Пассажиры империала

— Ну, конечно… Даже увлекался этой игрой: старался представить себе их жизнь, их окружение… Есть среди них такие, что прибегают на пять минут и сейчас же возвращаются к себе домой, в столовую или в кабинет, к лампе под зелёным абажуром… А других карты совсем поработили, эти уж безнадёжные… покатились по наклонной плоскости…

— О-о! Я знал, я знал, что вы это понимаете! Может быть, вы немножко… писатель? Романист?

Пьер хотел было запротестовать, но вспомнил о Джоне Ло и опять улыбнулся: не совсем романист… это несколько неточно, но…

— Да, я немножко писатель, как вы говорите.

У англичанина сразу сделался такой довольный вид, как будто это обстоятельство решительно всё меняло и было ему чрезвычайно приятно.

— Дело в том… ну вы же сами понимаете, в игре есть сама игра и есть деньги… Некоторые играют только ради денег. Но деньги всё путают, положительно всё… Деньги — это нечто скотское. Я-то вполне могу это сказать… потому что для меня деньги роли не играют… Я вовсе не хочу хвастать, но ведь всем известно, что Тревильены… ведь я Тревильен из тех Тревильенов… Словом, тот самый Тревильен — единственный наследник… и понимаете… всем известно, что я ужасно богат, до нелепости богат… ну, и вполне можно понять, почему я играю… Во всяком случае, людям кажется, что они понимают…

Пьер Меркадье не имел ни малейшего представления, кто такие Тревильены. Но он не хотел этого показывать. Наверно, состоятельные люди, вот и всё.

— Но ведь даже когда играешь не ради денег, всё-таки играешь из-за денег. Не правда ли, деньги — большая сила!.. что-то непостижимое и ужасное, могущественное… Я всегда думал: вот я родился в клетке с тиграми… и людям, у которых нет денег, я из-за своего непостижимого для них бесцеремонного обращения с тиграми, кажусь, конечно, противным, отвратительным… Не знаю, поймёте ли вы… Нет, несомненно поймёте, вы же писатель, романист!

— Уверяю вас…

— Don’t be silly! ²⁰ Я никому не скажу, что вы пишете романы. А всё-таки, у нас, игроков, у всех есть нечто общее. Но почему-то игроки французы меня занимают больше… Англичан я лучше знаю… Может быть, французы интереснее тем, что у вас больше, чем у нас, людей из middle-class ²¹, которых… как это у вас говорится?.. которых укусил тарантул… Мне нравится это выражение…

Англичанин говорил по-французски ужасающе правильно, можно сказать, бесцветным языком, у которого не было ни английского акцента, ни французских интонаций. Пьеру Меркадье вдруг захотелось съязвить и, прервав собеседника, он сказал с деланным, дерзким смирением:

— Я, разумеется, бесконечно лучше, чем вы, представляю себе, что творится с маленькими людьми… из самого что ни есть среднего класса… А вот игроки из высших кругов мне менее знакомы…

— О-о! В самом деле?.. Но что же это я заболтался? Вероятно, партии уже давно составились… Поспешим, а не то мы запоздаем, мосье Меркадье!

Когда они подошли к казино, перед подъездом остановилась упряжка белых мулов Видаль-бея, и он вышел из коляски.

— А вы знаете, что про него рассказывают? — шептал англичанин. — Говорят, он у себя на вилле, в Ментоне, замуровал свою жену, и ей просовывают пищу через маленькое отверстие — вот не больше этого…

Судя по сложенным в колечко пухлым пальцам отверстие и в самом деле было маленькое.

X

— Да неужели вы не понимаете, что мы на волосок от войны?

Полковник в волнении ходил взад и вперёд по комнате. На его типичной фигуре кавалериста плохо сидел фрак, который он надел, скрепя сердце, седые закрученные кверху усы резко выделялись на багровом лице — после обеда у него всегда кровь приливала к голове. Когда от нервного тика у него в минуты возбуждения передёргивалось лицо, его отвисшая нижняя губа казалась ещё толще и уродливее. Господин Меркадье просто ужасал его: можно, конечно, при желании, не читать газет, но уж не в такой степени! Как! Не знать, что такое Фашода, когда там стоят друг против друга Китченер и Маршан, и решительно все волнуются, ждут: выдержит правительство удар или не выдержит, и можно ли ещё будет завтра смотреть на себя в зеркало, не испытывая желания швырнуть в собственную физиономию галстук, который ты завязываешь?.. Как вы можете доверять Делькассе? Ведь он продался англичанам, разве не знаете? Ах, чёрт их дери, передери!

