Просветитель

— Полноте, полноте… Какъ вамъ не стыдно! — заговорилъ отецъ Іовъ. — Закормилъ на славу, да еще извиняется! Пиръ Лукула, а онъ извиняется.

— На поминальномъ обд, батюшка, ужъ поправимся. Форменный обдъ сдлаю.

— Не поправитесь… — вмшался въ разговоръ прислуживавшій у стола Колодкинъ. — Насчетъ рыбы не поправитесь.

— Отчего? — спросилъ Самоплясовъ.

— Оттого, что рыбы здсь нтъ. Какая здсь рыба! Вчера изволили за ужиномъ кушать. Окуньки въ три вершка, что мальчишки деревенскіе на удочку ловятъ. Разв это рыба! А настоящей парадной рыбы здсь нтъ.

— Барина въ уздъ завтра за рыбой командируемъ! — вскричалъ Самоплясовъ. — А рыба должна быть, въ город она есть.

Холмогоровъ, сидя откинувшись на спинку стула, пустилъ длинную струю сигарнаго дыма и насмшливо отвчалъ:

— Такъ я теб сейчасъ и похалъ въ уздный городъ за рыбой. Дожидайся!

— Странно! Но если мн для обда требуется?

— Посылай другихъ. А я теб не батракъ достался.

— Вона! Эво, какъ люди-то разсуждаютъ! — прищелкнулъ языкомъ Самоплясовъ. — А еще адьютантомъ сюда пріхалъ!

— Да кто теб сказалъ, что я у тебя адьютантомъ? Выбей ты эту дурь у себя изъ головы!

Холмогоровъ разсердился, съ шумомъ отодвинулъ стулъ и вышелъ изъ-за стола.

Самоплясовъ былъ уже изрядно разгоряченъ виномъ и сказалъ ему:

— Не горячись, не горячись! Печенка лопнетъ. Ну, не адьютантомъ похалъ, такъ для компаніи. А для компаніи — все другъ для друга. Я для тебя, а ты для меня… За компанію монахъ женился.

— Такъ опять-таки не провизію-же закупалъ…

— Однако ты мою провизію шь, мою провизію куришь.

— Дуракъ! Еще сметъ попреки длать! — пробормоталъ Холмогоровъ и удалился къ себ въ комнату, хлопнувъ дверью.

Всмъ остальнымъ сдлалось очень неловко, хотя они и продолжали еще сидть за столомъ.

— Я вамъ, многоуважаемый, причетника Кузьму пошлю въ городъ за рыбкой, дайте только лошадь, — сказалъ отецъ Іовъ, весь красный отъ вина.

— Въ лучшемъ вид, батюшка. Даже пару возьмемъ на почтовомъ двор, потому насчетъ рыбы мн не хочется ударить въ грязь лицомъ.

— Вотъ и отлично. И онъ вамъ отличныхъ судаковъ привезетъ. Да въ город у насъ и осетрина хорошая найдется. Кузьма купитъ. Что угодно купитъ. Онъ мужчина ходовой. А только вотъ что: не отложить-ли вамъ поминанье-то денька на два? Вдь, пожалуй, послзавтра не успете. И провизію закупать, и стряпать. Хлопотъ много. До субботы-бы…

— А что-жъ, до субботы, такъ до субботы… День хорошій, настоящій поминальный, — согласился Самоплясовъ.

— А въ воскресенье облава? Не подойдетъ, чтобъ два дня подъ-рядъ! — воскликнулъ учитель.

— А кто намъ мшаетъ облаву на слдующее воскресенье отложить? Я вдь здсь съ мсяцъ проживу.

— А вдругъ снгъ большой выпадетъ, такъ какая тогда облава!

— Не выпадетъ, другъ. Наохотимся вдоволь еще. А обдъ поминальный я хочу на славу сдлать. Ужъ длать, такъ длать и помянуть папеньку на отличку, чтобъ не ударить въ грязь лицомъ. Правду я, Гордй Игнатьичъ? — обратился Самоплясовъ къ доктору.

Докторъ Клестовъ ничего ему не отвтилъ на вопросъ, но подошелъ къ нему, положилъ руку на плечо и проговорилъ:

— Ахъ, Капитоша, Капитоша! Дивлюсь я на твою перемну. Совсмъ ты не тотъ, какимъ былъ прежде. Не люблю я такихъ.

