Пассажиры империала

Но то уже было желание укрощённое. Похоть случайного любовника. Впервые он смотрел на Полетту с презрением и ненавистью, тем более ярой, чем усерднее жена старалась обольстить его. Он смотрел на неё как на проститутку. Ну чем она отличается от продажной женщины? Ничем. Те же повадки. Те же приёмы. Только ловкости меньше, вот и всё. Он делал вид, что ничего не замечает, а она нервничала, смотрела на него с немой мольбой, не смея произнести некоторые слова, раскрывала вырез ночной сорочки, чтоб он видел её грудь, изнывала в томлении. В конце концов она, вероятно, и вправду загорелась желанием.

— Ах! — воскликнула она. — Что ж ты, не видишь?

Никогда ещё он так не обращался с нею, никогда ещё не испытывал, подобно многим мужчинам, этого чувства, когда влечение к женщине смешивается с презрением к ней. Он мстил ей. Полетта была сейчас для него только вещью, а не живым существом. Удовольствие, которое она доставила ему, не возвратило былого к ней уважения. А в удовольствии, которое она сама, видимо, испытывала, было что-то раболепное, угодливое. Она смотрела на него с усталой, сонной улыбкой и словно ждала, что он положит на камин плату за её ласки. Пьер с каким-то злорадством осквернял низкими и пошлыми мыслями то, что некогда связывало их. Он исцелился от страсти к ней, в её объятиях у него нисколько не кружилась голова. Ещё не так давно, хотя он считал её дурой набитой и скрипел зубами, слыша её глупый смех, достаточно было Полетте обнять его, чтоб он почувствовал, как сильна её чувственная власть над ним. А теперь!..

Оттолкнув Полетту, он уткнулся носом в подушку и уснул возле неё тяжёлым сном; в мозгу, затуманенном дремотой, ещё мелькнула мысль: «Если я сделал ей ребёнка, наплевать!»

Утром он проснулся первым и при свете зари посмотрел на спящую жену. С некоторой гордостью он убедился, что за ночь его ненависть к ней нисколько не утихла. Он заметил, что за четырнадцать лет замужества черты лица у Полетты расплылись. Не до такой степени, чтобы это было видно днём, когда она хорошела от оживления, — заметно это стало только сейчас, когда она была во власти сна. Ему уже не казался трогательным её полураскрытый ротик. Даже красота её плеч и рук потеряла для него свою прелесть. А ведь почти ничего не изменилось, не сдвинулись линии. Разве вот только опустились уголки губ. Да и то чуть-чуть. И всё же тяжкая рука времени наложила на неё свой отпечаток. Полетта вся как-то огрузла, огрубела. Вынося свой несправедливый приговор, Пьер, как ему казалось, искал разгадку утерянного секрета…

Снова вернулось навязчивое желание положить на камин плату за её ласки. Откуда взялась эта дикая мысль? Должно быть, Полетта вчера смутно почувствовала, что творится в его душе. Ей ни на миг не удалось обмануть его. Слишком поздно. Теперь он уже не мог поверить, что в ней действительно заговорило влечение к нему или вообще влечение к мужчине. Нет, просто она струсила, как бы муж не бросил её, и она имела полное основание трепетать! Но в этой внезапной панике, в этом животном страхе, вдруг овладевшем ею, было что-то жалкое, убогое, унизительное. Она убила последнее, что ещё привязывало к ней мужа, — чистые воспоминания. Он увидел, какова она в роли супруги, исполняющей обязанности законной наложницы, когда она испугалась, что церковное таинство брака и торжественные слова мэра — недостаточная гарантия и не обеспечат ей кров и пищу, наряды и почётное положение. Никогда ему не забыть этого мерзкого глумления над любовью, этого осквернения всего их прошлого.

Он встал полный решимости и чувства освобождения.

В то же утро, затягивая ремни чемодана, Пьер заявил жене, что он отправляется в Париж по делам и вернётся домой, к ней и детям, перед началом занятий в школах.

Испуганная, ошеломлённая, Полетта не посмела возражать и, из страха совсем потерять мужа, отпустила его без всяких споров. «Через десять дней после смерти мамы!» Полетта просто не могла опомниться. Он даже не простился с госпожой Пейерон. Придётся как-нибудь объяснить ей…

LIV

По правде сказать, у Пьера Меркадье не было никаких дел в столице. Он снял номер во второразрядной старенькой гостинице неподалёку от Оперы. Два дня он потерял, буквально потерял, ровно ничего не делая, только упиваясь своей свободой. Время текло незаметно, как в детстве. Он бродил по улицам, перелистывал книжки у букинистов, заходил в кафе и опять блуждал по городу. Сентябрь был тёплый и солнечный. Пьеру ни с кем не надо было обязательно увидеться, и даже раза два, когда он, проходя по бульвару, как будто замечал своих парижских шапочных знакомых, он вздрагивал от испуга и готов был спрятаться, — впрочем его страхи были совершенно напрасны, он просто ошибался.

Он побывал в музеях: в Лувре, в Люксембургском дворце. Один вечер провёл в кафешантане довольно низкого пошиба и хорошо отдохнул там.

