Пока, заяц

На столе то тут, то там валялись подсохшие остатки салатов с воткнутыми ложками. Рядом стояла бутылка недопитой и уже выветрившейся колы, а под прозрачной пластиковой крышкой томился недоеденный расковырянный торт, уже пахнущий на всю комнату забродившим прошлогодним бисквитом.

А Тёмка всё сидел и скучал, тыкал вилкой в масляный кусочек салями у себя на тарелке и опустошёнными глазами смотрел куда-то в сторону нашей крохотной ёлки на комоде у телевизора. Тишина такая, что аж сердце в висках слышно, будто оркестр грохочет. Я встал и подошёл к окошку, в сторонку отодвинул белую кружевную занавеску и глянул на спящий тихий дворик, на застывшую этой первой январской ночью белоснежную дорогу, будто уже совсем заскучавшую без автомобилистов.

Ни машин, ни пешеходов, ни даже дворовых шелудивых собак, одно спокойствие и какое-то грустное умиротворение. А вдалеке, где-то за длинными стенами бежевых девятиэтажек уголок ночного неба вспыхивал оранжевым светом в вечном пламени огней нашего тепличного комбината, на фоне которого две огромные трубы Химсорбента выдували свой ядовитый пар в наше холодное спящее небо.

— Куда ты всё от меня уходишь? — Тёмка спросил меня тихонечко.

— Никуда не ухожу, — ответил я. — В окошко просто выглянул.

А сам подошёл к нему и сел рядышком за стол, сложил руки на колени и совсем даже не знал, что же сказать, как на него посмотреть, даже забыл, как дышать. Будто всё тело скрутило какой-то неведомой тоской. Понять бы ещё только отчего.

Я краешком глаза заметил добрую улыбку на его гладком лице в свете наших гирлянд, и он так тихо спросил меня:

— Вить? Знаешь, какой у меня самый счастливый Новый год был? Кроме этого, который сейчас с тобой…

Я молча помотал головой, знал ведь, что сейчас будет очередную свою историю рассказывать.

— С две тысячи шестого на две тысячи седьмой, — прошептал Тёмка и тихонечко закивал.

— Почему? Что там такого было?

Ушастый тяжело вздохнул и сказал:

— Да ну просто. Как тебе сказать… Отец с бабулей Лидой пришёл тогда тридцать первого декабря. Он всё меня хотел поздравить. Подарок мне дал – пластикового поросёнка такого классного с конфетами. А я взял и выронил его, всё рассыпал. Ну, из-за рук своих. Он как раз через несколько месяцев умер, мама с бабушкой всё говорят, типа, как чувствовал, пришёл в последний раз, и я ещё удержать подарок не смог, типа, как плохой знак, что ли.

Я тихонько усмехнулся:

— Да ну перестань ещё ерунду всякую говорить. Суеверия эти ваши.

— Я тогда ещё даже не знал, что он мой отец, представляешь? — он посмотрел на меня и так заулыбался, будто говорил мне, какой дурак я был, Витька, прикинь?

Он опять страдальчески вздохнул и продолжил:

— Сели с ним на кухне. Разговаривали про динозавров. Я тогда, помню, не понимал, что вообще происходит, с каким-то маминым другом сидим, болтаем. Про динозавров меня спрашивает. Зачем? Хрен его знает.

Тёмка пожал плечами и наконец-то доел кусочек колбасы, над которым издевался уже минут двадцать.

— А потом мы к бабушке с мамой пошли. Там вместе Новый год все отмечали, я, мама, дед, бабушка, Дина к нам пришла с мамой, тётя Алла с Женькой пришли. Как сегодня прям, только народу меньше было. И… Так хорошо было, господи, Вить.

Он вдруг замер в этом моменте ночной январской тишины, и я на секунду даже услышал, как холодный ветерок и занимавшаяся метель постучались к нам в окошко в компании далёкого собачьего лая в частном секторе. А Тёмка даже на меня не смотрел, всё сверлил взглядом несчастный кусочек стены с бежевыми обоями между мерцающей ёлкой и спящим чёрным полотном нашего телевизора.

— Я как старик щас всё это говорю, я знаю, — он сказал мне тихо. — Но нет же больше всего этого, понимаешь? Нету. И вроде ничего такого не делали, с Женькой в компьютер играли, Фар Край первый проходили, «Дьявольский остров» назывался, или как там его. Бесились с ним, домики из вальков строили, с Диной смеялись над всякой ерундой, в службу поддержки М.Видео звонили и разыгрывали их, типа, продайте нам билет до Магадана.

И он вдруг так засмеялся, как маленький глупенький дурачок, хоть на секунду меня вырвал из этой тоски, в которую сам же опять меня и вернул своим рассказом:

— Новый год этот прикольный был. Так отметили классно. И ничего особенного ведь даже и не было, да?

Он посмотрел на меня взглядом, полным надежд, будто показывал мне, как сильно ждал моего ответа.

— Было же, — я пожал плечами. — Если ты так вспоминаешь. Значит, было что-то особенное всё-таки.

— Да… Да, точно. Было.

Он тихонечко шмыгнул, и глазки его вдруг загорелись бордовым огнём и засверкали талыми снежинками в тусклом свете ёлочных гирлянд.

— Как будто… Думаю иногда просто, что… Лучше уже и не будет, да? Вот, кто знает, может, это всё сегодня в последний раз было? Этого только и боюсь.

И, будто застеснявшись своих чувств, он так забегал взглядом по столу, схватил ложку, зачерпнул крабового салата, сложил себе в рот, по-хомячьи его пережевал, одобрительно так кивнул и добавил:

— Салат какой вкусный. Как у тёти Аллы был.

А потом посмотрел на меня и с улыбкой прошептал:

— Спасибо. Молодец ты у меня.

Одной рукой он всё продолжал уплетать салат, а вторую я схватил своей ладонью, подвинулся к нему, прижал его руку к груди, чмокнул совсем-совсем легонько краешки пальцев и прислушался к его телу, к его каждому вздоху. Тёмка так опасливо замер и непонимающе на меня покосился. Всё думал, наверно, что же я дальше буду делать. А я лишь крепче сжал его холодную ручку и заулыбался, чтобы он понял только, что всё хорошо и нечего переживать.