Просветитель

— Полно врать-то! Никогда ты мн теткой не была.

— Ну, не теткой, такъ въ сватовств — а все-таки родня. Покойный мужъ мой съ твоимъ батюшкой хлбъ-соль водили! Да… А ты даже и не поцловался съ вдовой-то его сирой…

Самоплясовъ хотлъ юркнуть черезъ калитку на улицу, но изъ-подъ навса вышли два мужика — одинъ черный въ армяк изъ домашняго сраго сукна, а другой въ рваномъ полушубк, и загородили дорогу.

— Къ твоей милости, Капитонъ Карпычъ… Поздоровкаться пришли и поздравить съ пріздомъ, — заговорилъ мужикъ въ сромъ армяк. — Дай Богъ счастливо… Клементій я… Нешто не помнишь Клементія?

— Помню, помню… Здравствуй… — проговорилъ Самоплясовъ, протягивая руку и тому и другому мужику. — Вотъ послзавтра по папеньк обдня заказная будетъ и заупокойный столъ, такъ приходите.

— А я Захаръ Семеновъ. Не помнишь меня, господинъ Самоплясовъ? — назвалъ себя мужикъ въ полушубк. — Ты махонькій ко мн въ колодецъ птуха загналъ и утопилъ.

— Ну, и отлично. Вотъ и приходите послзавтра поминать папеньку.

Самоплясовъ уже вышелъ на улицу. Мужики не оставали отъ него. Мужикъ въ сромъ армяк, Клементій, говорилъ:

— Придемъ, придемъ. На будущемъ угощеніи благодаримъ покорно. А не дашь-ли ты намъ сейчасъ на вино, чтобы для твоего прізда за здоровье твое намъ выпить?

— Слдуетъ, слдуетъ, Капитонъ Карпычъ. Ужъ на полтинникъ разорись… — поддерживалъ просьбу мужикъ въ полушубк. — Послзавтра за упокой будетъ, а сегодня за твое здоровье съ прізда.

Самоплясовъ шлепалъ по грязи по направленію къ фельдшерскому пункту, и чтобы отвязаться, остановился, вынулъ изъ кошелька нсколько мелочи и далъ. Т благодарили.

Подскочилъ къ Самоплясову третій мужикъ въ нанковомъ казакин — Семенъ Яковлевъ — и заговорилъ:

— А я что-же за обсвокъ въ пол, господинъ Самоплясовъ? Давай ужъ и мн сколько-нибудь на выпивку… Давай по случаю прізда… давай. Т теб чужіе, а я все-таки родня… Хоть и дальній, но родня.

— Ахъ, народъ, народъ! — процдилъ сквозь зубы Самоплясовъ. — Родственникъ тоже. Ну, вотъ, возьми, родственникъ, двугривенный и выпей.

— На этомъ благодаримъ покорно. Да не осталось-ли хоть тулупчика стараго посл покойника?

— Посл, посл. Я вдь не завтра узжаю. Еще увидимся.

Самоплясовъ сунулъ ему двугривенный и ускорилъ шагъ. Попадались по дорог ветхія, срыя, закопченныя избушки съ развалившимися воротами, попадались исправныя избы, попадались и избы богатевъ съ расписными ставнями и коньками на гребняхъ крышъ. Въ окнахъ избъ виднлись бабьи лица и кланялись ему. Самоплясовъ то и дло поднималъ руку къ своей мерлушковой срой скуфейк и кланялся направо и налво. Поражало обиліе мелочныхъ лавочекъ въ сел. То и дло виднлись вывски «мелочная лавка». На окнахъ лавочекъ стояли расписныя чашки, восьмушки съ чаемъ, рюмки, а на рюмкахъ лимоны. Навстрчу ему попалась розовенькая, свженькая, миловидная двушка съ подоткнутымъ подоломъ ситцеваго платья, въ резиновыхъ калошахъ, надтыхъ на полусапожки, въ красныхъ шерстяныхъ чулкахъ, въ кофт и желтомъ платк на голов. Она несла на коромысл два деревянныя ведра съ водой, смшалась, покраснла и остановилась, давая дорогу Самоплясову. Самоплясовъ залюбовался ея миловидностью, прищурился, скосилъ глаза и пробормоталъ вслухъ:

— Любопытный кусочекъ… Вы чья, мамзель, будете?

— Мартына Егорыча дочка… Я васъ чудесно знаю, Капитонъ Карпычъ, — отвчала она, скромно опуская глазки.

— Постараемся увидться съ вами. Зовите къ себ на посидлки.

— Что-жъ, мы съ удовольствіемъ… Даже рады очень.

