Пока, заяц

— Ты-то, и не глупенький? Глупее только Ромка. Иди вон к нему, вместе будете с ним армейский паёк трескать. Если там ещё что-то осталось.

Тёмка ещё грустней вдруг скривился, в сторону куда-то задумчиво посмотрел и вдруг головой помотал.

— Прости, Вить, — сказал он. — Я что-то совсем опять. Перекрыло меня. От феназепама, наверно, он ещё долго будет выходить из организма. У тебя же праздник, ты домой из армии вернулся, к родным пришёл. А я тут стою ною. Господи, а, прости, пожалуйста.

Подошёл ко мне и обнял меня крепко-крепко, пальцами так аккуратно перебирал прямо по моему хребту, будто позвонки считал. Сам дрожал и меня заражал своей дрожью.

— Всё хорошо, — я в макушку его поцеловал и по спинке погладил. — Я не говорю тебе не замечать этого, я не говорю, что я сам этого не замечаю, что придуриваюсь, как будто этого нет. Нет, Тём, всё есть, мы не тупые, мы взрослые люди, всё видим и понимаем.

Я схватил его холодную ладошку и прошептал:

— Но чего уж поделать теперь, а? Жить ведь как-то надо. Нельзя же вот так вот постоянно…

— Я и не хочу постоянно, — он перебил меня, моськой мне в футболку уткнулся и громко всхлипнул, совсем неразборчиво и едва ли понятно заговорил: — Вить, родной мой, прости. Я не хочу просто, чтобы ты опять меня бросил. Очень, очень боюсь, что опять меня бросишь. С ума схожу иногда, ты и сам видишь. Вон как схожу, посмотри на меня.

Ещё сильнее ко мне прижался, в брюхе моём утонул, и у солнечного сплетения вдруг теплом его слёз и слюней всё разлилось. Я немножко лицом скривился и улыбнулся, подумал, как долго всё это будет сохнуть, как буду Таньке с отцом врать, что весь обрызгался, когда мыл посуду.

— Всё, всё, тише, ну? — прошептал я и к себе его покрепче прижал. — Я понимаю, Тём. Давай только не здесь. Щас отец ещё выйдет, подумает, что я тебя обижаю. Сам потом ему будешь объясняться, понял?

— Мгм, — промычал он и наконец отлип от меня, моську свою вытер рукавом рубашки и громко шмыгнул. — Знаешь, мне сколько раз снилось, что ты опять в армию уходишь? Раз пять, наверно, снилось. Сначала всё как-то одно и то же снилось, прям слово в слово, как тогда у тебя в квартире, когда ты мне эту новость сообщил. А потом уже по-другому начало сниться, что ты как будто мне говоришь, что устал, что уходишь.

Я тихонько посмеялся:

— Как Ельцин прямо.

— Ну, Вить. — Тёмка опять шмыгнул и глаза вытер ладошкой. — Говорил, что устал, что уходишь и что специально от меня в армию убегаешь. И ещё говорил, что потом приедешь и уже всё, что больше с тобой не увидимся.

Я вытер большим пальцем холодную слёзку у него на щеке и сказал:

— Но это же не правда. Это ведь всё твой сон.

— Дай бог, — он прошептал. — Дай бог, чтобы только сон.

И он как-то сразу постарался отвлечься, в сторонку зашагал и взгляд поднял по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Такая крутая лестница, узкая, чуть ли не винтовая, столько раз в детстве чуть башку себе не расшиб, когда по ней как угорелый носился туда-сюда.

— Никогда в твоей комнате не был, — Тёмка тихо сказал. — Вить, а ты мне свою комнату покажешь? Которая на втором этаже.

— В другой раз, ладно? Там щас отец ремонт делает, крышу меняет. Чтоб летом было не жарко и зимой не холодно. Может, ещё кондиционер будет ставить. Ты там разве никогда не был?

Тёмка пожал плечами:

— Не был. Сколько раз к вам сюда приходил, когда Ромку нянчить забирал, и ни разу там даже не был.

Я подошёл к нему сзади, чуть-чуть аккуратно его приобнял и тихо сказал:

— Потом как-нибудь обязательно тебе всё покажу.

Тёмка цокнул и засмеялся:

— Ой, прям что ты. Секреты какие. Виктор Катаев и его тайная комната.

— Нет у меня уже никаких секретов. От тебя точно нет, ты и так всё давно знаешь.

Потом с Танькой, с отцом и Тёмкой за столом на кухне сидели, еду домашнюю лопали, водку и вино в рюмки разливали и разговаривали обо всём на свете. Про армию им сидел и рассказывал, сам себя немножечко цензурировал и выбирал, какие истории поприличней за столом в кругу семьи можно было рассказать. Уж точно не ту, где мы из окна библиотеки ссали, когда насвинячились.

Стыдно-то как, господи.

— Вы, значит, в Моторострое теперь живёте? — отец спросил нас, куриную кость доглодал и бросил себе на тарелку.

— Да, — ответил Тёмка и соку хлебнул. — Там у нас, на Декабристов. Во втором доме. Ну, возле Московского рынка.

Отец закивал:

— Понял, понял, да. Ладно уж, нас не забывайте, заезжайте иногда. Огурцы там или помидоры берите, бесплатно же. Друг друга не обижайте, не ругайтесь там.

Тёмка улыбнулся, и я на него так хитро покосился. А сам подумал, что ведь иногда его обижаю, обижаю своими мыслями и поступками, так хотелось что-то такое сделать, чтобы он понял, что я от него никуда больше не убегу и не уеду. А мыслей никаких не было. Надежда только была, надежда, что он сам всё поймёт, увидит и успокоится.

— Витёк, — отец тихо сказал и вдруг ненадолго замер.

— Чего?

<