Пока, заяц

empty-line/>

— Знаешь, как в армии говорят?

— Да, да, чё-то там про ноги в тепле, знаю.

— Молодец. Бегом надевай, понял? Опять болеть хочешь? Да, да, я помню.

— Вить.

— Надевай, надевай, давай шустрей. Щас маме твоей иначе позвоню.

Свесил нос и пошёл в комнату за носками, а я стоял в дверном проёме, весь уже взмок в своём пуховике и недовольно мотал головой. Вот ведь хулиган какой, а. Он вышел из комнаты, зашлёпал по сморщенному линолеуму своими лапками в тёплых вязаных носках и недовольно посмотрел на меня, будто отчитался, мол, доволен теперь?

— Вот. Вот. Теперь не замёрзнешь. Трико надел?

— Надел.

Я подошёл к нему, нагло оттащил пальцами краешек его штанов, посмотрел туда и сказал:

— Вижу. Вот теперь пошли.

***

Громкий писк домофона убил подъездную тишину. Мы распахнули холодную металлическую дверь и вывалились с ним в трескучий январский мороз, вдохнули поглубже колючий сухой воздух, отчего Тёмка даже тихонечко прокашлялся, а морда его утонула в клубах густого пара.

Старая бежевая хрущёвка из облезлых кирпичей будто трещала от этой зимней тишины, смотрела на нас глазами своих холодных окон, в которых теплились огоньки гирлянд и людского празднования. Вокруг невесомый гул воздуха. Без лая собак, без шелеста автострады, без салютных взрывов и свиста поезда вдали. Совсем ничего, только я, он, сплошной зимний холод, хрустящие переливы снега под ногами и спящие в пушистых ватных одеялах деревья и кусты сирени в палисаднике.

— Тишина какая, обалдеть, — прошептал я и почувствовал, как по спине пробежали мурашки оттого, что я своим голосом уничтожил это ночное безмолвие спящего дворика.

— Курить хочу, — я сказал ему. — За сигаретами прогуляемся?

Тёмка так непонимающе глянул на меня и спросил:

— Думаешь, что-то открыто? Ночью. Первого января.

— Найдём, не ссы.

И захрустел со мной рядышком по белому алмазному покрывалу, плыл со мной под сводами погибших до самого мая берёз и их чёрных обвисших веток. С одной такой ветки сорвалась страшная чёрная ворона, громко каркнула на весь двор и исчезла в оранжево-розовом холодном небе.

— А я ведь так никогда не гулял даже ночью первого января, — сказал Тёмка и так заулыбался, будто я его не за сигаретами с собой позвал, а в парк аттракционов потащил. — Как будто все вымерли. Тихо очень, да. Офигеть.

— Наслаждайся, заяц, — сказал я ему и засунул руки в карманы. — Такое раз в году только бывает.

Мы с ним вышли к дороге, что рассекала весь Моторострой аж до самого химзавода. Дорога эта куда-то далеко-далеко за горизонт уходила и терялась в морозной дали среди девятиэтажных монолитных стен. И ни машин, ни автобусов, никаких случайных прохожих, лишь монотонное сияние глупого светофора на перекрёстке и вспышки гирлянд в окнах окружавших нас панельных уродин.

Тёмка увидел у края дороги билборд с рекламой кредита на компьютер, ткнул в него пальцем и сказал мне:

— Блин. Когда Женьке впервые компьютер купили, я так расстроился.

— Тоже захотел, да? — я спросил его с ухмылкой.

— Да нет. Мы же с ним в сегу постоянно играли, подумал, ну всё, не будем больше в неё играть. Теперь только компьютер. Они к нам в гости приходили с родителями, и он уже не про «Приключения мультяшек» со мной разговаривал, не про Голдэн Акс, а про Нид Фор Спид, про ГТА. Я как бы понимал всё, тоже слышал про эти игры, но мне это тогда ещё не было так интересно, я ещё в сегу любил играть. А потом мы с ним идём как-то мимо, смотрим на такой же билборд, там написано «кредит на двенадцать месяцев». Он говорит, вон, у меня такой же комп. А я тупой был, господи, стыдно так. Знаешь, что сказал? Я думал, что кредит на двенадцать месяцев, это когда ты типа берёшь в аренду, ну, напрокат как бы на двенадцать месяцев, а потом возвращаешь обратно.

И я вдруг так засмеялся, хоть и казалось мне, что уже трудно меня было удивить какими-то его историями.

А он на мой хохот не обращал внимания и продолжал:

— Я ему сказал: «Да, классный комп, жалко, что отдавать через год придётся». И так обрадовался, думал, ну всё, отдаст, а потом опять со мной в сегу будет играть. Он как заржал, сначала не понял, про что я вообще говорю.

И я тоже заржал, хоть и понял, про что он там говорил. Опять свои детские глупости мне рассказывал. И так мне иногда хотелось, чтобы мы с ним были с самого детства знакомы, чтобы я мог эти его странные эпизоды лично своими глазами увидеть.

— Тёмка, — сказал я сквозь смех, — ты точно все эти истории не выдумываешь? А? Я иногда прям поверить даже не могу.

— Не выдумываю.

— Значит, и впрямь ты такой дурачок у меня, да?

А он пожал плечами:

— Тебе виднее.

Мы с ним зашли в сонный магазин на первом этаже. Ботинками своими наступили в лужи растаявшей грязи и мокрого песка и очутились в окружении цветастой глянцевой мозаики упаковок с чипсами, жвачками и сухариками. Аккуратные ряды жестяных банок с пивом переливались в унылом свете потрескивающей лампы под потолком. Продавщица презрительно уставилась на нас своими пустыми мешковатыми глазами, надула пошло накрашенные ярко-красной помадой губищи и подошла к одинокому кассовому аппарату.

— С Новым годом, — Тёмка сказал ей тихо, а она кивнула ему в ответ и медленно моргнула уставшими веками в сверкающих фиолетовых тенях.

Я спросил его тихонько:

— Будешь чего-нибудь?

— Не знаю, — прошептал он мне и покосился на кассиршу.

— Пива нет, водки нет, — вдруг сказала она монотонно.

— Хорошо. У нас тоже, — ответил я и пожал плечами.

— Жвачку хочу, — Тёмка сказал и дёрнул меня за рукав. — У тебя мелочь есть?

Я достал из кармана холодные блестящие монетки, бросил их на прилавок и сказал:

— Дайте две ментоловые, которые поштучно.

Кассирша шустро соскребла деньги в охапку и швырнула нам две пластинки в сверкающей серебристой обёртке. Тёмка схватил их своей рукой в варежке и с благодарностью кивнул.