Все эти разговоры были для Пьера китайской грамотой. Война? Одно лишь это слово имело для него смысл. А всё остальное — Фашода, капитан Маршан… ему-то что? Но, учитывая тот страстный интерес, который теперь проявляла к Судану даже госпожа де Понтарлье, следовало признать, что надоевшая песня находила отклик в сердцах. Пьеру Меркадье этот романс ничего не говорил.

Англичане? Кто тут англичане? Божья коровка Тревильен или та старуха из казино? В семье у Пьера укоренилось давнее пристрастие к Англии: там такие добротные товары; а прославленная английская опрятность — омовения в ваннах, в огромных тазах; а лошади… у старика Сентвиля была слабость ко всему, что приходило с другого берега Ламанша. А Китс, а Шелли?.. Война?.. Это меня не касается. Если люди с ума сошли и готовы воевать…

Идея Хью Тревильена устроить вечер в ресторане оказалась не особенно удачной… Он наприглашал уйму гостей; госпожа де Понтарлье надела красное декольтированное платье с чёрными тюлевыми бантами на плечах; Видаль-бей не снял своей фески: фрак и феска — очень своеобразное сочетание, не правда ли? Был также какой-то испанский гранд, который пил минеральную воду и целовал в затылок миниатюрную блондинку в голубом, жену директора казино; были какие-то оригинальные молодые люди, писатель из Парижа, переехавший на время в Ниццу, некий Жан Лоррен, человек весьма дурного тона; все эти господа ужасно боялись войны; была ещё актриса, которая без особых упрашиваний прочла за десертом стихотворение Бодлера («Я долго жил средь портиков просторных»); она декламировала, стоя у открытого окна, а за окном закатывалось солнце, разбрасывая по морю золотые мимозы. Актриса была особой темпераментной и крепкого сложения, с тяжёлым узлом чёрных волос, одетая в серебристый пеплум а-ля Сара Бернар, обнажавший её полные красивые руки.

Она скандировала александрийский стих, а груди её вздымались, как два морских животных. В волосах у неё были приколоты серые ирисы.

Но гости настороженно поглядывали друг на друга, озабоченные неожиданно представшей перед ними перспективой войны. Быть может, завтра вот этот и вон тот станут врагами… Говорили, что английский флот уже стоит перед Шербуром или перед Кале… Какое счастье, что русские — наши союзники! Того и гляди грянет…

— А вы-то верите в эту их войну? — спросил Пьер у хозяина празднества. Но Тревильен не слышал, так он был увлечён беседой с Жаном Лорреном, который рассказывал всякие истории о Монмартре, о необыкновенных апашах и бандитах, великолепно танцующих канкан… Госпожу де Понтарлье удерживала только её дружба с Тревильеном, а то она готова была растерзать англичан в клочки. Она начала свою карьеру кафешантанной певичкой, но недаром она была теперь вдовой генерала де Понтарлье, командовавшего бригадой в Тунисе, — он всегда говорил, что Французская республика опозорила себя, предоставив англичанам распоряжаться в Египте. «А ведь ещё не кончился век Наполеона!» — возмущался он. Пьеру Меркадье странно было слышать, как возрождаются легенды: Египет, Наполеон, Трафальгар… Послушать этих вояк, так подумаешь, что они всю жизнь кипели ненавистью к Великобритании и жаждали расправиться с ней…

На землю тихо спускалась ночь; всё больше осушалось бокалов; цыганский оркестр играл танец за танцем. Меркадье, вальсировавший весьма посредственно, пригласил блондинку в голубом. Кружились и другие пары. Блондинка, глядя на своего кавалера с томной улыбкой и прижимаясь к нему, без особого, правда, значения, сказала:

— Я хочу спросить вас… Только боюсь показаться дурочкой…

— Пожалуйста, спрашивайте…

— Где эта Фашода?

Пришлось Пьеру сознаться в своём невежестве. Где-то в Судане… Столько событий, всё время учи из-за них географию. Давно ли кончилась война в Китае, когда приходилось запоминать множество самых невероятных названий, а теперь, не угодно ли, приучайся к африканским именам.

— Я думала, — заметила блондинка, — что никто ещё не знает, где Нил берёт начало.

— Вот именно, — отозвался Пьер и повёл свою даму выпить бокал шампанского.

К ним присоединился полковник. Он опять заговорил о Маршане.

— Полковник, да не станут же всё-таки люди драться из-за Судана, — сказал Пьер. — Никогда! Французы, которые ещё помнят, что такое война, какая это ужасная драма…

— Нет, милостивый государь, нет! Французы не станут драться из-за Судана… Но, может быть, они станут сражаться ради своего знамени… Ради того, чтобы не пришлось им показать себя перед англичанами жалкими трусами и с позором убрать своё знамя из тех земель, где оно гордо развевалось… Вам не приходила в голову такая мысль? Нет?