Пассажиры империала
Шрифт:
— Развод? Ты с ума сошла, Дениза! Да лучше пусть они оба умрут. Развод! Упаси нас боже от развода! Ты можешь представить себя разведённой женой? Нет, я бы просто с ума сошла от такого ужаса!
— Успокойся, милочка… Главное, я сама не знаю, что лучше: овдоветь или… Очень трудно решить… Ведь, когда я думаю о муже…
— А разве не могут оба отделаться царапинами?
— Могут, разумеется. Но тогда создастся очень щекотливое положение. Тогда уж развод неизбежен. А ты же видишь, какое впечатление это производит даже на тебя, мою подругу. И ведь разведённая женщина не может выйти замуж за своего «сообщника». Запрещается законом. Категорически запрещается. Значит, для меня всё будет кончено, кончено!
Нет, это невозможно, просто немыслимо!
— Глупая, глупая! Разве ты не видишь, что я притворяюсь. Я больше не в силах терпеть. Роже! Он убьёт моего Роже. Какой ужас! Я знаю, что его убьют. Время идёт. А я вот тут сижу и ничего не делаю, чтобы помешать… Боже, что он будет переживать в эту ночь! А потом настанет утро… Где у них дуэль — мне не известно. Он сядет в коляску… Я знаю, знаю, как это бывает. Но я же не могу всё-таки желать, чтоб он убил Эдуарда… а между тем я ненавижу Эдуарда, ненавижу!
И она разодрала зубами кружевной платочек. Как же быть Полетте? Ведь она приехала в Париж только на один день.
— Я сейчас телеграфирую Пьеру, что вернусь только завтра вечером. Я не могу оставить тебя одну…
— Спасибо… Ах, спасибо тебе, душенька! Пёс, сидеть смирно! Выпей, душенька, немножко малаги… Право, мне будет приятно.
Роже де Монбар убил на дуэли барона Эдуарда де Ласси де Лассаль. Поединок произошёл, как водится, в Гранд-Жатт. И сразу после него де Монбара послали в Вену. Для карьеры молодого человека не плохо, если у него горячая кровь. Назначение он получил довольно высокое для своего возраста. Дениза чуть с ума не сошла, когда лейтенант де Пасси де Клён, секундант покойного барона де Ласси, принёс ей печальную весть. Разумеется, всё относительно, — никакая здравомыслящая женщина не станет от горя безумствовать. И потом, вы, может быть, не поняли: с ума она сходила не от того, что Роже де Монбар уехал, — нет, она оплакивала мужа. Она сама не знала, что любит его и даже думала, что… Но вот, когда человека не станет, вдруг понимаешь, как он был тебе дорог.
Если бы Полетта не потащила Денизу к Ворту, у неё даже не было бы траурного платья, хотя она большая кокетка, а чёрное ей так к лицу — чудо! Она сама говорит, что в наказанье за грехи её следовало бы одевать во что-нибудь светло-голубое… в платьях нежных тонов она, якобы, похожа на горничную…
И вот получилось так, что Полетта приехала в Париж на двое суток, а прожила там две недели. Денизу она всё-таки привезла в Алансон. Пьер сделал жене совершенно неуместную сцену. Ах, так? А если бы тебя, милый мой, убили на дуэли, ты бы тоже считал нехорошим, что меня стараются не оставлять одну? Вот так сказала, покорнейше благодарю! Как умею, так и говорю. Ты, может быть, боишься, что я тебя скомпрометирую, раз принимаю в своём доме женщину, из-за которой мужчины убивают друг друга на дуэли? Надеюсь, нет?
— Послушай, Полетта, что у тебя за мысли? Разве я корю тебя твоими приятельницами? Правда, Дениза пренебрегает мной до неприличия… Но это ничего, перед десертом я всегда выхожу из-за стола, а потом…
— Пренебрегает? Дениза? У женщины такое горе, а ты!.. У, бессердечное чудовище! Дениза мне дороже всех на свете, и ты хочешь нас разлучить… Разве я корю тебя твоими друзьями?
— Ну, конечно, коришь… А какую уйму денег ты потратила в Париже!..
— Потратила? Деньги! У тебя на уме только деньги! А я, кажется, не выбрасываю деньги на Панаму. Бессердечный! Бессердечный! Попрекать меня деньгами!..