XII

Наступили уже сумерки, когда гости разошлись. Прозвонилъ бубенчиками отъзжающій докторъ Клестовъ, жившій верстахъ въ пятнадцати отъ села Антропова. Ушелъ священникъ Іовъ Андреевичъ Свтильниковъ, взявъ деньги на рыбу для поминальнаго обда, общавъ за нею послать въ уздный городъ причетника Кузьму. Послднимъ уходилъ учитель Мишукъ. Онъ торопился на спвку заупокойной обдни, которую назначилъ сегодня въ пять часовъ вечера. Уходя, онъ говорилъ Самоплясову:

— Да что-бы теб нотъ намъ пожертвовать! Въ нотахъ мы терпимъ скудность большую. Все, что у насъ есть — переписанное, а переписано плохо.

— Могу, могу… Отчего не пожертвовать, — отвчалъ Самоплясовъ.

— Да и вообще теб надо что-нибудь сдлать съ просвтительной цлью для нашего сельскаго населенія въ память твоего покойнаго отца.

— Да вдь ужъ вчера сказалъ, что сдлаю. Ну, и сдлаю. Дай мн оглядться-то. Я когда. халъ сюда, такъ воображалъ объ этомъ. Хочешь, я устрою посидлки для дамскаго пола у меня въ дом? Созову всхъ антроповскихъ двицъ, закачу имъ угощеніе, танцы подъ настоящую музыку… Аристофонъ у меня есть… привезенъ. Граммофонъ тоже… Сначала программа для увеселенія публики… Какъ въ клуб, напримръ, въ Петербург… А потомъ танцовальное отдленіе. Танецъ кекъ-вокъ… Баринъ покажетъ имъ этотъ новомодный танецъ. И пріятно и для здшнихъ двицъ будетъ полировка и просвщеніе.

— Ну, какое-же это просвщеніе! Я не объ этомъ просвщеніи говорю, — сказалъ учитель.

— Да это только для начала… А потомъ можно и на другой манеръ. Ну, приглашу лсничаго Кнута, и онъ покажетъ двушкамъ всю эту самую астрономію на неб въ мою трубу… То-есть гд какая звзда, гд какая планета и какъ он называются. Трубу я отличную привезъ, чтобъ съ лсничимъ заниматься, а онъ мастакъ этого дла…

— Какія-же это посидлки, если одн двушки! Это ужъ монастырь какой-то. На посидлкахъ двушки и парни. А здшніе парни, самъ знаешь, какіе! Придутъ полупьяные, натопчутъ теб грязи въ комнатахъ, — возражалъ учитель.

— Ну, и парней пригласимъ. Пригласимъ такихъ, которые почище. Не вс-же они въ грязныхъ сапогахъ. Я знаю такихъ, что и калоши резиновыя носятъ.

— Срость… Вс они срость и невжество, даже и т, кто въ калошахъ ходитъ.

— А вотъ среди насъ, полированныхъ, и они отполируются. Ты имъ тоже какое-нибудь, стихотвореніе Некрасова прочтешь. Помнишь, что ты мн читалъ когда-то? И будетъ музыкально-танцовально-литературный вечеръ. Правильно я? Согласенъ?

— Ну, да объ этомъ потомъ. Прощай!

Учитель ушелъ. Самоплясовъ остался одинъ. За обдомъ онъ изрядно выпилъ, и теперь хмель тяжело выходилъ изъ его головы: боллъ затылокъ, стучало въ виски, во рту было сухо. Онъ прилегъ отдохнуть, думая заснуть, но не спалось. За стной кряхтлъ Холмогоровъ и кашлялъ раскатистымъ кашлемъ. Самоплясовъ поднялся, спросилъ себ зельтерской воды и сталъ переругиваться черезъ стну съ Холмогоровымъ.

— Считаешься пріятелемъ, а не хочешь за рыбой для обда създить! Какой ты пріятель! Ты, стало-быть, не пріятель, а только карманная выгрузка, — говорилъ онъ.

— Прошу не называть меня такой кличкой! Я этого не потерплю! — закричалъ Холмогоровъ.

— Да конечно-же только изъ-за денегъ пріятелемъ считаешься! Чтобъ сорвать, урвать или взять въ долгъ безъ отдачи!

— Ты долженъ за честь считать, что я иногда у тебя беру по-пріятельски! — еще больше возвышалъ свой голосъ Холмогоровъ. — Ты и я! Я родовитый дворянинъ, а ты разбогатвшій мужикъ, да еще не самъ и разбогатвшій-то, не своимъ умомъ, а мальчишка, которому счастье привалило.

— Не смй и меня называть мальчишкой! А то такой кличкой назову, что не поздоровится. Видлъ я разъ, какъ тебя въ клуб въ игорной комнат чествовали.