Внезапный выброс

Богаткин сразу же почувствовал в Колыбенко преемника, о каком мечтал, и стал все чаще и чаще передоверять ему бразды правления технической политикой шахты, решительно забирая их, едва коляска, именуемая инженерной службой, вылетала на обочину или застревала в глубокой колее. Забирая вожжи, он объяснял, какой из них и когда надо было шевельнуть, а когда, по его понятиям, следовало и принукнуть.

Когда Репетун ушел на пенсию, а Богаткина назначили директором шахты, — он порекомендовал на свое место Колыбенко. Предстояла беседа с Килёвым. Несколько месяцев назад трест был реорганизован в комбинат. Фрол Иванович стал начальником комбината, Виктин — главным инженером. Комбинат остался в здании бывшего треста, Килёв — в прежнем своем кабинете. На первый взгляд все осталось на своих местах, лишь поменялись вывески. Но за ними скрывалось новое содержание: одна управленческая ступенька (трест) исчезла, вторая (комбинат) взяла на себя прежде несвойственные ей функции.

Колыбенко не встречал Килёва с начала реорганизации. Тот сильно сдал: стал сутулиться, резче обозначились морщины. Уловив на себе вопросительный взгляд, Фрол Иванович усмехнулся:

— Высоко забрался. А чем выше, тем разряженнее атмосфера. Кислорода не хватает. Ничего, адаптируюсь… Помните, — присаживаясь рядом, круто изменил разговор, — пять лет назад я взялся научить вас плавать?

— Помню.

— И научил.

— Научили, — весело подтвердил Колыбенко.

Фрол Иванович рассмеялся:

— Оказывается, уж не такой и плохой этот наш жиздринский метод. — Закурил. Глубоко затянулся. — Тогда я сбросил вас в речной омуток. Был он хотя и глубоким, с илистым дном и водоворотами, но небольшим. А теперь есть у меня на примете водоемчик посолиднее, с донными течениями… И водичка в нем похолодней. Рискнем?

— Рискнем, — заражаясь настроением Килёва, согласился Колыбенко. После недолгого размышления добавил: — Но на прежних условиях: если начну пускать бульбы, вы меня за чуприну и — в лодку.

— Само собой разумеется!..

Идя сейчас по заснеженной аллее, Колыбенко невольно замедлил шаг, продолжая про себя тот, пятилетней давности разговор: «Нет, Фрол Иванович, из омута, в который я угодил, вы меня не вытянете. Сил не хватит». Вспомнилось и предупреждение Виктина. К нему Колыбенко зашел прямо от Килёва. «Представься, — посоветовал Фрол Иванович, — будущему шефу». Олег Михайлович держался солидно. От прежней суетливости в нем и следа не осталось. «Уверен, министерство с должным пониманием отнесется к нашему представлению и скоро вы станете главным инженером. Заранее поздравляю вас! Пользуясь случаем, советую запомнить следующее. — Виктин вышел из-за стола, заложил руки за спину, отчего стал еще ниже. Меряя кабинет короткими неторопливыми шажками, продолжал: — Людям свойственно ошибаться. Инженерам, и даже главным, — тоже. Служебные ошибки делятся на административно и уголовно наказуемые. Для горного инженера уголовно наказуемым проступком является пренебрежение правилами безопасности. За любой другой промах вас могут снять с работы, понизить в должности — не более того. За аварию с тяжелым исходом — суд, тюрьма. — Олег Михайлович остановился, в упор посмотрел на Колыбенко: — И если, не дай бог, такое случится — во мне вы найдете первого помощника не защиты, а обвинения».

Колыбенко передернул плечами. Ему помнилось, что жесткий, холодный взгляд пронзил его не тогда, пять лет назад, а сию минуту. «Не сомневаюсь, — сказал вслух, — вы свое слово сдержите…» Приостановился: «В чем, собственно, твоя вина? В чем? — как бы осел вдруг. — Да в том, что ты ведь и не бывал-то на «Гарном». Тебе, видишь ли, показалось, что твои визиты на участок неприятны его начальнику, твоему однокашнику, другу и бывшему сопернику, а ты не хотел быть в его глазах человеком, демонстрирующим свою власть. Демонстрировать ее, конечно, не следовало, а применить надо было. Обязательно надо! Разве ты не видел при посещении лавы за несколько дней до первого выброса, что посадка производится скверно, кровля зависает, давит на забой? А уж одно это, как ты знаешь, могло спровоцировать выброс. Почему же ты не наказал Авилина? Побоялся, что он воспримет это наказание как месть. И товарищам по институту расскажет — вот, мол, боком выходит мне увлечение молодости, Колыбенко поедом ест. А всего пуще остерегался ты, чтобы Ксеня не заподозрила: не преследуешь ли Валерия лишь за то, что в юности он нравился ей? Да, у тебя была и есть лишь одна любовь, а у нее — две. И первая, говорят, не забывается до последнего вздоха. Куда это понесло тебя? — встряхнул головой Колыбенко. — Есть повод в чем-нибудь упрекнуть Ксеню? Нет у тебя такого повода! Просто рыхлохарактерный ты субъект, гражданин Колыбенко. После первого выброса — первого на шахте! — побывал на «Гарном» лишь один раз. Всего один раз почти за два месяца. А почему? Авилин, оказывается, дал тебе понять, что он такой же инженер, как ты. Нет, ты не такой же. Ты — главный! Главный! И, может быть, лишь потому, что ты забыл, да, забыл свой долг и обязанности, на «Гарном» замурованы семь шахтеров».

