Пока, заяц

На весь вагон завонял. Зато хорошо резко стало, сочно и вкусно.

— Приятного аппетита, — девушка напротив сказала мне и опять уткнулась в кроссворд.

— Спасибо, — я пробубнил с набитым ртом еле разборчиво и ещё раз пирожок откусил, чуть с пакетом его не слопал.

Надолго пирожка не хватило, через два часа опять жрать захотелось. Чтоб в животе громко не урчало, руки на брюхо сложил и крепко к телу прижал. И сна ни в одном глазу не было, рано ещё, солнце вовсю в окна лупило назойливыми лучами.

А тут ещё эта бабка со своей шарманкой всё ходила и издевалась:

— Журналы, газеты, шоколадки, напитки. Журналы, газеты, шоколадки, напитки.

И налички с собой, как назло, никакой не осталось, и не купить никак эти несчастные шоколадки и напитки. И журналы тоже не купить, так бы хоть газетную бумагу пожевал. Она вкусная, наверно, пахнет ведь приятно, аппетитно даже.

В голове будто нарочно сплошняком мысли и воспоминания о еде вспыхивали. О том, как из кадетской школы возвращался по вечерам домой, как мама застолья и посиделки с нашей роднёй устраивала, как готовила вкусно. У неё так точно не голодал никогда. Газеты грызть не мечтал с голодухи. Слова даже такого не знал.

Голодуха.

До чего себя довёл, а? Мама бы отругала.

Глава 2. "Домой"

II

Домой

В одиннадцатом классе, когда перестал уже оставаться на ночь в интернате и опять домой начал ездить, возвращался, весь измученный после занятий, в старенькой буханке. Сорок минут трясся из Моторостроя на другой конец Верхнекамска в сторону Проспекта Победы, на междугороднюю трассу выезжал, мимо белёсых бескрайних полей проносился рядом с военным полигоном в Кимжах.

В родной частный сектор у Лагерной приезжал и выходил на обгрызенной остановке без крыши. После автобуса всегда холодно было, даже в ноябре, печка уже не греет, плечи сами зябко вжимались в бархатный чёрный китель или зимний бушлат. Смотря в какой день что носил.

Шапку пушистую со звездой поправлял и шагал по обледенелым нечищеным дорогам среди невысоких домишек в белых пушистых шубах. Розовыми возбуждённым закатами любовался, запах растопленных бань и жжёных листьев вдыхал, собачьи песни слушал вдали, в берцах из военторга шагал мимо магазина «Айсберг» у остановки. Сигареты иногда туда заходил покупать. Первое время боялся, думал, узнает ещё кто, расскажет, что кадет местный заходит постоянно за куревом. Думал, родителям ещё нажалуются, опять развоются про одно и то же, про здоровье и про рак лёгких.

Никто ничего не говорил. То ли плевать всем было, а то ли взрослым меня уже считали, поди разбери.

Как-то раз один пацан зелёный в магазин зашёл и тут же вышел, нос свесил и громко шмыгнул.

Сигарету в зубах у меня увидел и спросил:

— Дядь, закурить не дадите?

Пиздюк двенадцатилетний. Ещё дядей меня назвал. Стоял и смотрел на меня сопливой мордой.

— Не оперился ещё, — я бросил ему с насмешкой и довольно затянулся.

Он опять шмыгнул и захрустел снегом в сторону остановки.

— На, одну только, — я сказал ему вслед и протянул открытую золотистую пачку.

Сам таким же был, так же ходил стрелял, когда старшаки долго Стасу с Олегом ничего подогнать не могли. То ли дефицит, то ли денег не было.

— Самим курить нечего! — одиннадцатиклассник Вавилов из третьего взвода говорил нам за воротами школы. — Ещё на вас тратиться. Всё, гуляй.

Шли и гуляли. Три двенадцатилетних шкета в пухлых камуфляжных бушлатах на размер больше положенного. По дворам шараёхались, каждый ларёк облазили, всё сигареты искали, где поштучно, где подешевле.

Где вообще троим пацанам ростом под метр пятьдесят хоть что-нибудь продадут.

В выпускном классе, ещё до нашей с Тёмкой встречи, домой как-то раз приехал после занятий. За столько лет в интернате даже забыл это чувство, когда в будний день после уроков под вечер возвращаешься в автобусе. Домой. Не в кубрике душном спать буду, а в своей комнате, где всю жизнь спал, ещё до кадетской школы. В квартире неподалёку, которую мне мама купила, чтоб перед глазами не маячил, ремонт ещё шёл. Так бы туда сразу поехал.

У нас в тот день тётя Катя гостила со своей дочкой Аней. Моя ровесница, тоже в одиннадцатом классе училась, скромная такая и тихая, на меня всегда поглядывала украдкой, когда к нам приезжала. Я её этого взгляда с доброй улыбкой как огня боялся, глазами шарахался от неё и в своей комнате закрывался. Непонятно, на что только рассчитывала.

— Ты уж только, когда тётя Катя придут с Анькой, форму не снимай, ладно? — мама попросила меня за день до застолья. — Пусть посмотрят, какой ты у меня красивый, похвастаться дай мне маленько.

Всю жизнь так мной хвасталась. В восьмом классе когда учился, когда занятия отменяли и школу закрывали из-за сильных морозов, позвонил ей как-то на работу и сказал, что сейчас к ней приеду. Денег на автобус до дома с собой не было.

Приходил к ней в горгаз в центре города, у Московского рынка, в её маленьком кабинете садился и в телефон играл, уроки делал.

Каждые пять минут в кабинет к ней кто-то бегал, а она постоянно одно и то же повторяла:

— Вот, это сын мой. Мой Витя.

— Маленький такой, а уже воюет, да? — одна тётка с лошадиным лицом как-то раз пошутила и засмеялась.

Целый день мною хвасталась перед всеми. После девятого класса я как-то свой выпускной альбом стал искать, хотел посмотреть фотографии ребят, которые в ПТУ всякие и колледжи после кадетки ушли. Достал альбом из ящика в комнате на втором этаже, а он весь измятый какой-то был, покоцанный, угол один весь затрепался.

На работу его таскала, всем там показывала мою фотографию в чёрной парадной форме и в здоровенной фуражке не по размеру. Всё хвасталась мной перед подружками своими горгазовскими.

— Вот, это сын мой. Мой Витя.

Часто хвасталась, иногда даже надоедало. Однажды меня попросила постоять с ней на остановке возле работы в мороз, подождать, пока начальница с мужем на машине подъедет и подвезёт её до горгаза.