На следующий день он даже не стал искать себе никаких развлечений. Набегавшись по городу и всего насмотревшись, он решил, что с него вполне достаточно будет полюбоваться вечерней картиной бульваров.

Пьер настойчиво убеждал себя, что для него свобода означает совсем не то, что для других мужчин. Обычно у женатых людей пошлейшее понятие о свободе, они не считают себя свободными, если не завяжут какой-нибудь интрижки. Подумаешь, очень ему нужны эти шашни! Но уже на третий день, сам не зная как это получилось, Пьер разговорился с незнакомой молодой особой, у которой были раскосые глаза и профессиональная вихляющая походка с покачиванием бёдер. Он уже хотел бить отбой, но его удержала мысль, что он подчиняется предрассудкам. Красотка обошлась ему во сто франков, и он ушёл от неё лишь на другой день, около полудня. «В моём-то возрасте!» — корил он себя, — главным образом из-за ста франков.

Нечего разыгрывать с самим собой комедию: что, по-вашему, делать мужчине, когда он предоставлен самому себе? Можно, конечно, пойти послушать музыку, но не всё же время её слушать. А дни долгие, однообразные. Лучше всего займут мысли женщины. Разумеется, когда мужчине уже стукнуло сорок, его привлекает не столько постель, сколько другое. Во-первых, разнообразие женщин, способы сближения с ними, своего рода игра, двусмысленные намёки при случайном знакомстве, когда в первом же завязавшемся разговоре, едва встретившись, мужчина и женщина вскользь бросают удивительно банальные, избитые фразы, которые произносятся, однако, с особым значением. А потом?.. Случается и переспать, но, право, главным образом потому, что не всегда мужчина сумеет вовремя уйти. Но даже и тогда его привлекает разнообразие: то, что отличает одну женщину от другой, как она сложена и как отдаёт своё тело; заинтересовывает и неожиданно открывающееся сходство её с другими женщинами, и внезапное вторжение в её интимную жизнь, — любопытно узнать, какие у неё нижние юбки, и какие манеры, и какими она духами душится; словом, тут множество мелочей, которых не перечислишь, они-то и придают цену мимолётной связи, а вовсе не то удовольствие, которое получает мужчина.

Эта новая жизнь опьяняла Пьера Меркадье, потому что он ринулся в омут внезапно, как будто иначе и не могло быть. Восхищала его также мимолётность встреч, рассчитанных на один вечер. Уверенность, что больше никогда эту женщину не увидишь. Иной раз случайная возлюбленная строила планы на будущее, а он тогда думал: «Болтай, болтай на здоровье!» Он любил платить женщинам, хотя иной раз в этом не было необходимости. Плата избавляла его от обязанности соблюдать правила вежливости, и позволяла вести себя по-хамски, а это самое острое ощущение, которое можешь испытать, по остроте с ним может сравниться только то, что чувствуешь, когда прищемишь себе пальцы дверью.

Ему вспомнились рассуждения приятеля, который был у него когда-то в Латинском квартале: этот мерзкий циник хвастался, что женщинам, особенно таким, которые принимают его у себя на дому, он платит лишь в том случае, если они не получают с ним удовольствия; если же его партнёрши насладились, он не желал давать им ни гроша, потому что они, как он говорил, сплутовали. Слова эти казались тогда Пьеру Меркадье гнусными. Теперь он вспоминал о них не с прежней гадливостью, а просто находил, что вопрос нельзя так ставить. Деньги не имеют отношения к любовным утехам, они лишь избавляют от церемониала вежливости и проявления нежных чувств, обязательного для любовников из приличного общества. Плати более или менее открыто, и тогда не возникнет лжи, которая постепенно свяжет тебя с женщиной. Пьер всё больше проникался убеждением в спасительной роли денег. Деньги — это оборонительное укрепление свободной личности, редут, охраняющий одиночество. Пьер Меркадье с усмешкой подумал, что, наперекор рассуждениям его бывшего приятеля, следует вдвойне, втройне платить женщине, которой было с тобой приятно: тогда ты загрязнишь и даже совсем перечеркнёшь это опасное удовольствие, и женщина не сможет вообразить, что она имеет какие-то права на своего любовника.

Такого рода мысли нередко бывают у двадцатилетних юношей; пусть это гадкие мысли, но они естественны для неопытного мальчишки, который не может противиться силе случайной встречи, первого увлечения. Но у сорокалетнего зрелого мужчины в таких рассуждениях есть что-то отталкивающее, извращённое. Пьер это смутно чувствовал. Но не отказывался от своих умонастроений.

В общем, он мстил женщинам за свои обиды на устройство мира, за свои обманутые надежды. Так, по крайней мере, он объяснял себе свою психологию. Чем ему досадил мир? А его отношение к женщинам? Безумства, не уступавшие студенческим похождениям, вдруг повторившиеся в зрелом возрасте, — разве они давали ему право судить о женщинах? Можно подумать, что я рассказываю здесь историю целой жизни, а я говорю лишь о двух неделях — но о двух неделях ярого распутства: так мог бы вести себя ошалелый молокосос, впервые познавший тайну пола.