Пока, заяц

— Ну ладно, Вить, чего ты? — разнылся Тёмка и попытался вырваться.

— Знаешь, чего в армии с крысами делают?

Он на меня так жалобно посмотрел и весь нахмурился.

— Да шучу я, господи, — ответил я и по голове его сильно потрепал. — Хоть бы мне сказал, Тём, ну?

— Сам же рано проснулся, сюрприз себе испортил. Спать надо было.

Я обхватил его гладкие щёки шершавыми ладонями, совсем близко к нему прислонился и тихо сказал:

— Ты, когда спишь, так смешно дёргаешься.

— Дёргаюсь?

— Мгм. Так вот прям, лапками своими делаешь, — и я специально задёргал рукой, чтоб ему продемонстрировать. — Вот так делаешь. Как заяц прямо.

Тёмка опять весь расстроился, ко мне всем телом прижался и носом уткнулся в футболку.

— Прости, — он сказал тихо. — Я знаю, что дёргаюсь, это, наверно, часть моего тремора. Ты точно не хочешь, чтобы я…

Я перебил его:

— Нет, Тём. Ничего не пей. Понял? Ничего не делай, прошу тебя. Дрожи сколько хочешь.

Стояли с ним посреди комнаты на старом сухом ковре с тонким синтетическим ворсом и молчали. Слушали визг ошалелых стрижей за окном, в утренних лучах июньского солнца грелись приятно и в глаза друг другу смотрели. Столько хотели, наверно, сказать, а не сказали. Всё не словами как-то у нас, а взглядами, движениями, даже вздохами иногда. Ртом говорить любый дурак сможет, а ты попробуй вот так, чтобы молча всё понимать. Так глубоко и сильно друг друга нужно познать, чтоб с полшороха во всём разобраться, чтоб слово ещё не закончено, а уже вся фраза целиком стала понятна.

— Ладно, я щас вернусь, — сказал Тёмка и двинулся в сторону коридора.

Я схватил его за руку и испуганно спросил:

— Куда ты?

— В туалет схожу. Чего уж ты прям?

Я подошёл к нему и ещё крепче к себе прижал.

По спине его стал гладить, по волосам кудрявым, пушистым, и тихо произнёс:

— Пока не ходи, ладно?

— Да почему? — пробубнил он моськой, прижатой к моей груди.

— Потому что. Потом сходишь.

Стоял, стоял, всё молчал, а потом вдруг как захохочет. Как ненормальный на всю квартиру засмеялся и в меня ещё крепче вцепился.

— Я понял, да, — сказал Тёмка и на меня посмотрел глупыми заячьими глазами.

И всё хихикал стоял, непонятно уже, то ли от смеха так дёргался, то ли припадок какой-то словил.

— Ну чего ты всё ржёшь, ну? — я протянул жалобно и весь раскраснелся.

Тёмкин глупый смех ещё долго звенел в толстых хрущёвских стенах. С шёпотом кленовой листвы за окном перемешался, с писком стрижей и воем машин. И в голове у меня, кроме летней прохлады, ничего будто и не было. Прохлада летняя и надежда на наше с ним долгое лето. Лето, которое самым тёплым и родным для нас станет.

И однокомнатная наша квартира на четвёртом этаже палатами замка сделается, и колючий ковёр на стене станет персидским и дорогущим, а выпуклый экран телевизора засияет в наших сердцах серебряным полотнищем кинотеатра.

Только нам вдвоём всё лето будет сиять.

Глава 4. "Какие дорогие воспоминания"

IV

Какие дорогие воспоминания

Станция «Лагерная».

Родной частный сектор недалеко от Кимжей лениво просыпался под золотыми горячими лучами. Так радостно переливался разноцветными крышами домиков, что хотелось сорваться и побежать без оглядки по пыльным просёлочным дорогам. Чтобы сухие острые камни в старые кроссовки набивались и приятно царапали стопы. Так не хватало этого глупого детского чувства, так хотелось Тёмку за руку схватить и с ним с места сорваться.

Тёмка важно поправил воротничок своей клетчатой рубашки, рукава аккуратно по локоть засучил и спросил меня:

— Прилично я, что ли, выгляжу?

Я выдохнул синее дымное облако и стряхнул пепел с кончика сигареты.

На него посмотрел с хитрым прищуром, за краешек воротника его схватил и ответил:

— Пойдёт. Для моих точно пойдёт.

— Я с твоей семьёй последний раз виделся, когда нянчился с Ромкой. В торговый центр с ним ходили, в Макдональдсе поели.

Тёмка вдруг остановился и пыльным кроссовком шарахнул по маленькому белому камешку, в полёт его отправил в кусты черёмухи у наших соседей.

— Игрушку у тебя выклянчил какую-нибудь, да? — спросил я.

— Мгм, конечно уж, выклянчил. Да ладно, чего, он же ребёнок. Ты сам-то, наверно, в его возрасте, родителям нервы мотал, когда с ними на базар ходил. Да?

Я вздёрнул бровь в умилительном удивлении и на него посмотрел.

— Нет, — сказал я и бычок выбросил. — Я себя культурно и прилично вёл, в магазинах, как Ромка, не орал и игрушки не клянчил.

— Странно, — Тёмка пожал плечами. — Я вот наоборот был, как Ромка. Даже себя узнал, посмеялся.

— Кто бы сомневался.

Так давно не заходил в родные вороты, не скрипел железной ржавой калиткой, по мощёной дорожке не шагал до самого дома. По дорожке, которую отец уложил, когда я ещё в восьмом классе учился, в которой ещё отпечаток моих берцев остался, когда я случайно наступил в ещё не застывший цемент. Как же отец потом орал, до самого Моторостроя его крики, наверно, долетали.

— У вас вишня есть, оказывается? — удивился Тёмка, глядя на пышное зелёное деревце возле теплицы. — Вкусная, что ли? Или кислятина?

— Когда как, — я пожал плечами и зашуршал чёрным пакетом в потной ладони. — Когда кислая, когда сладкая.

— А от чего зависит?

— Да не знаю, Тём. Чего пристал-то? Я тебе не аграрий.

Он забавно усмехнулся и тихо пробормотал: