Внезапный выброс

— Мне хотелось только напомнить, что есть мое категорическое запрещение совмещать нарезные работы на выбросоопасных пластах с любыми другими работами. И вот…

— В какой связи находится это ваше сообщение с обсуждаемым планом? — оборвал Стеблюк технического директора, жалея, что предоставил ему слово.

— Еще раз извините…

Стеблюк уловил в голосе Виктина нотки подобострастной угодливости и отвернулся от него.

Опанас Юрьевич хорошо знал и Виктина, и Килёва, сидевших локоть к локтю за столом, но только сейчас, увидев их рядом, вдруг удивился разительной непохожести этих двух, оказавшихся в одной упряжке руководителей. Килёв был огромного роста, порывистый, басистый. Все, за что он ни брался, делал увлеченно, напористо, смело. Всюду, где он появлялся, к нему, как железные стружки к магниту, тянулись люди. Подчиненные не испытывают перед ним страха. А самые строптивые из них порой вступают с Килёвым в полемику, даже в перебранку и, войдя в раж, постукивают кулаком по столу, а покидая кабинет, демонстративно — и такое бывает — хлопают дверью. Килёв в таких случаях обычно создает видимость, что нетактичности в их поступках не заметил. Немного поостыв, они сами вспоминают о ней, своей нетактичности. И начинают выискивать причину, чтобы побыстрее попасть к Фролу Ивановичу на прием и как-то сгладить свою вину перед ним. А Килёв под разными предлогами не принимает их день, два, неделю… И такая его мера действует вернее, чем выговоры и разносы. Приказы и распоряжения Килёв подписывает всегда неохотно, да и рождаются они мучительно, десятки раз им уточняются, увязываются, согласовываются. А как подписал документ — тогда все! Тогда умри, а выполни! И каждый выполнял. И не потому, что страшно потерять работу, попасть под «сокращение штатов», — к таким приемам Килёв никогда не прибегал, — а по той простой причине, что нельзя не выполнить: не позволит контрольная служба. Она — детище и гордость Килёва.

Виктин же выглядел рядом с Килёвым не то подростком, не то болезненным юнцом. Но главное, в чем видел их отличие Опанас Юрьевич, — в методах работы одного и другого. На шахты ездить Виктин не любит, бывает на них редко, больше корпит в просторном, с кондиционированным воздухом кабинете. Поговаривают, что в верхах у него есть «рука» и потому Килёв вынужден с ним мириться. Но Опанасу Юрьевичу хорошо известно: никакой такой «руки» у Виктина нет. Есть голова на плечах, а в ней — недюжинный ум, начиненный фундаментальными знаниями горного дела и сопредельных наук. Он превосходно знает и держит в памяти сложнейшие лабиринты даже тех выработок, в которых никогда не был, изучив их по планам горных работ. Виктин рьяно следит за новинками отечественной и зарубежной отраслевой литературы, изучает опыт передовых горнодобывающих стран и с завидным рвением внедряет все стоящее на предприятиях своего объединения. Оно добилось высокой нагрузки на каждый забой, планомерной подготовки новых участков и горизонтов. Почти все шахты теперь работают ритмично, а объединение в целом имеет самые высокие по министерству технико-экономические показатели.

Опанасу Юрьевичу не раз приходилось слушать выступления Виктина. О чем бы он ни говорил — была видна эрудиция и умение преподнести ее, а его доклад «О проблемах научно-технической революции в угольной промышленности», прочитанный на республиканском совещании горняков, произвел на Стеблюка глубокое впечатление. Особое внимание Опанаса Юрьевича обратили на себя обстоятельный анализ тенденций, наметившихся в отрасли, и скрупулезный разбор положительных и отрицательных влияний НТР. Во время перерыва он подошел к Виктину, чтобы поблагодарить его за содержательный доклад, и потом нещадно бранил себя за опрометчивый поступок: Олег Михайлович начал с таким усердием расшаркиваться, так подобострастно благодарить за оказанную ему «высокую честь», что Стеблюка взяла оторопь. «Откуда у него это? И зачем оно ему? Неужели такому толковому инженеру неведомо чувство собственного достоинства?» — недоумевал тогда Опанас Юрьевич.

Стеблюк был убежден: подхалимство, лесть, угодничество — оружие бездарей, людей никчемных, слабодушных, нечистоплотных, подлых по своей натуре, которые, чтобы подняться по служебной лестнице, не гнушаются никакими приемами. Опанас Юрьевич был также убежден: одаренность, в какой бы сфере она ни проявлялась, и низменные черты характера в одном человеке несовместимы. И вот Виктин невольно поколебал это его давнее убеждение. Он как бы вступил со Стеблюком в негласный спор. «Нет, — утверждал Виктин фактом своего существования, — способные и даже одаренные люди тоже могут быть подхалимами, льстецами и угодниками». И Опанасу Юрьевичу ничего не оставалось, как согласиться с этим. И если прежде он иногда не мог наверняка сказать, во имя чего мелким бесом рассыпается Виктин, то нынешнее его поведение особой загадки для Опанаса Юрьевича не представляло. «Знает, что и ему, как техническому директору объединения, тоже отвечать придется, вот и старается заранее оправдаться», — решил Стеблюк, возвращаясь к повестке дня.

— Какие еще есть вопросы по оперативному плану? Нет? Замечания?

— Позвольте? — робко, как неуверенный в себе ученик, поднял руку Виктин.

Опанаса Юрьевича это почему-то раздосадовало, но он сдержанно, не выказывая своей неприязни, кивнул головой:

— Пожалуйста.

— Вызывает сомнение часть плана, касающаяся спасения людей, находившихся в лаве. Продвижение к ним снизу крайне рискованно. Не лучше ли начать работы с вентиляционного? Прошу, Опанас Юрьевич, великодушно извинить меня, возможно, мнение мое ошибочное и если вы находите…

Стеблюк почуял, что предостережение Виктина предназначено не Тригунову и Колыбенко, а прежде всего ему, председателю правительственной комиссии. И если он пренебрежет этим предостережением, то в случае трагического исхода операции у Виктина появится козырь против него: «А ведь я, Опанас Юрьевич, — тогда исподволь начнет он психологическое наступление, — предвидел и — помните? — предупреждал вас о возможных последствиях»… И ему, — так рассчитывал Олег Михайлович, — чтобы уберечь свой авторитет, придется во всем, что произошло на «Первомайке», личной вины его, Виктина, не усмотреть.

По губам Стеблюка заскользила едва уловимая саркастическая усмешка. Опанас Юрьевич хорошо изучил себя, знал, что означает этот предвестник, и, давая себе отчет в том, что если сейчас, немедленно он не остановит Виктина, — сорвется, обратился к Тригунову:

— Предлагаемый вариант рассматривался?

— Да. И отвергнут. На восстановление вентиляционного, — Тригунов провел по нему указкой, — которое, кстати, уже начато, уйдет шесть-семь дней. Принять вариант, предлагаемый товарищем Виктиным, хотя он и безопаснее, можно лишь в том случае, если признать, что торопиться нам некуда.

— А вы уверены в обратном? — проворчал Окатов.

— Известны десятки примеров, когда люди, оказавшиеся в подобных условиях, оставались живыми и их удавалось спасти.

— То, о чем вы говорите, — из области чуда. А опасность для тех, кто будет пытаться проникнуть в лаву снизу, — верная. Меня, — Окатов недоуменно пожал плечами, — удивляет легкость, с какой вы рискуете жизнью подчиненных…

Лицо Тригунова вытянулось, окаменело, на правой скуле отчетливо выступила белая заплатка:

— Мы не имеем морального права считать людей погибшими, полагаясь лишь на интуицию, а других доказательств на этот счет у нас нет.

— Ваше мнение? — неожиданно обратился Стеблюк к начальнику горноспасательных частей области. Клёстик стал по стойке «смирно»:

— Считаю, товарищ заместитель председателя Совета Министров, риск не обоснованным. Разделяю точку зрения технического директора производственного объединения товарища Виктина.

Стеблюк искоса посмотрел на Олега Михайловича. Навалившись на стол грудью, тот беззвучно барабанил нервными пальцами по раскрытому блокноту.

Опанас Юрьевич откашлялся, спросил Колыбенко:

— Вы не усомнились в правильности принятого решения?

Колыбенко порывисто встал. Стул с грохотом отлетел к стене. Опанас Юрьевич поморщился. Килёв втянул голову в плечи, Виктин вздрогнул — каждый по-своему отреагировал на неуклюжесть главного инженера, но никто не проронил ни слова.

— Вы не усомнились в правильности принятого решения? — повторил Стеблюк.

— Не-ет, — едва выдавил из себя Колыбенко.

— А если мы порекомендуем вам пересмотреть оперативный план с учетом высказанных предложений?

Колыбенко внезапно вспыхнул:

— Тогда… Тогда я прошу освободить меня от обязанностей руководителя работ по ликвидации аварии.

Та резкость, с какой эти слова были произнесены, насторожила Опанаса Юрьевича. Стеблюку показалось, что она вызвана не уверенностью главного инженера в своей правоте, а отчаянием.

— Почему вы, — неторопливо, как бы не замечая вызывающего тона Колыбенко, переспросил его Опанас Юрьевич, — считаете невозможным иное решение?

— Я не могу поставить крест на людях, не сделав попытки спасти их. Пусть и с явным риском.