улыбнулся. Они чокнулись. Шампанское и в самом деле было тепловатое, а всё нетерпение, спешка…
— Мосье… Меркадье — правильно?.. Знаете, я часто задаюсь вопросом, когда бываю в казино… Как случилось, что вот эта женщина или вон тот мужчина начали играть? Ведь они, несомненно, славные французские буржуа, у них есть семья, висячая лампа, буфет в стиле Генриха II… Такие почтенные, усатые господа… с таким симпатичным лиловым знаком отличия в петлице… и ногти острижены коротко, коротко… Женщины… Ну это ещё можно понять… У женщин такая нервная натура… и потом, знаете ли, это их женское устройство… Я не шокирую вас?.. А вы не задаётесь иной раз таким вопросом?