Пока, заяц

— Витёк? — прошептал Олег так громко, что лучше бы просто сказал своим обычным голосом.

— Чего? — отозвался я.

— Спишь?

— Нет. А ты?

— Сплю, бля! — ругнулся он и тихо засмеялся. — Не сплю уж.

— Жрать охота, — сказал я и руки на живот положил.

— Мгм. Есть чё?

Акулин у самого окошка зашуршал простынями и проворчал на всю казарму:

— Ой, только здесь не воняйте, прошу вас, а.

И голову под подушку зарыл. Не любил, когда пацаны тут по ночам жрут и запахами весь сон убивают.

Олег хитро прошептал мне:

— Витёк, а я ведь тебе НВП дал скатать. Дал ведь?

— Дал, — ответил я и тяжело вздохнул, встал с койки и полез в тумбочку за обещанным ему призом.

Стас тоже кроватью заскрипел, вскочил и голос подал:

— А мне тоже, да ведь, Витёк?

По уже обкатанной схеме с ними всё отработали: форму надели, в общей комнате чайник вскипятили, лапшу залили и потащились со жратвой в другое крыло на крышу. Где кубриков не было, где никто нас не услышит и не увидит, над самой школьной теплицей, где ни души не было, ни днём, ни ночью.

В одном кителе и рубашке только холодно, а за уличными шмотками не сбегаешь, они же на первом этаже в раздевалке, мимо вахтёра надо будет незаметной крысой ловко прошмыгнуть. Не получится, слишком сложные манёвры ради романтичного ужина с пацанами на крыше. Так посидим, не околеем. А околеем, так вернёмся.

— Башкой не ударься, гоблин, — Олег прошептал Стасу, придерживая ржавую скрипучую дверь.

Изо сил всех рукой её держал, натягивая до предела тугую толстенную проволоку у самой петли. Мы со Стасяном на крышу через эту дверь вылезли, Олег весь напрягся, запыхтел и аккуратно дверь закрыл, чтоб, не дай боже, не хлопнула на всю школу.

— Фу, — он тяжело вздохнул и раскрасневшиеся толстые пальцы размял после холодной ржавой железки. — Я всё, больше не буду. В следующий раз сами.

Верхнекамскую Кадетскую Школу на самом высоком холме построили, прям посреди Моторостроя. А вид-то какой.

Я взял у Стаса одну пачку с горячей лапшой и медленно зашагал по холодному рыхлому снегу. Изумрудные переливы под ногами слепили в мягком свете уличных фонарей. Шажок сделаешь, наступишь на маленький сугробик и ждёшь, чтобы, не дай бог, каких сюрпризов под ним не оказалось — гвоздей или арматурин.

У самого края мы обычно сидели, рядом с непонятной бетонной развалюхой. Снег стряхивали, прям на неё садились задницами в чёрных брюках, на город смотрели и ногами болтали. Морозный ноябрьский воздух вокруг травили ядрёной соевой вонью от белых горячих упаковок с лапшой.

— Открывайте уже, жрите, — сказал я и вспотевшую крышку у своего доширака приподнял кончиками пальцев.

— На всю жизнь такое запоминается, да? — посмеялся Олег и свою упаковку с лапшой открыл, понюхал громко и зарычал, как ненормальный.

И ведь не глупость сказал, как обычно, а правду самую настоящую. Ощущения яркие такие и необычные, когда изнутри солёным кипящим бульоном кровь разжигаешь, а снаружи ледяной ветер щёки красные лижет. Когда уши разгораются алым пожаром от вкусной горячей еды, а всё равно коченеют на лютом морозе.

— Спасибо, Витёк, — Стас пробубнил с набитым ртом еле разборчиво, лапшу намотал на пластиковую вилку и громко всосал её, горячими солёными каплями забрызгал в разные стороны.

— На здоровье, — тихо ответил я и взглядом застыл в розоватом шёпоте ночного верхнекамского неба.

Огни жёлтыми и красными змеями извивались вдоль лабиринтов родных улиц. С холма эти сумеречные переливы света ещё красивее делаются, смотришь на них и как будто не смотришь даже, а глаза травишь сладостной красотой, мягким бархатом изнутри согреваешься от тёплого вида городского света и пульсирующего сияния машин на заснеженных улицах. Безмозглыми светлячками носятся туда-сюда, фарами своими мерцают на прощание и исчезают навсегда в холодной ночи, лишь иногда напоследок громко бибикая.

Я сделал глоток горячего бульона, маленькие соевые комочки разжевал и тихо спросил:

— Вот вы хоть вкуриваете иногда, что вот такое не у каждого есть, а?

И рукой показал в сторону города, чтобы поняли, что про вид говорю.

— Ха. Чё это тебя куда понесло? — Олег посмеялся надо мной. — Какое такое не у каждого есть?

— Вот это вот, — я попытался объяснить ему. — Всё, что у нас.

Стас глянул на белую вонючую упаковку у себя в руках и осторожно спросил:

— Дошик, что ли?

— Да, ага. Всё, сидите, жрите, а.

Небо одной здоровенной розовой тучей будто на город обрушилось, бордово-рыжим сиянием давило на глаза и так живо пульсировало в далёких огнях тепличного комбината и химсорбетного завода. Две трубы дымили белым пушистым паром где-то вдалеке на самой линии горизонта, где красное небо целовалось с землёй, полями и лесопосадками.

Мы сложили три пустые коробки друг в дружку, в сторонку их отодвинули и сигареты достали. Чуть ли не одновременно зажигалками щёлкнули и запыхтели, светло-синим дымом немножко отравили небо над родной школой.

— Санька помните из второго взвода? — Олег вдруг нас спросил и завис взглядом на фоне тяжёлых красных облаков. — В том году выпустился. Всё, женился уже.

— Да и бог с ним, — сказал я и плечами пожал.

— Нет, а чё так рано, да? Куда торопиться, вот ты мне скажи? Витёк, я если это, если женюсь рано, в восемнадцать, не дай бог, или в двадцать лет, ты пообещай, что побьёшь меня, ладно?

Я посмеялся, сигарету губами зажал, пошарил в карманах и достал холодный зелёный комок.

— Вон, — сказал я. — Пасту сожрёшь.

— Забились, — он мне ответил и в тот же миг будто забыл о нашем уговоре.