Самоплясовъ прошелъ дальше. Стояла глубокая осень. Выпадалъ ужъ и снгъ, таялъ, а потому улица была сильно грязна. До фельдшерскаго пункта оставалось очень недалеко, какъ вдругъ около него очутился заячій шугай, а изъ пестраго байковаго платка выглядывало морщинистое лицо Матрены Игнатьевны.

— Не ласково ты принимаешь родню свою, Капитонъ Карпычъ, — сказала она. — Вдь я къ теб съ просьбой шла, хотла въ ноги поклониться. У меня, сироты, лтось лошадь пала. Помоги на лошадь. Мы тетеньк твоей Соломонид Сергвн по частямъ все честь честью отдалимъ.

— Ладно, ладно. Вдь не сейчасъ-же я узжаю. Я здсь недли три проживу, а можетъ быть и больше. Зайдешь какъ-нибудь, переговоришь съ теткой Соломонидой, а она мн доложитъ. — отвчалъ Самоплясовъ и сталъ переходить по мостику черезъ придорожную канавку къ изб, на которой вывска гласила: «Антроповскій медицинскій пріемный покой».

VIII

Земскій врачъ докторъ медицины Гордй Игнатьевичъ Клестовъ уже кончалъ пріемъ амбулаторныхъ больныхъ, когда Самоплясовъ вошелъ въ амбулаторію. Амбулаторія была небольшая комната при квартир фельдшера, съ низкимъ потолкомъ, оклееннымъ глянцевой блой бумагой, даже съ неоштукатуренными стнами, обитыми картономъ, на который и были наклеены обои, и покатымъ отъ ветхости дома поломъ, когда-то крашенымъ, но не только обтертымъ, но даже выбитымъ сапогами съ гвоздями посщающихъ амбулаторію больныхъ. Грязь, занесенная больными съ улицы, комками лежала на половицахъ. Было темно отъ маленькихъ оконъ. Даже о малйшей гигіен не могло быть рчи. Въ амбулаторіи осталось только двое больныхъ: сидлъ мужикъ съ обвязанной тряпицей рукой и баба показывала доктору Клестову грудного ребенка. Докторъ Клестовъ въ бломъ коленкоровомъ халат внимательно осматривалъ ребенка въ грязныхъ вонючихъ пеленкахъ. Около него въ такомъ-же халат суетился фельдшеръ, губастый и носастый еврейскаго типа пожилой человкъ.

— Что это, макъ? Я вижу зернышки мака… Зачмъ-же ты ребенка макомъ поишь! — возмущался докторъ.

— А чтобы не блажилъ и спалъ лучше, — невозмутимо отвчала баба, — Сосдка посовтовала.

— Не смть этого длать! Не смть! Макъ — ядъ для ребенка.

— Какой-же ядъ, баринъ, если мы его димъ.

— Ну, пожалуйста не разсуждай. Вотъ я сейчасъ дамъ лкарства и будешь давать его по половин чайной ложечки ребенку. Но не больше полуложечки.

— Мазать?

— Пить, пить. Въ нутро… Три раза въ день. На зар утромъ, въ обдъ и на ночь. А животикъ оберни ему чмъ-нибудь теплымъ. Овчинка есть — такъ овчинкой, а нтъ — фланелькой или чмъ-нибудь шерстянымъ. Да раза въ два сложишь… и обвяжи потомъ…

Докторъ сказалъ фельдшеру латинское названіе лкарства и крикнулъ:

— Слдующій!

Къ столу, около котораго находился докторъ, приблизился мужикъ съ больной рукой и сталъ развязывать тряпицу.

— Грязно держишь, грязно… Я вдь сказалъ теб, чтобы тряпица всегда была чистая, — говорилъ докторъ.

— Да вдь не напасешься, ваша милость, — отвчалъ мужикъ.

Войдя въ амбулаторію, Самоплясовъ, дабы не мшать доктору, стоялъ въ дверяхъ и внимательно слдилъ за докторомъ и разсматривалъ его.

Докторъ Клестовъ былъ пожилой человкъ небольшого роста, лысый, съ замтной сдиной на голов и въ бород, въ очкахъ, съ русскимъ носомъ луковицей. Повернувъ голову къ дверямъ и видя, что кто-то стоитъ у косяка, онъ воскликнулъ:

— Еще есть кто-то? Послушайте! Зачмъ-же вы опаздываете! Вдь у меня пріемъ только до часу!

— Это я, Гордй Игнатьичъ, — откликнулся Самоплясовъ. — Я… я не больной.

— Кто вы? — задалъ вопросъ докторъ, плохо видя его черезъ очки.

— Я, Капитонъ Самоплясовъ. Но жду своего термина, пока вы освободитесь.