Пока, заяц

— Лучше всех бы мне нашла, да, мам? — спросил я и громко хлюпнул слюнями. — Целый день бы со мной по военторгам ходила. Нашла бы, всегда мне лучше всех находила.

Я хлопнул ладонью по мокрой раскрасневшейся морде, соплищами случайно измазался и в сторону отвернулся. Чуть от стыда перед ней не сгорел.

— Денег сколько ушло, господи, мам. Целая прорва. Вон, в шкафу висит на втором этаже, пылится. Три тыщи за китель, помнишь, да?

Смотрю на неё, а сам по-дурацки смеюсь, и носом громко шмыгаю, и хлюпаю по-свински слюнями.

— Три тыщи. За что, а? За воспоминания? — я губы надул и тяжело выдохнул. — Какие дорогие воспоминания получаются. Одуреть можно.

За спиной вдруг дверь громко скрипнула, быстрые шаги по линолеуму зашуршали. Ромка в комнату залетел с яркой улыбкой. А у самого руки в сгущёнке, грязные все, тягучие сосульки на пальцах болтаются, зато улыбается во весь рот без одного переднего зуба.

— Витя! — Ромка звонко закричал и остановился передо мной. — Ты зачем плачешь?

А я сижу, смотрю на него и понимаю, что вся морда красная и в соплях, что на полу лужицы маленькие и солёные, а сам на коленях стою. Стою и на Ромку смотрю на высоте его головы, и даже подниматься не собираюсь.

— Зачем плачу? — спросил я, засмеялся и вытер лицо. — Мордень твою в сгущёнке увидел, вот и реву сижу.

— А зачем? — он уточнил и отчего-то заулыбался.

Я большим пальцем сгущёнку со щеки у него вытер и сказал:

— Чумазый какой весь, ты посмотри, а! Паёк мой трескаешь, да?

Ромка ещё шустрее начал жевать, громко и аппетитно кусочком печенья захрустел.

Он на грязные руки свои посмотрел и спросил:

— А я вот если умоюсь, ты вот больше не будешь плакать?

— Не буду, — засмеялся я. — Обещаю, Ром, не буду. А ты умоешься?

Он кивнул и опять улыбнулся.

— Точно, что ли?

И снова мне закивал.

— Ну пошли, покажи, как ты умываться умеешь.

Я поднялся на ноги и Ромку схватил за маленькую липкую ладошку. Зашагали с ним не спеша по гладкому скользкому линолеуму, я вдруг на миг замер в дверном проёме и снова на маму посмотрел.

И она на меня будто бы посмотрела.

***

Минут двадцать с Тёмкой прогулялись вдоль междугородней трассы и уже на кладбище очутились. Через обшарпанную синюю калитку прошли и ступили на пыльную землю, одним махом с ним потерялись в лабиринтах ржавых облупленных оград, мраморных чёрных плит и разноцветных венков. От зелёного рябило в глазах, куда ни глянь, везде изумрудные краски на тебя бросаются, совсем немножко разбавленные пёстрыми и уже потускневшими цветами.

Купол часовни у самого входа так ярко сверкал в лучах горячего солнца, глянешь разок в его сторону, и глаза тут же от слёз начинает резать. Народу на кладбище нет, тихо всё и спокойно, пышные берёзы шелестят за забором, а вдалеке, где поле плавно и незаметно переходит в горизонт и небесную твердь, огромная тарелка радиотелескопа высится. В детстве всё время думал, что из этой штуки по инопланетянам стреляют, совсем тупой и наивный был.

Мы с Тёмкой свернули на третью аллею, ровная сухая дорога закончилась, и началась пушистая зелёная тропинка. Зигзагами и ломанными линиями петляла между оградами, иногда так мало места оставалось, что приходилось об высохшую краску на калитках всей тушей обтираться. То тут, то там в траве что-то зашебуршит, а потом опять затихнет.

— Ящерица, — Тёмка тихо сказал и ткнул пальцем в кустик репейника. — Вон, видал?

— Видел, да. — ответил я, ногой куст этот придавил и дальше с Тёмкой по аллее протиснулся. — Я тут в детстве их всё время ловил. Ты, кстати, рассказывал, что и у вас в деревне ящерицы тоже на кладбище живут, да ведь? А почему так? Чё им на кладбище, мёдом намазано?

— Не знаю. Может, почва какая-то благоприятная, ну, за счёт… — Тёмка вдруг неловко замолчал, на полуслове себя оборвал и тихонько прокашлялся.

— Трупешники здесь, — усмехнулся я.

— Да. Наверно. Не знаю я.

Мы прошли под сенью старого американского клёна, ненадолго оказались в прохладной тени, а потом опять вынырнули в июньскую духоту и снова сухим горячим воздухом задышали. И лёгкий ветерок совсем даже не помогал, совсем его и не чувствовалось.

— Я на днях с Вадимом созванивался, — сказал я Тёмке, остановился на миг и глянул вдаль, стал искать ориентир, куда поворачивать.

Ткнул пальцем в сторону покосившейся берёзы и сказал:

— Да, туда.

И опять с ним зашагали по высокой траве. Хорошо, что хоть в джинсах попёрлись, а не в шортах, иначе все ноги бы себе исцарапали.

— Созванивался, и? — спросил Тёмка.

— Да спросил, не нужна ли ему какая помощь. Поработать, похалтурить. Мы ж с тобой теперь вместе будем жить, деньги то надо брать откуда-то. А ты что думал, что один будешь там сидеть у него и монтировать, да?

Тёмка пожал плечами и тихо ответил:

— Да я мог бы, чего мне. Всё равно буду на заочном учиться, я дневное даже и не рассматриваю. Хватит нам денег, чего ты прям?

— Не, Тём, я так не могу. Хочешь, чтобы я у тебя на шее сидел?

— Немножко-то можно, что такого? Отдохнул бы, после кадетской школы, после армии. Это ладно я всю жизнь отдыхаю, в школу даже нормально не хожу, всё на дому, на дому. А ты у нас…