Первый инженер императора IV

А с уступов, из замаскированных гнезд, по ним били арбалетчики. Десятки лучших стрелков, вооруженные нашими «ККМ-2», методично, хладнокровно, выцеливали тех, кто пытался выбраться из этого ада, тех, кто еще представлял угрозу.

Свист болтов смешивался с треском огня и воплями умирающих. Это была не битва. Это была бойня. Хорошо спланированная, расчетливая, безжалостная бойня.

Я стоял на вышке и смотрел на все это. И я не чувствовал жалости. Лишь отвращение с примесью инженерного удовлетворения. Каждая деталь, каждая ловушка, каждая огневая точка — все было на своем месте. Все работало так, как я и задумал.

[Ктул, Идрис, Фтанг]

К’тул брел в арьергарде орды. Он не спешил. Спешка — удел молодых. А К’тул не был ни молодым, ни глупым.

Он шел, опираясь на свой кривой посох, и с философским спокойствием наблюдал за тем, как необъятная, ревущая масса его нового войска втягивается в узкое горло Ущелья. Рядомплелись Идрис и Фтанг. Идрис, как всегда, был недоволен. Его не устраивало все: пыль, шум, общество дикарей и тот факт, что ему снова пришлось идти пешком.

Фтанг же просто шел, потому что ему сказали идти. Его могучий, но не обремененный излишними мыслями разум, был занят куда более важными вещами. Например, почему он не выступал в первых рядах и прямо сейчас не разносил все вокруг себя в дребезги.

После скоропостижной кончины Радомира Свирепого, К’тул, не теряя времени даром, первым делом зашел в его шатер. Он ожидал найти там карты, планы, возможно, какие-то секретные донесения, которые помогли бы ему лучше понять замысел его предшественника. Но то, что он увидел, вызвало у него лишь приступ старческого, саркастического смеха.

Ничего особо великого в планах покойного ордынца не было. Стол был завален какими-то обрывками карт, которые между собой почти никак не увязывались, или увязывались каким-то очень хитрым, ведомым, видимо, только самому Радомиру, образом. Рядом валялись костяные фигурки, изображавшие, по всей видимости, вражеские отряды, и несколько очень оптимистичных рисунков, на которых Радомир, изображенный в виде огромного великана, одной левой разносит в щепки какой-то город.

Изучив все, до чего смог добраться, К’тул сделал лишь один, но зато железобетонный вывод: идти им придется обратно, на запад, действительно только одним путем — через то самое Ущелье Черного Ворона.

И не нужно было иметь семи пядей во лбу или обладать даром предвидения, чтобы догадаться, что их там будут ждать. С хлебом-солью, объятиями и, скорее всего, с очень острыми и недружелюбными предметами.

Но это мало волновало К’тула.

Он смотрел на то, как его многотысячная армия, его живой таран, с ревом и гиканьем вливается в узкий каменный коридор. Он слышал доносившиеся издалека крики, треск огня, лязг металла. Он видел, как небо на западе окрасилось в багровые, зловещие тона. И на его высохшем, похожем на череп лице, играла довольная, почти хищная улыбка.

Пусть идут. Пусть сражаются. Пусть умирают.

Чем больше этих дикарей, этих примитивных, неотесанных болванов, поляжет сегодня в этом ущелье, тем лучше. Их смерть, их страх, их боль, их кровь — все это не будет напрасным. Все это станет пищей. Пищей для того маленького, невзрачного камушка, что лежал сейчас в мешке, у самого сердца.

К’тул чувствовал, как голодное и неочищенное Сердце Дикой Руны, отзывается на эту кровавую жатву. Оно слабо, едва заметно пульсировало в такт крикам и стонам, доносившимся из ущелья. Оно впитывало в себя эту мрачную энергию, эту эссенцию страдания и смерти. Оно росло. Медленно, да. Но росло.

К’тул не был стратегом, как покойный Радомир. Он не собирался бросать свою армию напролом, надеясь на численное превосходство. Нет. Он был магом. Древним, хитрым, безжалостным. И его план был куда тоньше.

