Пока, заяц
Шрифт:
— Она хоть тебе снится?
Я водки ещё одну рюмку себе налил, бутылку в центр стола поставил и ответил ему:
— Нет. Ни разу не снилась. А тебе, Тань?
— Мне тоже нет, — Танька сухо ответила.
— Может, натворили чего? — предположил отец.
— Не знаю, — я плечами пожал. — Мы после вас на кладбище зайдём с Тёмкой.
— И мы постоянно ходим. Может, ей не нравится чего?
— Не знаю я. Захочет — скажет.
Потом, когда поели, стали со стола убирать, посудой на весь дом загремели и по кухне засуетились. Из комнаты вдруг Ромка выскочил, к Артёму подбежал и жалобно на него посмотрел.
— Артём, а вот, а вот пройди мне там динозавра большого? — он ему сказал и дёрнул его за штанину.
— Какого динозавра?
— Такой вот большой, у него только вот там голова есть, он вот ещё бежит за тобой в пещере, где лава.
Тёмка на меня посмотрел и засмеялся. И я вместе с ним засмеялся, когда понял, про какой момент в игре Ромка рассказывал. Когда в самом конце второго «Парка Юрского Периода» нужно от Тираннозавра убегать, сплавляясь на лодке по речке. По речке, а не по лаве, там по сюжету действие на закате происходило, и вся картинка вокруг рыжими красками ярко пылала. Какой Ромка глупый, прямо как я. Я сам тоже в детстве думал, что там лава какая-то и вулкан извергается.
— Сможешь мне его убить, Артём? — спросил Ромка.
Тёмка за руку его схватил и сказал:
— Его там никак не убить, можно только убежать. Надо поворачиваться резко и стрелять из базуки или гранатой швыряться или электрошоком. Он чуть-чуть останавливается, рычит, а потом опять за тобой бежит. А ты дальше едешь.
— А ты вот покажешь мне?
— Пошли, пошли.
И в комнату с ним ушуршали. А мы с отцом на кухне одни остались, Танька на улицу вышла, ей по работе вдруг позвонили. Молча с ним тарелками бряцаем, ложками, вилками, слушаем, как за окошком в огороде птицы пищат. И в дом так приятно вдруг залетела прохлада, занавески так сильно заколыхались, и глаза будто сами приятно закрылись от летнего ветерка.
— Пап, — я тихо сказал и на отца посмотрел. — Я тебя всё время спросить хотел. А ты как ко всему этому всегда относился? Ну, что я с Артёмом?
И как назло будто и ветер вдруг стих, и птица с куста за окном упорхнула, и тарелок уже не слыхать. Отец передо мной непонятно завис с грязной чашкой в руке и брови нахмурил.
— А мне чего, Витёк? — удивился он и плечами пожал. — Твоя-то жизнь, делай чё хочешь.
— Из-за матери, да? Хотел, чтобы всей семьёй не ссорились из-за этого?
— Замолчи, — строго сказал он и по столу хлопнул. — К тебе нормально относятся, тебя, по-моему, никто никак не трогает, не обижает, вопросами
не задевает. Ну? Чего тебе ещё надо?— Ничего.
И опять с ним замолчали, и будто нарочно сквозняк опять заиграл, и птицы на ветку вернулись. Разве бывает так? Не жизнь, а мультик какой-то.
— Чего у тебя с Артёмом творится? — спросил отец и на меня строго посмотрел. — Он на наркоте, что ли, или чего? Я ведь узнаю, смотри у меня.
— Не понял?
— Трясётся всё время как припадочный, — добавил отец и специально дурашливо задрожал, изображая Тёмку. — И ведь главное, не синячит, значит, от наркоты трясётся, да? Мне хоть расскажи.
— Пап.
— Ну?
Я хлопнул тарелками, громко вздохнул и сказал:
— Болеет он. И больше так не говори, понял?
— Болеет? А чё у него?
— Там что-то с сосудами, с позвоночником, — я ладонью похлопал себя по затылку, чтоб отцу более наглядно всё объяснить. — В шее, вроде, какая-то родовая травма. Я не врач, я так уж, бегло как-то один раз у него спросил. Всё, чтоб я больше про это не слышал, и ему не вздумай говорить, понял меня?
— Да я же не знал, Витёк, — спокойно сказал отец и грустным взглядом завис в окошке. — Ладно хоть рассказал. Просто думаю, а вдруг он там нюхает чего. Мало ли щас всяких. С внуком с моим ещё там сидит.
— Да, да, и наркотой его кормит. Ну всё, хорош уже, а.
Я сел за стол и задумчиво щёку подпёр рукой. Сижу, сижу, думаю о чём-то, а о чём думаю, сам понять не могу. В голове мысли какие-то роятся, всё куда-то снуют и мельтешат, а какие мысли, о чём, для чего и зачем, поди разбери. Ясности нет никакой, весь интеллект, если он, конечно, вообще был у меня когда-то, выдуло вдруг из головы.
Отец тихо вздохнул, пачку сигарет достал с холодильника и сказал мне:
— Там в зале вещи её и фотокарточка в рамке стоит. Сходи хоть, погляди, пока не ушёл.
— Схожу, — я тихо ответил. — В зале, да?
— Да, в зале.
— Ладно. Дай я только один там посижу, не пускай никого.
***
Холодный линолеум скрипнул под ногами, и деревянная дверь за спиной закрылась. Далеко-далеко и тихо совсем на кухне гремели тарелки, Танькин голос звенел еле слышно, Тёмкин тоже, папина речь звучала и Ромкин весёлый смех. А здесь, в комнате, совсем смеха не было. Смеха не было, и не было радости, жизни не было даже. Темень тугая сплошняком душу накрыла и солёный кипяток выдавливала из глаз.
Плечи вдруг нервно задёргались, когда её увидел на фотографии.