Внезапный выброс

Колыбенко проговорил это горячо, убежденно. И настороженность Стеблюка рассеялась. Ему пришлись по душе и горячность молодого инженера, и его твердость, отбрасывающая боязнь неудачи, которая, случись, непременно усугубила бы его вину и повлекла за собой более строгое наказание. Колыбенко в эти минуты не думал о том, что его ожидает, а Опанас Юрьевич невольно держал в уме и это. Он мысленно читал выдержку из будущего акта: «…Колыбенко Петра Евдокимовича с занимаемой должности снять, материалы на него передать следственным органам для привлечения к уголовной ответственности».

«К уголовной… — повторил про себя Стеблюк. — А парень, видать, дельный, энергичный и не трус. Такого вдвойне жаль».

Опанас Юрьевич потер висок, откинулся на спинку кресла:

— Полагаю, все мы получили полное представление о характере намеченных и осуществляемых аварийно-спасательных работ? Вы, товарищ Тригунов, и вы, товарищ Колыбенко, можете быть свободны. Желаю успеха.

Впрочем, останьтесь. Состояние семей пострадавших и вы должны знать. Непременно должны!..

Стеблюк снова склонился над столом.

— По второму вопросу нам доложит товарищ Козюренко.

Грузный, подвижный заместитель министра угольной промышленности республики зашелестел бумагами:

— Мной обследовано шесть семей. Забойщик Жур холост. Родные живут на другом руднике. К ним выехал работник министерства. С часу на час должен возвратиться. Мать насыпщика Хомуткова, после приступа стенокардии, лежит в кардиологическом отделении. Настаивает на выписке. Врачи считают: пребывание среди товарищей по несчастью может оказаться для нее более благотворным, чем нахождение в больнице, и склонны удовлетворить ее просьбу. По собственной инициативе над каждой семьей взяли шефство старые коммунисты, шахтеры-ветераны. Уход за малыми детьми и престарелыми приняли на себя женщины-общественницы, соседи. За семьями пострадавших закреплены три медицинских сестры и врач. Жены забойщика Ляскуна, проходчика Чепеля и некоторые другие потребовали вызвать близких родственников, которых оказалось сорок два человека. Двадцать шесть из них проживают на Украине, остальные — в Курской, Брянской, Орловской, Новосибирской, Сахалинской, Магаданской областях, в Казахстане, Грузии, Белоруссии. Я оказался в затруднительном положении и обещал дать ответ завтра.

Опанас Юрьевич насупился:

— И что же вы собираетесь сказать им завтра?

Козюренко пожал плечами:

— Хотел вот посоветоваться…

— А сами не могли этого решить?

— Они ведь настаивают… Особенно Ляскун.

— Позвольте, я слышал, будто бы вы обладаете редким даром общения с людьми. И можете убеждать их. Похоже, неправду мне говорили?

Козюренко как-то напрягся и на виске у него задергался живчик.

— Что же, давайте обсудим, — смягчился Опанас Юрьевич. — Какие будут мнения?

— Но ведь мы только что договорились, — вырвалось у Тригунова, — считать всех застигнутых выбросом живыми. Исходя из этого, собственно, и оперативный план разработан. А вызов родственников — негласное признание гибели шахтеров.

— Трудно не согласиться с вами, Роман Сергеевич, — взвешивая каждое слово, заговорил Виктин. — Если спасательные работы увенчаются полным успехом, ошибка, которую мы совершим, вызвав родственников, конечно, принесет им много напрасных треволнений. Но они окупятся радостью. И нам все простят. А что, как исход окажется печальным? Близкие погибших не успеют прибыть и не смогут проводить их в последний путь? Они нам этого не простят! Да и никто не простит. Более того, я предвижу поток жалоб в самые высокие инстанции. Жалоб, обвиняющих нас в чиновничьем равнодушии, скаредности и тысяче других пороков. Требование жен пострадавших необходимо удовлетворить. И немедленно.

— А вы не допускаете, Олег Михайлович, — обратился к Виктину Богаткин, — такого случая: получив телеграмму, чья-нибудь старенькая мать или отец не выдержат этого известия, в то время как их сын жив и невредим? Что тогда? Простит ли он нас? Не будут ли родственники писать те же гневные жалобы и в те же инстанции, о которых вы только что говорили, и требовать, чтобы нас наказали, — уже за жестокость?

Виктин пытался что-то возразить, но Опанас Юрьевич, предостерегающе подняв руку, предоставил слово Килёву.

— Я коснусь иного обстоятельства. Горноспасатели, пробиваясь к замурованным шахтерам, идут на любой риск, не щадят ни сил, ни своих жизней. Тут и чувство взаимовыручки, присущее, впрочем, каждому настоящему советскому человеку, и верность служебному долгу, принятой присяге. Они спа-са-те-ли! Они спа-са-ют! А мы морально разоружим их, горноспасателей.

— По-видимому, с вызовом родственников все же придется повременить, — согласился с ним Стеблюк.

— Я завтра соберу семьи, — встрепенулся Козюренко.

— Не завтра — немедленно. И не собирать, а самолично пойти по квартирам. Займемся этим все вместе.

Глава XV. «ТЫ — ГЛАВНЫЙ!..»

«Убываю на отдых, до 7.00. Руководство аварийно-спасательными работами на время своего отсутствия возлагаю на т. Глоткова А. П.», — записал в оперативный журнал Колыбенко и, словно бы оправдываясь, обратился к Тригунову:

— Отчалю…

— Да, да, Петр Евдокимович, отдыхайте. Я прошлой ночью часика три прикорнул на диване, в вашей комнате отдыха, и теперь — ничего, можно терпеть. А вы почти двое суток… Идите, идите. Все будет в ажуре…

Колыбенко остановился у тополиной аллеи сквера. Он тянулся почти на километр, отделяя «Первомайку» от ее нового поселка. Всплеск ветра обдал Колыбенко сухим снегом. От неожиданности он вздрогнул, жадно вобрал в себя морозный воздух. Налитая чугунной тяжестью голова стала проясняться. Петр Евдокимович пересел дыхание и пристальным, неторопливым взглядом окинул шахтный двор, копры, бункера, подъездные пути, машинное здание, административно-бытовой комбинат, спешивших на смену шахтеров — все, чем безраздельно жил, что стало неотъемлемой частью его души. Он смотрел так, будто видит все это в последний раз, а когда нагляделся — медленно побрел сквозь строй заиндевелых тополей.

На «Первомайскую» Колыбенко приехал после окончания института. Его поставили горным мастером, а через три месяца — руководителем участка, самого отстающего. Назначили, не спрашивая согласия. Начальник шахты Репетун объявил приказ управляющего трестом, сказал:

— Принимай.

— Не справлюсь, — робко возразил Колыбенко.

— Не справишься — снимем! — отрезал Репетун. — Понятно? Иди.

Он пошел, но не на участок, а в трест.

— Послушайте, — забасил Килёв, едва Колыбенко переступил порог его кабинета, — мне доложили, что вы не желаете выполнять моего приказа?

— Фрол Иванович, — взмолился Колыбенко, — ведь я нигде и никогда не работал. Дайте побыть горным мастером. Хотя бы полгода. Не смогу я… Развалю участок.

Килёв горько усмехнулся.

— Этого вам сделать не удастся. «Гарный» развален. До основания. А вас я посылаю с другой целью: вывести его из прорыва. И кого же мне назначать, как не вас?! Молодой, энергичный, образованный. Комсомолец, были секретарем комитета. Видите, анкета у вас какая!

— Тут не анкета — опыт нужен… — неуверенно протянул Колыбенко.