Привет, заяц

Потом как-то раз приезжал к нам дядя Андрей из Москвы, бабушкин брат. Закрылся со мной в комнате, свет выключил, зажёг свечку и начал читать какую-то молитву, начитывал её полчаса, а я всё лежал, посмеивался, думал, что же вообще такое происходит? С каким только мракобесием мне тогда не довелось столкнуться, из адекватных «специалистов» мне запомнилась лишь одна бабушка старенькая, гадалка, жила далеко за городом в убогой и дурно пахнущей кошками квартире. Денег с нас не взяла, вообще ни с кого не брала, нагадала, что у меня всё будет хорошо, никаких обрядов не проводила, просто велела ехать домой и лечиться дальше, как мы считали нужным.

В конечном итоге что-то из всей этой хиромантии сработало, и через несколько месяцев магнитно-резонансная томография не показала у меня в печени абсолютно ничего, никаких проблем. Мама тогда даже не поверила и повторила исследование, чтобы на всякий случай убедиться.

Ничего. Всё чисто.

Она мне тогда поведала, что врач, взрослый шестидесятилетний мужик, развёл руками и сказал:

— Значит, хорошо молились. Молодцы.

И я до сих пор так и не знал, что это была за чертовщина такая, рак или не рак, был ли он вообще и почему вдруг исчез? Вроде как был, несколько исследований это подтвердили, анализы крови, УЗИ, МРТ. А потом взял и испарился. И я не знал после этого, верить во всякую паранормальщину или нет. Вроде как чудо случилось, поэтому верить надо, а с другой стороны, не хотелось выглядеть дураком, каждый раз рассказывая друзьям и знакомым: «А представляете, я вот однажды в десять лет чуть не сдох, меня какая-то бабка-колдунья на ноги поставила».

И мама сейчас пыталась сделать всё, что было в её силах, лишь бы только не допустить этого ужаса ещё раз, я и представить не мог, как она тогда обо мне плакала, как сильно переживала, молилась. Я рассказал Витьке об этой истории, он лежал со мной рядом на разложенном диване, внимательно слушал, грел теплом своего колючего свитера и не перебивал.

Он спросил меня:

— И чего ты думаешь, тебя от рака какая-то бабка вылечила?

Я пожал плечами и прохрипел:

— Не знаю. Не исключаю такой возможности.

— Да брось, — сказал он и посмеялся над моим суеверием. — Это в каком году, говоришь было?

— В две тысячи шестом или в седьмом, вроде.

— В четвёртом классе тогда мы с тобой учились, получается. Странно как.

— Что?

Витька замолчал, лежал, смотрел в потолок, хмурил брови, над чем-то задумывался.

— Что? — не унимался я.

— Да у меня тоже в тот год чёрт знает что со здоровьем творилось.

Не надо было его спрашивать о таких вещах, но я болел, лежал в лихорадке, дрожал от холода и всё не унимался. И Витька рассказал мне, как перед самой кадетской школой, когда он проходил медобследование, у него в сердце обнаружили какие-то шумы, послали к кардиологу, на УЗИ нашли три дырки в сердце, пролапсы. Тогда у нас в области ещё не было толковой детской хирургии, уж тем более кардиологической, врачи не знали, что посоветовать, посылали его с мамой в Москву, но заранее предупредили, что операция будет сложная и обойдётся в не один десяток тысяч евро, и не факт, что пройдёт в России.

Мама его тогда убивалась и плакала днями ночами, прямо как моя, всё думала, как же Витьке помочь. Решила уже и дом продавать, переехать в маленькую городскую квартиру, лишь бы только его спасти. А потом и в его судьбе случилось необъяснимое чудо. В области у нас проходила какая-то правительственная программа, ясное дело, для отмыва денег, но всё же проходила, и по ней раздавали квоты на сложные детские операции, которые делали у нас в Верхнекамске, и не абы кто, а зарубежные именитые хирурги.

Непонятно как, но он попал под эту программу, его тогда прооперировали и поставили в сердце на месте дырок три металлических гвоздика, как он их называл. Он рассказывал, что тогда лежал в сознании, всё видел и слышал, не мог разобрать речь иностранных врачей, которая отдалённо напоминала ему какой-то славянский язык, из чего я сделал вывод, что доктора были, наверно, чешские или польские.

И слава богу, операция Витьке помогла, не было в его сердце больше шумов, не было никаких осложнений, врач с чистой душой разрешила ему идти в кадетскую школу, но на всякий случай предостерегла и назначила ему специальную группу. Вместо четырёх километров, как все, Витька бегал три, порой всего два. Вместо пятидесяти отжиманий делал тридцать. От этого в школе его первое время дразнили сахарным, мол, чего ты, как все тут, круги не наматываешь, а сидишь и отдыхаешь? Он со своим гордым характером последнее время уже наплевал на свои ограничения и носился вместе со всеми, да и на боксе себя не жалел, ещё и кандидатом в мастера спорта стал.

Поэтому-то его и не допустили до тропы мужества, о которой он мне тогда рассказывал на крыше, хоть я и знал, что такой парень, как он, первым бросится прыгать с парашютом после двух дней в лесу, в грязи и под дождём. И я всё поражался, почему же он мне всё это время об этом не рассказывал?

— А чего об этом рассказывать? — удивился Витька. — Было и было. Подумаешь. Не люблю жаловаться.

И вот смотрел я на него, на другого, тоже больного человека, с серьёзными проблемами со здоровьем, и невольно сравнивал нас обоих. У меня было чёрт знает что, с чем я даже не ходил на физкультуру, а Витька после операции на сердце учился в школе с военным уклоном, да и ещё кандидата в мастера спорта по боксу получил. И как такое возможно? Неужто одна лишь сила духа?

Я лёг ему на грудь, на его колючий пышный свитер, прижался к нему и спросил очень тихо:

— Тебя сейчас ничего не беспокоит?

— Сердце, что ли? Нет, не беспокоит, не волнуйся.

— Ты меня не обманываешь? Я же знаю, что ты не расскажешь, будешь молчать.

— Нет, Тём, тебя не обманываю… — он помолчал, а потом еле слышно добавил: — И никогда тебя не обманывал, чего ещё такое говоришь?

И в душе я это знал. Меня его слова так успокоили. Я лежал у него на груди, легонько то опускался, то поднимался в такт его дыханию, а потом и вовсе заснул, проснулся весь мокрый, температура спала, во рту всё пересохло, а горло всё так же царапало. Моя голова всё ещё сдавливала ему грудь, и я вдруг понял, что всё это время он лежал не шелохнувшись, не хотел меня тревожить, я посмотрел на него, он глянул на меня, улыбнулся, кивнул, мол, ну чего тебе надо?

<