Всех пострадавших Колыбенко знал в лицо, но чаще, чем кого-либо из них, он вспоминал Комарникова. Слишком дорог ему был этот человек. Он помог ему выстоять в тяжкие дни возрождения «Гарного», дал рекомендацию в партию. «А теперь, — зябко поежился Колыбенко, — я буду исключен из нее за то, что не уберег того, кто поручился за меня…»

* * *

За четверть часа, потребовавшихся, чтобы преодолеть расстояние от шахты до порога двухквартирного особнячка, Колыбенко прошел в мыслях через всю трудовую жизнь. Дни ее и минуты, которые еще позавчера он считал трудными, сейчас показались ему иными. Свалившаяся на него беда своей несоизмеримостью с прошлыми невзгодами придала им более светлую окраску.

Дверь точно сама по себе распахнулась, едва он ступил на веранду. Было похоже, что Ксеня ждала его в коридоре. Помогая раздеться, она старалась быть спокойной, не выдать смятения, охватившего ее, когда позвонили с шахты. Потому, как была взволнованна телефонистка, Ксеня сразу догадалась: что-то из ряда вон выходящее случилось. Но расспрашивать не стала. Потом зашла соседка, жена начальника участка вентиляции. Она уже знала о выбросе. После ее ухода Ксеня как бы окаменела. А очнувшись, лихорадочно принялась за стряпню. Готовила любимые Петины блюда, хотя знала: ни обедать, ни ужинать он не придет. Вечером, уложив Леночку, замерла у окна, чутко вслушиваясь в шаги прохожих. Так прошла ночь. На второй день, проводив дочку на улицу, засновала по комнатам. Металась до изнеможения. Леночка вернулась заплаканная. Размахивая ручонками, что-то горячо рассказывала. Ксеня слышала каждое ее слово, но их смысл не доходил до нее. А вечером снова замерла у окна. Уловив, наконец, ритм знакомых шагов, встрепенулась, выбежала в коридор. В одном халате. Не чувствуя холода, ждала, когда скрипнут половицы веранды, и, как заклинание, повторяла про себя: «Спокойствие… спокойствие… спокойствие…»

Сдерживая в себе дрожь, накрыла стол. И в этот момент по полу затопали босые ножки Леночки.

— Папа, я тоже хочу кушать…

Колыбенко усадил дочку рядом. Ксеня подала ее любимую картофельную запеканку. Леночка смотрела на отца и тыкала вилкой мимо тарелки.

— Папа, а зачем засыпали шахтеров?

— Леночка, что ты говоришь? — прикрикнула на нее Ксеня, бледнея.

Леночка недовольно сдвинула бровки:

— Это не я говорю, а Витька Замок. А еще он говорит, что папку посадят…

— Иди, доченька, спать, — Ксеня подхватила Леночку и отнесла в ее комнату, плотно прикрыв дверь.

Когда они остались одни, Ксеня бросилась Петру на грудь и заплакала. Колыбенко гладил ее волосы, плечи…

Она никогда не жаловалась на судьбу жены горняка, уверяла, что счастлива, довольна и музыкальной школой, где ее уважают ученики и коллеги, и кружком на «Первомайской», в котором есть несколько действительно талантливых ребят, приносящих ей ни с чем не сравнимую радость. Но, бывая с ней на концертах, он замечал, с какой завистью смотрит она на рояль, как хочется ей сидеть не слушательницей в зале, а на сцене, за роялем, в роли исполнительницы. И лишь Леночка да он скрашивали ее затаенную тоску по несбывшейся мечте. Колыбенко чувствовал вину перед ней. «А что станется с тобой, — подумал он, — если…» И крепко сжал ее пальцы:

— Все будет хорошо, Ксюша. Успокойся, Ксюша… Не надо…

Глава XVI. БЕДА НЕ ХОДИТ ОДНА

Тригунов шел на «Гарный», как бы фотографируя взглядом каждый встреченный по пути предмет, поврежденную крепежную раму, изгиб выработки. Приобретенный с годами профессиональный навык с ходу схватывать и запоминать характерные особенности окружающей обстановки оказывал ему неоценимую услугу. Раз побывав на аварийном участке, он составлял о нем настолько исчерпывающее представление, что подчиненным, ежедневно работавшим там, где Тригунов побывал однажды, казалось, будто бы командир отряда безотлучно находился с ними. Знание дела и развитое воображение позволяли Тригунову принимать оперативные решения и руководить действиями горноспасателей, пользуясь лишь получаемой от них информацией. Но полная картина аварии, со всеми порой едва уловимыми и вместе с тем крайне важными для специалиста подробностями, возникала перед ним только после того, как он лично побывает в тех выработках, где эта авария разыгралась.

Перед заездом на откаточный штрек монотонно гудели вентиляторы. От ближнего отделился горноспасатель, козырнул:

— Респираторщик Юрнев.

— Задание?

— Обеспечить бесперебойную работу двух вентиляторов. В случае остановки или угрозы остановки хотя бы одного из них немедленно сообщить по телефону на подземную базу, доложить на командный пункт и постараться устранить неисправность.

Юрнев сделал полшага в сторону, щелкнул каблуками. Тригунов узнал в нем электрослесаря, месяца три назад зачисленного им в оперативный взвод. «Молодец!» — похвалил про себя респираторщика. Заметив, что тот намеревается сопровождать его, сказал: