Пока, заяц

— Ой, — и она вдруг так расстроенно хлопнула по пыльной диванной обивке и спрятала руки в рукавах своей полосатой кофты. — Уже и не помню, Жень, представляешь?

А Женька спокойно кивнул и совсем даже не засмеялся. Не улыбнулся даже. И Тёмка тоже сидел весь такой невозмутимый, и мускул на его лице не дрогнул, как будто всё так и должно быть, такой повседневный диалог о погоде, ничего особенного.

Я аккуратно спросил Дину:

— А вы с Артёмом где познакомились?

Она опять резко дёрнулась, подавилась накатывающим смехом и радостно сказала:

— В реабилитационном центре. В реабилитационном центре мы познакомились, «Апрель» называется. Артём туда с мамой ходил, я тоже, да, Артёмка, да?

И он на меня посмотрел, кивнул с серьёзным видом, будто сказал мне: «Да, вот это уже правда, это было».

— Понятно, — сказал я. — Давно?

Тёмка пожал плечами и ответил:

— Да мне лет пять, наверно, было, Дине, может, десять или около того. Не помню уже. Всю жизнь как будто знакомы, да?

Дина опять захихикала и шустро так проговорила:

— Ой, вообще не говори, Артём, да, всю жизнь.

За дверью опять та же самая песня загремела на всю квартиру, опять про «глаза карие» и про «талию» музыкальный центр развылся.

Женька недовольно цокнул и засмеялся:

— Одно и то же всё время, я просто поражаюсь.

— Да у меня то же самое, — сказал я. — В детстве маме с отцом раз по двадцать за вечер её на диске ставил.

Он вдруг так оживился, весь выпрямился и спросил:

— Тебя тоже заставляли, да?

— Да.

— И меня тоже дёргали! — засмеялся Женька. — Блин. У нас чё, одно детство на всех было?

Я вдруг замер от этих его слов. А вокруг всё будто застыло на миг в душной вечерней тиши под грохот старой песни в зале.

— Точно… — я тихо ответил. — Да. Было.

— Витёк, ты же куришь, да? — Женька спросил меня, а я кивнул. — Пошли на балкон выйдем?

Дина сказала нам вслед:

— Да, курят, смотри какие, а, взрослые уже, совсем, да, Артём?

— Мгм, — Тёмка ей ответил, глянул на меня и одобрительно кивнул, будто отпустил меня покурить со своим двоюродным братом.

Мы с Женькой вышли на балкон, дверь закрыли и очутились в вечерней предновогодней тишине. Всё вокруг смолкло, будто мы с ним оглохли, даже надоедливой песенки в зале уже не было слышно. Лишь невесомый рокот зимнего морозного воздуха, такой едва заметный шелест лёгкого ветерка, будто самая настоящая симфония спокойствия и безмятежности.

Женька мне предложил сигарету, я помотал головой, достал свою пачку и щёлкнул железным колёсиком зажигалки во тьме балкона. Вокруг на миг всё вспыхнуло тёплым ярким огоньком, и в воздух полились серые дымные змейки.

Женёк высунулся в соседнее окошко, прямо как я обычно делал на этом балконе, глянул на замёрзшую до следующего года девятиэтажку напротив и спросил:

— Чё вы с Тёмычем вместе, да, живёте?

От этого его вопроса я вдруг замер с сигаретой в руках, чуть даже не прокашлялся. Стою и понимаю, что глупо смотрю, как крохотными угольками переливается кончик папироски в вечерней тьме уснувшего дворика.

— М? — спросил Женька, посмотрел на меня и разок затянулся. — Тётя Лена маме моей рассказала.

— Рассказала? — я тихо спросил его, а сам почувствовал, как по хребту пробежала холодная дрожь.

— Мгм. Она к ней часто ходила, когда мама болела, ухаживала за ней, продукты, лекарства таскала. Болтали с ней, наверно, часто. Она мне и рассказала потом про Артёма.

— И чего ты? Как к этому всему…

Он перебил меня:

— Да нормально я отношусь. Пофиг мне. Он же брательник мой. Если такой, ну, значит, такой, чего теперь поделать?

Я тихо закивал, затянулся ещё разок и выкинул сигарету в окно, не стал даже докуривать. Выдул остатки дыма, деловито сложил локти на оконной раме, стоял и смотрел на девятиэтажную громадину на другом конце двора с её россыпью тёплых огоньков в бессчётных окнах.

— Да, — я тихо пробормотал и закивал. — Вместе с Тёмычем живём. На Декабристов.

— Ясно, — невозмутимо ответил Женька, почесал шею под колючим свитером и продолжил курить. — У меня старшая сестра, Алёна, с Артёмом часто в детстве нянчилась, когда он к нам в гости с бабушкой приходил. У нас книжки были про животных. Одна такая синяя, до сих пор где-то валяется. Он лет до четырёх читать не умел, просил Алёнку всё время ему почитать.

Я так радостно заулыбался и сказал:

— Да, это он любит.

— Всё время, когда приходил, просил её одну и ту же статью в книжке почитать. Знаешь, про что? Про лохнесское чудовище. Такая маленькая заметка там была, два или три абзаца и фотография, где шея чёрная над водой плывёт. Она ему один раз прочитает, два, три. Он всё просит и просит. Всё время одно и то же просил.

— Надеялся, наверно, что это всё правда. Он же динозавров любит.