Пьеру с великим трудом удалось её успокоить. Нервы у Полетты совсем развинтились. Эта история с дуэлью произвела на неё жуткое впечатление. Она терпеть не могла покойного барона, но когда его принесли домой убитым, совесть стала её мучить. На нём была крылатка, и пелерину откинули ему на лицо: изо рта с правой стороны вытекло немного крови, и она запеклась. Полетта сначала приняла сгусток за
прилипший окурок сигареты. Ах, какой ужас!Но, благодарение богу, Дениза — вдова, а не разводка.
Всё спасено.
VIII
Несмотря на Панаму, супруги Меркадье были всё-таки люди зажиточные. Учительское жалованье, конечно, не велико, но у них ещё оставались ценные бумаги, акции железной дороги, доставшиеся Пьеру от его дядюшки, изворотливого адвоката, который во времена Второй империи был поверенным железнодорожной компании и сумел хорошо нажиться при экспроприации частных земельных владений для прокладки дороги; не успев ещё порастрясти свои капиталы, оборотистый дядюшка умер, объевшись каких-то лакомых блюд: благодаря несварению желудка у этого чревоугодника Пьер Меркадье мог бы вдруг сделаться богачом, но после покойного осталось несколько незаконных его детей, которых он упомянул в своём завещании.
За вычетом потерь на акциях Панамского канала (убыток самый крупный, и к тому же понесённый сразу) — у Меркадье, помимо жалованья, ещё было тысяч пятнадцать франков годового дохода. В Панамском крахе самым страшным оказалось душевное потрясение, которое и вырвало у Пьера тяжёлое для него признание, а по существу он уже лет десять играл на бирже, проигрывал понемногу, и за эти годы спустил больше шестидесяти тысяч, но каждый раз потеря была невелика, и ему в голову не приходило рассказывать о своей беде Полетте или кому-нибудь другому.
Итак, у Меркадье ещё имелось некоторое состояние, конечно, не золотые горы, но всё же Полетта могла в отместку за безумное расточительство мужа, обогатившее господина Лессепса, требовать, чтобы Пьер прощал ей всякие прихоти, разрешал заказывать сколько душе угодно платьев и шляп у лучших парижских портных и модисток, — по крайней мере у тех, кого считали лучшими в её кругу. Она обожала кружева, и действительно кружева ей очень шли. Ужасно быстро кружева дорожают! Орн от Парижа недалеко, и Полетта приезжала в столицу под рождество или весной, всего на несколько дней. Но главные покупки она совершала там летом. Пьер Меркадье платил и не слишком ворчал при этом. Таким способом он покупал семейный мир; впрочем, он вообще не любил торговаться и скряжничать. В Париже Пьер заходил к своему поверенному, бразильцу де Кастро, занимавшемуся банковскими и маклерскими операциями, и тот бесподобно умел ободрить струхнувшего клиента, сообщить ему точнейшие сведения о положении на бирже. Вот уж поистине чародей, продавец надежд. И когда Пьер сопровождал свою жену к Пакену, пелерина из шиншиллы казалась ему просто дешёвой в сравнении с теми огромными барышами, которых он ждал от своих биржевых операций.
Но так как в том году доходы, на которые они жили, уменьшились на три-четыре тысячи, Пьер рассудил, что три тысячи франков — величина, ощутимая в цифре доходов, а в общей сумме капитала составляет ничтожную долю, и поэтому пополнил дефицит, продав какие-то маловажные акции. В том же году он снова принялся за свои заметки о Джоне Ло и предпринял научное исследование о нём, намереваясь превратить бессвязные наброски в основу большого научного труда; он надеялся, что тогда исчезнет чувство разочарования, которое всегда копошилось в глубине души — и среди развлечений и в минуту горького раздумья.
Постепенно у супругов Меркадье вошло в обычай ездить в начале лета в Париж, не беря с собой детей — их оставляли у родного дяди Полетты, старого холостяка, жившего в департаменте Эн: там у него был старый замок и парк, клочок земли для выпаса скотины, коляска и лошадь, но не было денег для такого образа жизни, какого требовало великолепие его родовых владений, четыре башни XIV века и замок, построенный при Людовике XIII.
Для маленького Паскаля Меркадье жизнь в замке Сентвиль была полна радостей; эти дни навсегда остались в его душе олицетворением детства, — стоило ему закрыть глаза, и перед ним вставала знакомая картина. Как милы ему были эти горы — отроги Юры, обращённые в сторону Альп.