Внезапный выброс

— Вы здоровы? — внезапно наклонился к нему Тригунов.

— А что? Чего выпытываете? — отпрянул Репьев.

Тригунов пристально посмотрел на него.

Репьев как бы очнулся, неохотно выпрямился:

— Извините, товарищ командир отряда… Случайно вырвалось, с досады…

— На кого же вы досадуете? — не сводя пристального взгляда с Репьева, спросил Тригунов.

— На медлительность нашу. Зачем бьем второй ряд «кольев»? И один бы удержал. Спешить же надо. Ведь люди там, люди!

Горячность Репьева пришлась по душе Тригунову. «Что значит свежий человек! — подумал он. — А я очерствел. Да, профессия накладывает свой отпечаток. Умом понимаю всю трагичность положения замурованных шахтеров, делаю и буду делать все, чтобы спасти их, но неотступной душевной боли, как в первые годы службы, не испытываю. Может, это не очерствение, а что-то другое? Если бы сердце хирурга каждый раз замирало от жалости к больному, оказавшемуся у него на столе и нуждающемуся в немедленной операции, — разве он смог бы ему помочь, сохранить твердость руки?» Тригунов примирительно кивнул Репьеву:

— Сейчас разберемся. Отдохните маленько, а мы тут потолкуем.

Забивной крепью Тригунов остался доволен. Все «колья» удалось заколотить на полную длину, их ребра, судя по выступающим концам, плотно прилегали друг к другу.

— Репьев, пожалуй, прав, — как бы продолжая оценивать увиденное, проговорил Тригунов и обернулся к Маничу: — Начинайте продвигаться!..

— Есть, приступить к проходке, — отчетливо, но без обычной энергии отозвался Манич, стараясь не выказывать своего недовольства. А недоволен он был прежде всего собой. «Почему, — допрашивал себя Манич, — начать проходку под прикрытием одного ряда «кольев» предложил не ты, которого считают в отряде одним из самых опытных младших командиров, а этот новичок? Выходит, респираторщик Репьев, лишь несколько месяцев назад узнавший о том, что есть на свете горноспасательное дело, лучше разбирается в нем, чем ты, отдавший этому делу половину жизни? А может, он больше думает, как спасти этих шахтеров, чем ты? Может, душа по ним сильнее болит у него? А?»

Выдвинутые против себя обвинения показались Маничу слишком суровыми, и его мысль заметалась в поисках оправданий. «И командующий наш тоже хорош, — переключился он на Тригунова. — Нет чтобы спросить: «Как вы считаете, товарищ Манич, однослойная забивная крепь выдержит?» Куда там! Сразу: «Начинайте продвигаться!..» Манич с укором посмотрел на командира отряда.

Перед уходом, в силу выработавшейся привычки, Тригунов еще раз начал осматривать рабочее место отделения. Луч светильника неторопливо поднялся до последнего, врезавшегося в кровлю «кола». В щель между верхним его ребром и размокшим сланцем медленно высовывался язык черной с голубоватым отливом пасты.

— Манич, — с тревогой окликнул командира отделения Тригунов, — посмотрите…

— «Фиалка», — прошептал Манич, словно опасался, что их могут подслушать.

«Фиалкой» шахтеры называют перемешанную с водой угольную мелочь. Почему этой во всех отношениях неприглядной и опасной смеси дали такое нежное ими — неизвестно. Может, потому, что в скупых лучах подземного света она имеет слегка синеватый оттенок; возможно, потому, что, спокойно стекая на горизонтальную плоскость и медленно расползаясь во все стороны, она как бы распускается, зацветает подобно фиалке; а может быть, назвал ее так какой-нибудь злой шутник, — мол, и в шахте есть приятные вещи: раз понюхаешь — век не забудешь. Да, «фиалку» не забудешь. Слишком памятный запах у нее — запах большой беды. Страшна, к примеру, вода над головой. Но вода — пронырлива, увертлива, быстро дает о себе знать: то начнет исподволь сквозь пласт просачиваться, то из щелей вырываться — насторожится шахтер и обезопасит себя. А «фиалка» ленива, неповоротлива, встретит на пути препятствие и начнет накапливаться, чтобы потом — как сель с горы.

