Пока, заяц

На белом комоде рядом с телевизором в большой деревянной рамке смотрела на меня с улыбкой, как давным-давно, много лет назад. Когда ещё сам на неё с улыбкой смотрел, в этой же комнате с ней сидел и мультфильмы по телевизору ждал. Когда молоко с кексом пил, которые она мне на рынке после работы часто покупала. Когда сидел на кресле и дрыгал ногами в пушистых смешных тапочках и грелся в родном тепле после долгой прогулки.

Отец хорошую фотографию выбрал.

С юбилея два года назад, когда всю семью со всех концов области к нам в дом позвала, когда пели и гуляли на весь частный сектор и не давали мне заснуть в мои драгоценные кадетские выходные. Сидела на фоне нашего зелёного сада, на фоне вишни у калитки, в своём синем платье с блестящими камушками и улыбалась. Мне улыбалась, а не кому-то, я ведь в тот раз держал камеру. Просто так держал, спокойно и без напряга, когда попросила щёлкнуть на память. Глупость такая, совершенно обычная и простая, а сейчас бы ни за что не смог повторить. Сам стоял бы и трясся похлеще Тёмки, если бы на неё через замыленный объектив ещё раз смог посмотреть.

Рядом с фотографией стояла икона, красивая и большая, в серебряном обрамлении. И лики такие были чёткие и яркие, икона совсем новая, не то, что моя, стёртая уже давно и задрипанная. Взгляд боязливо по иконе скользнул, а рука само будто потянулась перекреститься, так уж, на всякий случай. Чтобы по голове не прилетело ни от матери, ни от кого-то ещё.

Шаль её рядом с иконой лежала, аккуратно была сложена вдвое, светло-коричневая и пушистая. Мягкая-мягкая, как шёрстка ягнёнка, которого на даче гладил у нашего замполита, когда он меня позвал с сараем немножко помочь. И прямо на шали лежал её тонкий бежевый платок, аккуратно был сложен клубочком и чуть-чуть совсем переливался в ярком дневном свете мягким бархатом.

Я взял духи в виде груши, крышку сорвал и понюхал. Прямо как она ещё пахнут, не духи будто, а флакончик с частичкой её души. Странно так, но приятно. Глаза на секунду закрылись, и воспоминания вспышкой сверкнули во тьме. Голос знакомый будто зазвучал, и всё тело словно в тепле родном оказалось. Долго это всё не продлилось, стоило глаза только открыть, как воспоминания тут же исчезли. Паскудный яд обмана смылся с больного сердца, и пелена ясности и холодной реальности вдруг опять всё на душе затянула.

— Мам, — тихо сказал я, прохрипел маленько и громко прокашлялся. — Вот, пришёл. Видишь, да?

Я немножко перед фотографией покрутился, как дурак, и руками развёл.

— Из армии позавчера вернулся. Смотри, лось какой я у тебя, да? Ты ещё тогда говорила, «куда всё растёшь, куда всё растёшь?» А я вон ещё вымахал.

Стою, смотрю на фотографию, мутными глазами ловлю яркие блики тёплого солнца за окном, а у самого ноги непонятно трясутся и будто куда-то уносятся и растворяются, как будто и не мои, как будто и нет их вовсе. Руки в карманы засунул и зашагал к дивану, сел на него и холодными неспокойными ладонями вцепился в пыльную обивку под старым покрывалом с пышными висюльками по уголкам.

— Я вот только мастером спорта так и не стал, — сказал я тихо и закивал. — Так и останусь кандидатом. Щас не до бокса уже, мам. Так уж, в зал иногда немножко хожу.

Я глянул на фотографию, взгляд её улыбчивый быстро поймал и сам вдруг заулыбался.

— Нет, башку ещё не отбили. Вон, смотри-ка.

И, как дурак, головой затряс, специально начал дурачиться. Глупость такую делал, а нутром всё равно чётко видел, будто бы рядом сидит, будто откуда-то из-за фотографии на меня сейчас смотрит. Смотрит и гордится, наверно. А есть ли за что?

Сама для себя решит. Разберётся.

Я поднял руку, кольцом на безымянном пальце сверкнул, глядя на фотографию, и сказал маме:

— Я ношу. Видишь, да? Вчера чуть не потерял. — я сжал кулак, хрустнул тихо костяшками и потемневшее серебро потёр указательным пальцем. — Ещё ведь сломал его. Тёмка ходил чинить. Починил, смотри-ка. Там совсем чуть-чуть шовчик видно. Вон, — я махнул рукой и пожал плечами. — Так уж, не страшно.

Взгляд опять упал на её платок возле иконы. Сразу вспомнилось, как в тот день, когда начальница у нас гостила, вертелся перед ней, как мама мной хвасталась, как с гордостью на меня смотрела и всем сердцем радовалась.

А сейчас только смотрит. Радуется тоже, наверно, но уже не чувствуется ни черта.

— Я бы… — вырвалось у меня, а потом горло как-то жалобно скрипнуло, морда недовольно скривилась, и я прокашлялся. — Я бы, если бы надо было, мам, хоть сто раз сюда в форме пришёл бы и перед твоей начальницей покрутился. Весь день бы крутился, каждый день бы так ходил. Прости, пожалуйста, столько раз ведь мог, а не покрутился.

Я поднялся с дивана, зелёные погоны с двумя полосками из кармана достал и положил около фотографии. А сам к комоду подошёл близко-близко, чуть ли не обнялся с ним, и на неё посмотрел сверху вниз. В глазах ещё сильнее зажгло, тяжело было так стоять и на неё сверху смотреть. Я присел на коленки и глазами на уровне её глаз оказался. Холод по спине пробежал и мурашки приятные.

— Я младший сержант теперь у тебя, — пробубнил я и подбородок подпёр ладонью. — Так уж, пойдёт похвастаться, да? Можно было и лучше, конечно. А я вот даже и не ныл, как ты мне тогда говорила, и не сплетничал, и языком не трепался.

Я покосился в сторонку, заулыбался по-идиотски и пробубнил:

— Там и не потреплешься особо, пиздюлей ещё накидают.

Была бы здесь, по губам бы мне врезала и не посмотрела бы, что мне двадцатник почти. Навсегда для неё тупым и мелким останусь. И обидно немножко, а всё равно отчего-то приятно.

— И да, кстати, мам, форму нам там выдали. Как в школе не надо было покупать.

Её лицо за стеклянной рамкой опять куда-то вдруг поплыло, в глазах всё опять солёными волнами заискрилось. Я встал и громко вздохнул, думал, просто вздохну, а получилось, что шмыгнул. Звонко и мокро, самому даже стало противно.

— Да если бы надо, ты бы мне всё равно купила, — сказал я и махнул рукой в её сторону. — Как уж, ты бы и не купила. Витюшке-то своему любимому.

Ноги в тугих потных джинсах опять ватой сделались и невольно согнулись под тяжестью мёртвой плиты на груди. Опять на уровне взгляда я с ней оказался, из глаз смола кипящая заструилась и на линолеум западала тихими каплями.