Пока, заяц

Я выкинул бычок в окошко и вернулся в прохладу нашей квартиры. Взглядом ещё раз всё важно окинул и тяжело вздохнул. Посеял кольцо и уже не найду, чувство какое-то мразотное вдруг на душе разожглось и оскотинившимся огнём запылало. По башке по тупой врезать себя захотелось.

— Мам, — вдруг тихо вырвалось у меня, когда задницей беспомощно плюхнулся на кровать. — Помоги найти, а? Ты же видишь, ты же знаешь, где. Дурак, посеял куда-то. Ну помоги, пожалуйста, прошу тебя.

И шёпот ветра был мне ответом, и гул мотора старых жигулей за окном насмешливо прозвенел.

Я пришёл на кухню и зашагал по холодному линолеуму к холодильнику. А там пусто, еды совсем нет никакой. Кетчуп старый стоял, майонез, специи какие-то и две картофелины сырые. С Тёмкой вчера весь его ужин спороли, ничего не оставили. Тарелки только грязные и кастрюли в раковине валялись и пятнами с жиром сверкали.

В комнате тоже еды никакой, только армейский сухой паёк лежал в сумке, и тот трогать нельзя. Для Ромки оставлю, обещал же ему. И так вдруг сожрать этот паёк захотелось, на языке сухой вкус печенья с топлёным молоком вдруг быстро сверкнул.

Я расселся по-турецки на жёстком колючем ковре и пододвинулся к телевизору.

Выключенный стоял и весь пыльный, старый и выпуклый. Морду мою тупую показывал в блестящем экране. А под телевизором видик томился с надписью «AIWA», а рядом сега вся спутанная и в проводах валялась. Ушастый из дома притащил. И дня прожить без своих старых кассет не может. Занавеску в ванную не повесил, зато приставку с кассетами уже притараканил.

Смешной и глупый такой, ребёнок ещё.

Пальцы сами с интересом побежали по вонючим пластиковым боковинам старых картриджей. Какие-то ровные, какие-то нет, где-то обгрызено, а где-то ещё глянцевой новизной переливается.

«Черепашки Ниндзя» наши любимые, в которые Ромка обожает играть, «Голдэн Акс», «Приключения Мультяшек: Сокровища Бастера», «Кул Спот», «Парк Юрского Периода» в двух частях. Одна скучная и сложная, а другая повеселее и пободрее, где динозавров уже убивать можно. И «Дельфин Экко» Тёмкин любимый. Глупая игра и идиотская, сложная такая, до инсульта доведёт кого хочешь. На уровне с Атлантидой и машиной времени раз тридцать попробовал запрыгнуть, а всё равно куда надо не долетел. А уж когда в кольца нужно было попасть, так вообще чуть давление себе не нагнал.

Кольца. В игре про дельфина. А маминого кольца-то нет.

Потерял, идиотина. Сам-то не умнее дельфина буду.

Опять на диван сел и за башку почти лысую схватился. В пол смотрю, в старый примятый ковёр, пальцами, как дурак, шевелю и тяжело выдыхаю. Стал глазами по комнате бегать, искать, чем отвлечься.

Из Тёмкиного рюкзака уголок книжки торчал. Обложка знакомая такая, зимняя, со снежной вьюгой. И буквы названия красные, яркие, а на обложке парнишка в тёплой вязаной шапке. Я подошёл к рюкзаку и книжку из кармана достал.

Артём Мурзин. «Когда навоется метель».

Тёмкина книга, которую он про нас написал. Всю мою жизненную историю слизал, про себя написал, почти ни грамма не выдумал.

— Не хочу врать и пыжиться, — говорил он мне. — Хочу, чтоб как в жизни всё было.

Так и написал и почти нигде не соврал. И по прогулкам нашим прошёлся, и про посиделки на крыше шестнадцатиэтажки наши с ним написал, про маму мою и про мой уход в армию. Для кого только писал, непонятно. Несколько копий себе распечатал и Сёмке, другу своему, одну подарил. Смешной такой и глупый, графоман мой ушастый.

Замок вдруг громко зазвенел на всю квартиру. Тёмка пришёл. Тяжеленный пакет с продуктами на пол поставил и дверь закрыл. Куртейку свою джинсовую скинул и на меня грустно глянул.

— Ну вот, — сказал он расстроенно. — А я думал, ты спишь.

— Куда ходил-то? — спросил я и в коридор к нему вышел.

— Да пожрать нам взял. Вчера не подумал, на утро нам даже ничего не оставил. Так уж, йогуртов взял, колбасы, сыра. Хоть бутербродов сделаем. Ты не ел ещё?

Я схватил тяжёлую сумку, на кухню её потащил и по дороге ответил ему:

— Так нечего жрать-то, Тём.

— Ну вот, значит, щас сделаю нам. Сиди пока.

Он подошёл к раковине и тарелками загремел. Искал нам чистую посуду, смотрел, где ещё чего осталось. В холодильник залез, на кетчуп презрительно глянул и обратно его запихнул.

— А ты картошку в бутерброды кладёшь, нет? — Тёмка спросил и голову задумчиво почесал.

Я посмеялся:

— Да чё уж, Тём, давай голубя придушу и пожарим. Вон, на балконе штук пять утром сидели.

Он подошёл ко мне, ярко заулыбался и мило сказал:

— А зачем, Вить? Мы же цивилизованные люди, сожрём так.

— Я понял. Это из той серии Букиных, где Гена им кондиционер покупал. Даша спросила, «а что с этими продуктами вообще делают?» Гена ей ответил, «знаешь, в некоторых диких семьях их-вообще-то готовят.» А она ему сказала…

И тут мы с ним хором выдали:

— Мы же цивилизованные люди, сожрём так.

Тёмка засмеялся, как дурачок, и стыдливо взгляд в сторонку увёл.

— Ты всё запомнил? — удивился он. — Когда успел выучить, а?

— Тёмка. У меня целый год был. Постоянно смотрел и пересматривал. Как уж тут не выучишь?

Я зарылся в сумке с продуктами, стал потихонечку колбасу доставать, сыр, яйца, бутылку молока с синей этикеткой. А Тёмка стоял, оперевшись на тумбочку и руки сложив на груди, и задумчиво как-то на меня смотрел. Улыбался едва заметно и будто радовался нашим глупым нехитрым моментам.

Я на него глянул и тихо произнёс:

— За этот год было мало ниточек, которые связывали с тобой, Тём. Письма твои и… и сериал этот твой любимый, дурацкий.

Он тяжело вздохнул и ответил:

— У меня тоже. Тоже только письма и… сигареты иногда поджигал и нюхал. — он вдруг рукой махнул и стыдливо отвернулся. — Ой, не спрашивай даже, совсем кукушка поехала. Четыре яйца мне дай, а? Или пять? Тебе сколько делать?