Эта битва была для него не целью, а средством. Инвестицией. Он вкладывал жизни этих дикарей, которые ему ничего не стоили, в рост своего могущества. А когда его «семечко» напьется вдоволь крови, когда оно наберет силу, тогда… тогда наступит его час.

Час, когда К’тул и его приятели смогут воспользоваться магией Дикой Руны, что теперь принадлежит им, чтобы захватить эту часть континента. Их собственная сила будет подпитываться таким древним и невероятно сильным артефактом, что был выращен буквально на крови. И это сделает его куда могущественнее. И куда ужаснее.

— Когда уже нам можно будет присоединиться? — поинтересовался Фтанг, с тоской глядя в сторону ущелья, откуда все еще доносились отголоски битвы и аппетитно пахло горелым мясом. — Мне хочется пойти туда и поиграть с ними.

Он переминался с ноги на ногу, его огромные кулаки то сжимались, то разжимались. Отсутствие действия явно утомляло его больше, чем любая битва.

— Не сейчас, — отрезал К’тул, не отрывая взгляда от ущелья. Его выцветшие глаза внимательно следили за происходящим, анализируя, оценивая. — Я не хочу, чтобы ты превратился в огромную, хорошо прожаренную отбивную. У того мальчишки-барона, похоже, весьма специфические представления о гостеприимстве.

— Ммммм… отбивнаааая… — мечтательно протянул Фтанг, и его живот, словно полностью соглашаясь с последним аргументом, издал громкий, протяжный, почти меланхоличный бурчащий звук.

И тут К’тул почувствовал это. Тонкое, почти невесомое, но настойчивое прикосновение к своему разуму. Словно кто-то пытался осторожно, но бесцеремонно, просунуть ментальное щупальце в его черепную коробку.

Он уже ощущал это скользкое, неприятное касание и раньше, когда они тащили ту рыжеволосую девчонку через лес. Видимо, это была снова она. Пыталась просканировать поле боя, оценить обстановку. Наивная.

— Паскудная тварь, — процедил он сквозь зубы, мгновенно возводя ментальный барьер, похожий по своей структуре на стену из колючей проволоки под высоким напряжением. Щупальце тут же отдернулось, словно обжегшись.

— Не только она, — кисло отозвался Идрис, который тоже почувствовал ментальное вторжение. Он поморщился, словно проглотил что-то протухшее. — Никого другого не ощущаешь, что ли?

К’тул медленно кивнул. Конечно, он ощущал. Эта вторая аура была другой. Не тонкой и проникающей, как у девчонки, а мощной, почти осязаемой, пульсирующей и ледяной, как айсберг на далеком севере. К’тул пошамкал губами. Еще один маг из старого мира, который охотился за ним и его приспешниками сотню-другую лет назад.

«Что, не сидится тебе на месте, старый пройдоха, — подумал К’тул, вспоминая былое».

— Ощущаю, — подтвердил К’тул. — Но вряд ли он настолько глуп, чтобы кинуться к нам троим в одиночку и попытаться остановить нас собственными руками. Он силен, да, спору нет. Но он не настолько силен. И, судя по тому, что я успел о нем понять, он не из тех, кто занимается бессмысленным самопожертвованием. Он расчетлив. И это делает его еще более опасным.

Старик снова посмотрел на ущелье. Битва там явно шла к своему логическому завершению. Крики стихали, огня становилось все меньше.

Его внимание привлек один из ордынцев, наполовину обсмаленный, перепачканный в саже, он брел, не разбирая дороги, пока не дошел до К’тула и не остановился.

— Не пройти, — сказал он. — Там образовалась гора из наших людей, о, великий К’тул из Старого Мира, — а затем глаза его остекленели, и он рухнул навзничь.

К’тул, не обращая внимания на павшего у его ног гонца, извлек из-за пазухи тот самый маленький, невзрачный камушек — Сердце Дикой Руны. Он поднес его ближе к глазам, рассматривая в тусклом свете дня. А затем перевел взгляд на еще теплое тело ордынца, лежавшее на земле.