Пока, заяц

— Вот именно, да. Такой смешной, блин, не могу. До сих пор, что ли верит?

— Не удивлюсь.

Женёк засмеялся:

— Надо было ему на Новый год эту книгу подарить. Дурак, не взял, дома же где-то валяется.

Он докурил сигарету, швырнул её подальше, перекинул аж через весь палисадник под окнами, посмотрел на меня и так серьёзно сказал:

— Поэтому, Витёк, не боись, мы Артёмку все любим. Со всеми его… ну, ты понял. Давай, не обижай его, ладно?

— Он сам кого хочешь до слёз доведёт. Бандит, бляха-муха.

— Мгм.

Я посмотрел на Женьку и сказал ему:

— Мы когда познакомились, он про тебя очень много рассказывал. Много хорошего всякого. Как вы с ним в сегу играли. Как на даче у вас ящериц ловили. Здорово, что ты у него в детстве был. И к его этой… — я неловко прокашлялся и продолжил: — К его этой болезни ты нормально всегда относился. Не угорал над ним, как некоторые сволочи, не смеялся, не обижал. Маму твою всё время вспоминает, говорит, салаты и мясо тушёное с картошкой так вкусно всегда готовила.

Его глаза слегка покраснели в свете уличного фонаря. Женька тихонько шмыгнул и медленно закивал, увёл в сторону мокрый взгляд и с дрожью в голосе выдохнул в рукав своего колючего серого свитера.

И я вдруг тихо сказал ему, чуть ли не шёпотом:

— У меня тоже мама… Полтора года назад. То же самое, как у твоей. Один в один почти. Извини, ладно?

Он махнул рукой и сказал:

— Да забей. Пошли, холодно уже чё-то.

***

Квартира быстро опустела. Никого не осталось, кроме Тёмкиных бабушки с дедушкой.

Душный воздух в смолкнувшем безмятежном зале весь уже захмелел и перемешался со сладкими ароматами закусок и салатов. Под разложенным столом-книжкой стояла пустая бутылка водки и открытая коробка из-под сока. Я потряс её, услышал тихий звон апельсиновых капелек и поставил её на место.

На малюсеньком экране музыкального центра задрыгались разноцветные пиксельные квадратики, засверкали такие знакомые с детства, но непонятные надписи «AUX» и «INPUT». А самой музыки нет, своё уже отыграла.

Тёмка сел на пыльный скрипучий диван, поправил измятое покрывало и без особого интереса стал бегать глазками по столу, искал, чего бы ещё съесть, какой бы ещё не залежавшейся колбасы отведать. Я увидел в тарелке на самом углу стола два сверкающих кусочка ярко-розового салями, схватил свою вилку, обтёр её об рукав, подцепил колбасу кончиками острых зубчиков и протянул ему.

— Спасибо, — сказал он и съел колбасу.

Где-то далеко-далеко, в самых недрах частного сектора, под пышным снежным покрывалом разорвался салют. Тихий рык огня в ночном морозном воздухе долетел до нашего дома, словно ударился о затянутое инеем окно и смолк, будто и не было его никогда. Так, дурацкий бенгальский огонёк, подумаешь.

Я сел напротив Тёмки, пододвинул к столу холодную табуретку и посмотрел на голову зажаренного судака, плавающую в глубокой миске из-под оливок в мутной тёмно-зелёной водице.

— Чего ты? — спросил я его шёпотом.

— Ничего, —он мне ответил, а у самого взгляд застыл нерушимым бетоном в красивых карих глазах и устремился куда-то в пустоту.

— Скоро домой пойдём, обожди, — сказал я и взял со стола пачку персикового сока.

Коробкой потряс, пошебуршал парочкой капель на самом дне, тяжело вздохнул и поставил её под стол к пустой таре.

Тёмка потыкался вилкой в свою тарелку с подсохшими остатками жареной курицы, всё будто пытался раскрошить острыми зубчиками толстую кость, и, не глядя на меня, тихонько спросил:

— Вы ведь тоже так раньше собирались с роднёй, да?

— Как и все уж. Конечно.

Он тихо посмеялся.

— Что?

— Да ничего, — сказал он. — Когда всё это заканчивается, как-то особенно грустно становится, да?

— Мгм.

— И тихо так сразу. И грустно.

Я подошёл к музыкальному центру и громко щёлкнул пластиковой кнопкой. Аккуратно покрутил серебристым гладким колёсиком, и зал немножечко ожил, зазвенел песней «Натали», но совсем негромко, так, чтобы мы всё ещё могли слышать друг друга.

Я улыбнулся Тёмке, знал ведь, что он эту песню, как и я, в детстве на всяких семейных застольях слушал, хоть и была она такая дурацкая, до неприличия простая и немножко даже бессмысленная.

— Иди сюда, — я сказал и руки ему протянул.

Он подошёл к двери, закрыл зал изнутри и тихонечко зашагал в мою сторону по старому ковру, то тут, то там залитому водкой и соком. Схватил мои ладони своими холодными пальцами и посмотрел мне прямо в глаза, сверкая своими каштановыми камушками мне в самое сердце.

— Под это хочешь потанцевать? — он шёпотом спросил меня.

— Мгм. Расслабься, чего ты?

Я его потрепал за плечи, чтобы он немного скинул всё это напряжение, схватил его одну руку, а вторую закинул ему за спину прямо между лопатками. Он смотрел на меня своими испуганными глазёнками и даже не улыбался. Совсем никаких эмоций не видно, будто забился внутрь наедине со своим испугом и внимательно так следил за мной, прислушиваясь к каждому моему вздоху.

Я прильнул к его мягким горячим губам и зашелестел робким поцелуем на всю комнату. Сладковатый привкус апельсинового сока у себя на языке почувствовал, сока, который он пил совсем недавно из мятой зелёной коробки. И щёки его вдруг разгорелись в непонятной неловкости, будто мы с ним и не знакомы уже два года. Будто вчера с ним только встретились, а сегодня я уже лезу к нему целоваться, чем сильно-сильно смущаю его скромную ушастую натуру.