Пока, заяц

— Меня Инна зовут, — представилась Динина мама, пожилая низкая женщина с короткой седой стрижкой, глянула на меня и улыбнулась и дочке волосы на голове поправила.

— Я Витя. Я помню, мы с Артёмом года два назад где-то к вам заходили, лекарства заносили.

— Да, да, — заулыбалась она. — Вы с ним тогда уже подружились, да?

— Мгм. А вы с ним не родственники вроде, да?

Тётя Инна склонилась надо мной и сказала чуть ли не на ухо, чтобы перекричать радостные громкие голоса нашего застолья:

— Я с Артёмкиной бабушкой в соседнем подъезде жила всё детство, в одну школу ходили, весь двор в страхе держали, за мальчишками бегали.

И засмеялась, а потом продолжила:

— Маму его нянчила в детстве, я у неё в садике воспитательницей работала. А Артём всё детство с Диной играл.

— До сих пор играем! — вмешался Артём с набитым ртом и посмотрел на Дину. — Да, Дин?

— Играем, да! — ответила она и снова засмеялась, чуть вилку из рук не выронила.

— Сестрёнка моя единственная, — добавил Артём.

Дина посмотрела на нас с ним и сказала:

— Чего уж говоришь, сестрёнка, ага. Мы замуж хотели выйти, помнишь, Артём?

— Помню, — Тёмка усмехнулся и покосился на меня.

— И почему не женились? — я спросил её.

Дина сказала:

— Меня тогда в Москву вызвали, я солисткой работала у «Ранеток» в группе. Всё, не могла замуж, работать надо было, альбомы записывать.

Она вдруг зависла бегающим улыбающимся взглядом. То на меня, то на Тёмку смотрела, и чем больше смотрела, тем сильнее улыбалась, будто уже сама не могла выдержать свою забавную выдумку.

— Ладно, ешь давай, — велела мама, волосы ей поправила и протянула тарталетку с икрой.

— А Дине сколько лет? — я спросил тётю Инну.

— Двадцать пять уже, — она ответила мне.

Я вдруг посмотрел на Артёма ошарашенными глазами, а он пожал плечами и продолжил вилкой греметь в тарелке с салатом.

Я почему-то подумал, что Дине лет шестнадцать, не больше. А уж рост её: метр шестьдесят, может, шестьдесят пять. Вспомнил вдруг, что Артём мне рассказывал как-то про её болезнь, только я не знал, была ли с ней связана её молодая, совсем не по возрасту, внешность.

Мама Артёма потянулась к нам через весь стол и спросила:

— Вить, у вас дома нормально там всё, стол накрыли, всё приготовили?

— Всё хорошо, Елена Алексеевна, да, накрыли, — ответил я.

И Тёмка вмешался:

— Только зачем, не знаю, мы сейчас тут всё равно нажрёмся.

— Ну и ладно, — сказала его мама. — Зато Стас хоть с Олегом поедят, да? Заходили к вам уже?

— Заходили, заходили, — ответил я и снова хитро покосился на Тёмку.

— Вы только уж не пейте с ним, ладно, Витенька? — попросила меня его мама. — Ему нельзя, и тебе тоже не надо, для сердца вредно, ладно?

— Ладно, — я кивнул и довольно заулыбался, про шампанское ей рассказывать не стал, всё равно она не про него говорила, а про водку или ещё чего покрепче.

Гости сидели вдоль старой советской стенки, покрытой блестящим лаком. Где-то в самой её глубине стоял музыкальный центр «Aiwa». А рядышком стопки с дисками аккуратно высились, я сощурился и разглядел там Михаила Круга, Шуфутинского, Тёмкин любимый «Фактор-2», «Кино», Цоя, стандартный набор верхнекамского шестидесятилетнего мужика.

А рядом Тёмкина фотография стояла, где он был такой весь нарядный, как рыцарь какой-то или граф. У меня тоже такие фотки дома были, с садика ещё остались. Фотографы тогда гастролировали по району и сдирали по двести рублей на рыло за всю эту прелесть. И ведь тогда, помню, родителям жалко было деньги такие отдавать за какую-то фотографию, а сейчас смотрю и понимаю, что за такие воспоминания и тысячу вывалить не грех. Не было бы их сейчас, что бы в рамочку на стенку ставили, на кого бы тогда любовались?

— Витенька, ешь давай, чего сидишь? — заботливо спросила меня его бабушка. — Положить тебе чего?

— Да я сам, спасибо.

Глаза разбежались от пёстрого вида домашнего застолья: золотистая картошка, такая тёплая-тёплая и пряная, будто взгляд обжечь можно от одного лишь пушистого пара. Яркая россыпь салатов - шуба, зимний, крабовый, оливье. Колбасы разные сверкали жирными пятнами в ярком свете люстры, оливки и маслины барахтались в мисках с мутной водицей, масляные грибы переливались в тарелке с лучком рядом с кусочками селёдки и красной рыбы.

И в самом-самом центре, словно крепкие нерушимые башни, мерцали прозрачным стеклом бутылки ещё не открытой водки с позолоченной надписью и берёзками на этикетке. Стояли посреди стола, будто его весь и накрыли только ради них, расставили вокруг еду, словно подношения этим всеми почитаемым сорокаградусным божествам. И я так раздосадованно выдохнул и расстроился от одной лишь мысли – с чего же начать-то?

Женька потянулся ко мне через весь стол своими упитанными руками и спросил меня:

— Витёк, чё тебе положить? Зимний будешь?

Я махнул рукой и сказал:

— Да, давай.

Наложил мне салата, тарелку протянул, я её поставил перед собой и кивнул ему, мол, спасибо. А Тёмка на меня смотрел и так по-глупому улыбался, будто говорил мне: «Что, с братом моим двоюродным познакомился уже, да?»

— Женёк! — я крикнул ему через стол, он на меня обернулся и кивнул, мол, чего тебе? — Мне Тёмыч рассказывал, как вы с ним в детстве в сегу играли.