«Как мне не пришло в голову поинтересоваться водообильностью?! — бранил себя Тригунов. — И Колыбенко ничего не сказал. Но его можно оправдать: раньше сталкиваться не приходилось. А я то знаю, чем этот цветок попахивает, и вот…»

— Сколько воды поступает из лавы? — тоже переходя на шепот, спросил он Манича, хотя и не ожидал, что тот даст точный ответ.

Но о шахтах, обслуживаемых его взводом, Манич знал почти все, что может потребоваться горноспасателю.

— Двадцать кубов в час, — уверенно сказал он.

— Из них с вентиляционного?

— Ничего. Весь приток дает нижняя половина лавы из трещин в почве.

— Нижняя? — переспросил Тригунов и не смог на этот раз скрыть охватившего его беспокойства. — Когда шел откаточным, воду в канавке видел. Наверно, через выработанное пространство кубов десять все же проходит. И столько же остается в лаве. Значит, за двое суток в ней набралось кубов пятьсот. Да если всю ее превратить в «фиалку», получится внушительная цифра. К тому же она беспрерывно растет. Как ты его уловишь, приток этот? Отведешь как?

Тригунову было совершенно ясно, что в случае затопления лавы надежда на спасение Мануковой, Ляскуна, Жура останется лишь надеждой. А если выброс не плотно затрамбовал просек — «фиалка» прорвется по нему и в опережение откаточного, где — Тригунов надеялся на это — находится Комарников, Чепель, Тихоничкин. «Но может произойти и самое страшное… — подумал он. — Расквасив слабый глинистый сланец почвы и кровли, «фиалка» вынесет все эти городушки, — Тригунов, точно проверяя прочность забивной крепи, постучал кулаком по размочаленным торцам «кольев», — и тогда…»

Представив себе, как черный, с синеватым отливом вал накрывает отделение Манича, выкатывается на откаточный, устремляется по «падающей печи» на подножный, в котором работают отделение Кавунка, Гришанов и шахтная горноспасательная команда, затапливает его и медленно, но неостановимо, как поток магмы, катится к базе, Тригунов зябко передернул плечами. Лицо его вытянулось, закаменело и на правой скуле выступила белая заплатка.

— Что предпримем? — хрипло спросил он Манича.

«Когда смоленым потянуло, сразу: «Что предпримем?» — мелькнуло у того где-то в подсознании, но Манич тут же подавил в себе чуждую ему мелкую обиду, которая им самим была и выдумана. И снова стал он тем прежним Маничем, каким знали его все и сам он. И Тригунов услышал уверенный в своей правоте голос:

— Надо быстрее прорезать лаву, задержать в ней «фиалку» и пробраться по просеку к проходчикам.

— Верно, Алексей Свиридович, — Тригунов перевел дыхание. — Опасность этой работы, надеюсь, представляете?

— Пред-став-ляю.

Тот, кто услышал бы, как было произнесено это слово, больше ни о чем спрашивать его не стал бы. Так поступил и Тригунов. Он лишь сказал:

— Пришлю связиста. Установит аварийную сигнализацию в подножном, у места разборки завала, на базе. Пульт — здесь. Будете дежурить около него лично. При опасности прорыва — включайте «тревогу», отходите на запасную базу. Совместно с резервом примите меры по спасению тех, кто не успеет выйти из подножного.

— Вас понял, товарищ командир.

На откаточный можно было спуститься по узкой, уже полностью восстановленной выработке — «течке». По ней, когда лава работала, в люк стекал уголь. Но командиру отряда нужен был Репьев, отдыхавший у «печи», по которой Тригунов поднялся на просек. И он пошел прежним путем. Увидев приближающийся огонек, Репьев привстал. Подойдя к нему, Тригунов остановился:

— Ваше предложение принято. Желаю успеха.

— Благодарю, товарищ командир, — неожиданно звонко выкрикнул Репьев. И его восторженный выкрик снова навел Тригунова на мысль о неуравновешенности Репьева.