Пока, заяц

— Понравилась? — я спросил с ухмылкой.

— Мгм. Прям вышка.

— Положу, положу.

Мы с Тёмкой их проводили, дверь закрыли и так одновременно облегчённо выдохнули, глянули друг на друга и по-идиотски заулыбались. Остались одни в этой вечерней новогодней тишине и в тихом свете наших ёлочных гирлянд. Утонули в уютных салатных ароматах среди белых майонезных холмиков, розовых свекольных равнин и крохотных островков тарталеток с икрой в клеёночном океане вонючей скатерти.

— Олег бинты забыл, — Тёмка сказал мне и кивнул в сторону аккуратно сложенных на полке для обуви красных ленточек.

— Да пошёл он, — сказал я и схватил бинты. — Себе оставлю. Вон, в карман мне засунь, в пятницу на треню возьму.

Тёмка смотал их в клубок и засунул их мне в сумку.

— Не обижаешься? — я аккуратно спросил его.

— Не обижаюсь, — ответил он и солнечно заулыбался. — Фиг с ними, господи. К моим сейчас пойдём. Да?

— Да. Собирайся давай.

Мы вышли с ним во двор и, как пингвины, осторожно зашагали по сверкающей ледяной дороге под сенью уснувших до весны деревьев с их разбухшими снежными ветками. Шли с ним по Моторострою до самой улицы Молодёжной, где в серо-голубой хрущёвке жили его дед с бабушкой. Где я впервые в гости к нему пришёл, где мы впервые мультики с ним до ночи смотрели, хоть и уснули на середине.

Тёмка так смешно вжался в свою болоньевую куртку, ручонки замёрзшие в карманах держал, старался шагать пошустрее, но как-то не получалось из-за скользкого льда. Пару раз чуть не навернулся, я его ловко подхватил и посмотрел в его испуганные бегающие глазёнки.

— Аккуратней надо, чего уж ты, — сказал я и шлёпнул его по вязаной шапке с помпоном.

— Если что, лови меня, ладно?

— Поймаю, не ссы.

Совсем скоро в его родном дворе очутились, возле старой пятиэтажки. Уши манящая ночная тишина нежно ласкала, в глаза приятно заглядывал мягкий оранжево-розовый свет уличных фонарей. Нос зацепился за сладкий аромат жареных котлет с первого этажа. На секунду будто водочкой даже пахнуло или самогонкой, непонятно только, откуда.

Ни души во дворе, одни лишь замёрзшие, словно тупые металлические глыбы, машины с их белыми пуховыми крышами, подохшая до самой весны сирень в палисаднике, холодные ржавые заборчики и обгрызенные поребрики. Будто всё как-то по-идиотски застыло в ожидании праздника, и даже снежинка боялась соскользнуть с тяжёлых оранжевых облаков в переливах огней далёкого тепличного комбината.

Я глянул на этот такой уже ставший мне родным дом, на его нерушимые бетонные стены, застывшие в морозном умиротворении, и сердце вдруг так сладко зашуршало где-то в груди от одного лишь вида его балкона на четвёртом этаже. От жгучего огонька домашнего очага в окне его кухни, от доброго силуэта его бабушки у плиты, от её праздничной суеты и хлопот, лишь бы только гости сегодня не остались голодными.

Как тогда, два года назад. В ноябре.

В таком, как Тёмка любит говорить, сладком и пушистом.

В ноябре, который он так любит всем своим заячьим сердечком.

В ноябре, который и я уже окончательно полюбил.

Скромная трёхкомнатная квартира Тёмкиных бабушки с дедушкой этим вечером трещала по швам. Я то и дело наступал на ногу каким-нибудь его знакомым и родственникам. Кругом всё праздником звенело, воздух терпким салатным ароматом наполнился и запахом мандаринов. Душно и жарко, столько людей в зале набилось, человек десять, а то и больше.

Артёмкина бабушка вышла к нам в коридор в нарядном тёмно-зелёном платье с яркими светящимися камушками, обняла мои холодные щёки и радостно так сказала:

— Витенька, давай, давай, сынок, проходи, садитесь с Артёмкой за стол, ладно? Куртку мне давай, я там брошу в комнате.

Одежду у нас из рук выхватила и сложила её в общую кучу на старый Тёмкин диван в его бывшей комнате, откуда он уже давно вывез все свои вещи. Мебель там только свою оставил, стол и телевизор. Всё в комнате было такое безжизненное и пустынное, и ничего даже и не говорило о её прежнем хозяине. Я едва сумел разглядеть его старый жёлто-синий диван под кучей всяких курток и пальто с пушистыми воротниками, тот самый наш диван, на котором мы с ним так сладко уснули, когда он впервые позвал меня к себе.

— Ничего себе у вас гостей, — я сказал тихонько.

— Да, — он ответил и глянул на кучу одежды у себя в комнате. — Давно такого не было. Ты со всеми только поздоровайся, ладно?

Я посмотрел на него с наглой ухмылкой, по плечу хлопнул и сказал:

— Иди ещё, учить меня тут будет.

Мы с ним вошли в яркий наряженный зал, посреди которого был разложен старый советский стол-книжка, накрытый кружевной белой скатертью. А по бокам, будто прижавшись к стенкам, то на диване, то на стульях, кучковались гости с их счастливыми лицами и домашними улыбками.

В углу Дина со своей мамой Инной сидела, нас увидала и смущённо заулыбалась своими румяными щёчками. Помахала нам, а мы помахали в ответ.

Напротив неё сидел полный высокий мужик, Женька, Тёмкин двоюродный брат из его детства, а рядом — его жена Алёна. Кто-то нам помахал, кто-то просто кивнул, а кто-то и вовсе нас не заметил и продолжал заливаться уютом домашней беседы за нарядным праздничным столом.

— Садитесь, садитесь, чего стоите-то? — заботливо сказала Артёмкина бабушка, с табуретки вскочила и ткнула мужу: — Лёш, подвинься, дай мальчишкам сесть, чего развалился?

Алексей Анатольевич что-то проворчал, мол, ничего я и не развалился, пускай садятся, мест много, и мы с Тёмой кое-как пролезли за стол. Уселись рядом с Диной и её мамой. Дина случайно задела меня локтем и опять засмущалась, виновато опустила взгляд. А сама всё равно улыбалась и шустро поправляла длинные волосы на голове.

— Дина, привет, — я сказал ей.

— Привет, Вить, привет, — она ответила, на секунду взглянула мне в глаза и снова увела стеснительный взгляд. — С Артёмкой гуляли, да?

— Ага, — ответил я и глянул на Тёмку.

Рядом со мной сидел и накладывал себе селёдку под шубой.

— Не замёрзли гулять? — спросила Дина и опять заулыбалась.

— Не-а. Артёма уши большие греют, а я тепло оделся.

И она вдруг так засмеялась, смущённо закрыла лицо руками и замахала мне, мол, молодец, молодец, пошутил над ним, так ему и надо.