Пока, заяц

— Чего ты? — я тихо спросил его, приложился лбом к его лбу и почувствовал жгучее тепло его тела.

— Хорошо так, — он прошептал мне и легонько улыбнулся.

Мы с ним топтались на месте в некоем подобии вальса, я изо всех сил старался его растанцевать, как тогда, у себя в квартире, но как-то не получалось. Тёмка всё скромничал, прятал от меня свой стеснительный взгляд и перебирал пальцами мою кожу около шеи, чем меня чуть не расщекотал под родной распев «…утоли мои печали, Натали».

Он лёг мне на грудь, так аккуратно и нежно, будто боялся, что мне будет неудобно или даже больно, и шёпотом спросил:

— Кто такая Натали?

— Да хрен его знает, Тём. Баба его какая-нибудь. Не дала ему, вот и развылся весь. Песню написал.

— Как ты мне тогда написал? — он спросил и хитро заулыбался. — Про зайца.

— Да.

— Но у нас же всё было?

— А до песни-то ещё ничего не было. Не помнишь уже, да?

Тёмка вдруг вскинул голову и удивлённо посмотрел на меня:

— А, то есть, только из-за этого самого написал?

— Какой ты дурачок ушастый у меня, — я поцеловал его тёплый носик, захотел даже куснуть, но не стал, поморщится ещё весь, разворчится.

Тёмка замер. Меня всего руками обхватил, обнял чуть ниже груди и прижался ко мне крепко-крепко, будто хотел послушать стук моего взволнованного сердца, которое места себе не находило в его пленительном тёплом присутствии. Прямо в свитер меня так тихо и быстро поцеловал, где-то в районе солнечного сплетения, я даже ничего не почувствовал. А ему вроде понравилось. Стоял и улыбался. Глаза закрыл и так мечтательно промычал, пребывая в каком-то неведомом заячьем кайфе.

— Всё хорошо? — спросил я аккуратно и погладил по его гладким светлым кудряшкам.

— Так и должно было быть, Вить, — Тёмка прошептал еле слышно. — В том году ещё.

— Всегда так должно быть, — я ответил. — И всегда будет. Родной мой самый. Я тебе обещаю, слышишь?

— И я тебе обещаю.

— Заяц ты мой, — сказал я ему и крепко прижал к себе, почувствовал, как его нос сплющился об мою чёрную кофту и как он всем телом вдруг так смешно задёргался, пытаясь вырваться из тисков моих объятий.

Я погладил его по спине и на ушко ему шепнул:

— Вот и сиди так до следующего года, понял?

Часть 7. "Тоска январская"

VII

Тоска январская

Ослепительные раскаты салютов разрывали небо над головой. Каждый кирпичик в уродливых панельных стенах дрожал этим праздничным рокотом, пылью цементной дребезжал, шёпотом и треском отражался в старых хрущёвских стенах. Двор выворачивало наизнанку с его промёрзшим нутром, всю улицу нашу сотрясало до самых её корней в ржавой канализации под землёй.

Не замёрзнул бы только.

Тёмка из-под шапки хитро посмотрел на меня украдкой и ничего не сказал, дальше снегом захрустел, вжавшись в тёплую куртку. Не холодом поторапливался, а часами, к бою курантов всё хотел до дома добраться. Чтоб в тепле и за столом со мной Новый год встретить, а не среди обледеневшей детской площадки и вонючей помойки у детского сада.

— Не успеем ведь, — пожаловался он мне и экраном телефона во тьме холодной сверкнул. — Всё уже. Опоздали.

— Не ворчи, — сказал я. — Если прям так хочешь, запись потом посмотрим.

— Момент, Вить. Момент-то уже уйдёт. Вот сейчас прям уходит.

— Стой. Замри.

Снег громко скрипнул под ногами, и Тёмка застыл. И я тоже замер. За плечи его схватил и в глаза его каштановые посмотрел, каждым ударом своего сердца в них будто гремел. Кровью горячей полыхал на морозе, в лице его дрожащем утопал и вдруг услышал рёв салюта над головой.

— С Новым годом, заяц, — тихо сказал я ему и обнял крепко-крепко, всей своей тушей в плотной куртке намертво к нему прилип.

— Спасибо, Вить, — прошептал мне Тёмка, и пар от его шёпота в небо тихо улетучился. — Тебя тоже. Ладно?

Я тихо посмеялся ему прямо в шею и ответил:

— Ладно. Довольный, что ли? М?

— Да.

И руками меня посильнее сдавил, всю спину мне сжал и курткой громко зашебуршал.

— Не смотрит никто? — Тёмка спросил меня с опаской.

— Пусть смотрят. Друга обнимаю. Понял? Брательника давно не видел.

Двор наш красками разными весь разлился, сугробы кругом зашелестели пёстрой глазурью. Красиво так, тепло и сладко-сладко, и пускай на морозе. Пускай скрипит холодным песком под ногами и ледяными алмазами светит с древесных ветвей. Не солнцем, не печкой греет, а кровью горячей, родной. Закипает на морозе и мою кровь тоже шумно разжигает. Огнём золотым закипает в жилах и пылает в ушах оглушительным звоном. Шумом бордовым в висках колотится и салютом ярким вопит радостно в такт его сердцу.

— Домой пойдём? — Тёмка спросил меня аккуратно.

Я от него отлип и в глазёнки его дрожащие посмотрел.

— Пойдём. Не расстроился, что куранты пропустил?

— Нет. Не расстроился. Салаты поесть хочу.

***

Тёмка сидел передо мной на старом пыльном диване и болтал неспокойными ногами под советским столом-книжкой, накрытым дешёвой китайской скатертью. Наш крохотный тёплый мирок в бесконечных верхнекамских льдах озарялся этой ночью унылым завыванием разноцветных гирлянд. Комната то красным, то зелёным светом вспыхивала, краски на мгновение угасали, позволяя слабому сиянию торшера в уголке захватить всё пространство, но лишь ненадолго, до тех пор, пока гирлянды не зажигались вновь.