Внезапный выброс

Вынимать породную прослойку Колыбенко задумал комбайном. «Установлю его на специальной каретке, — размышлял он, — приспособлю отбойник, и тот будет отбрасывать породу в выработанное пространство. Ею, кстати, можно забутить нижнюю часть лавы. Получится — дадим план. И вот в таких условиях, когда лава вошла в зону геологических нарушений, выполнять будем!»

Колыбенко безраздельно отдался разработке своего замысла, сутками напролет просчитывал и сравнивал варианты, делал эскизы и чертежи, готовил пояснительную записку. Через месяц он положил перед Репетуном объемистую папку и свиток чертежей.

— Это что такое? — недоуменно спросил тот.

— Проект восстановления участка и перевода его на новый способ отработки… Даже в зоне геологических нарушений сможем давать план!..

— Твой?

— Мой.

— Докладывай, — Репетун не притронулся к папке.

Выслушал, недоверчиво покосился:

— Когда это будет?

— Через квартал, — не предвидя ничего плохого, ответил Колыбенко. — И с горячностью продолжал: — Но на эти три месяца работы по добыче надо прекратить полностью и все силы…

— А кто за тебя уголь даст? Дядя? — гаркнул, багровея, Репетун и грохнул кулаком так, что во все стороны по настольному стеклу брызнули стремительные, как лучи, трещины. — Прожекты сочиняешь, мальчишка!

Репетун зыркнул на открытое окно и потянулся к проекту.

Входя в раж, он имел привычку выбрасывать в окно любой, попавшийся ему под руку предмет. Не раз на клумбу под окном падали то пепельница, то чернильница, настольные календари, папка с тисненой золотой надписью: «На доклад начальнику шахты». Был, говорят, случай, когда он выбросил даже телефонный аппарат. Движение и взгляд Репетуна подсказали Колыбенко: на этот раз та же участь ожидает и его проект. Мигом схватил папку и чертежи и стремительно направился к двери. Крик «Вон!» догнал его уже в коридоре.

Горько и обидно было. Но теперь, после этого разговора, если бы ему и предложили уйти с «Гарного», он бы отказался. Наотрез.

Отправился в трест. Килёв встретил неприветливо: «К мамке? Поплакаться?» Понял: Репетун уже успел позвонить ему. Раздражаясь этим и вместе с тем сдерживая себя, Колыбенко как можно спокойнее возразил:

— Зачем же? Просто хотел доложить о некоторых соображениях инженерного порядка. Причем существенных, как мне кажется. У вас найдется время выслушать? Или порекомендуете адресоваться в инстанцию повыше?

— Поди ж ты, — усмехнулся Килёв, — припугнуть старика вздумал. Считай напугал. Докладывай.

Занятый своими мыслями, он, казалось, не слушал. Его безразличие больно укололо Колыбенко. Он хотел было тут же сгрести под мышку проект и хлопнуть дверью, но, начав докладывать, уже не мог остановиться. Кроме чертежей и расчетов, для него тогда ничего не существовало.

Закончив, Колыбенко поразился: перед ним был иной человек.

— Да вы, батенька мой, целая проектная контора! — восхитился Килёв. — Рассмотрим. Непременно. Сейчас же направлю ваш проект Виктину, начальнику технического отдела, — дока! Хотя… — запнулся, речь стала медленной. — Предположим, проект одобрим. Средства и оборудование изыщем. План на время реконструкции снимем — разверстаем по другим шахтам. Но где взять людей? Сколько требуется? — Килёв полистал пояснительную записку. — Сто двадцать… — Задумался, пошевелил губами: — Пожалуй, найдем. По шесть-семь человек с шахты. Временно. На полгода. Пока укомплектуешься. Ну, как говорят, ни пуха ни пера! Можешь даже к черту меня послать. Для верности.

— Да нет, Фрол Иванович, воздержусь… Теперь я хочу, как мамке, пожаловаться вам.

Раздался мелодичный звонок. Килёв поднял трубку. Словно вспомнив о чем-то, положил ее на место, щелкнул рычажком — включил динамик:

— Здравствуйте…

— Задницей кресло протираешь? Геморрой высиживаешь? — в ответ на приветствие управляющего загремел начальственный бас. — Две тысячи тонн недодал и прохлаждается в кабинетике!

— Мы проана…

— Учти, долг не покроешь — башку сниму! На шахты. Немедля. Всех чиновников своих — в забои!

Динамик захлебнулся.

— Начальник комбината, — нарушил безмолвие Килёв. — Вместе учились. И сейчас дружим. Семьями. За праздничным столом собираемся, челомкаемся. Умница. Инженер — отменнейший. Кругозор — во! Стихи любит, на скрипке играет. Но бытует среди нас, шахтеров, понятие: если горло у тебя узкое, а речь укладывается в цензурные рамки, то и работник ты — никакой. По дурной традиции старший начальник должен иметь внушительный бас и пользоваться им, не затрудняя себя выбором выражений. Вот он и следует этой традиции. Ему подражают. И те, у кого способностей, опыта и знаний поменьше, — на лексикон и горло налегают особо усердно. Хотя, впрочем, в большинстве своем — это люди надежные, делу преданные…

Колыбенко догадался, что комментарий Килёва к «фейерверку» начальника комбината предназначен ему как ответ на его несостоявшуюся жалобу. Фрол Иванович, судя по всему, этой атаки ждал, предвидел тон, характер и содержание разговора и поэтому переключился с телефона на громкоговорящую связь.

На следующий день Колыбенко пригласил Виктин.

— Рад познакомиться, — без лишних вступлений зачастил начтех. — Проект ваш проштудировал. Замысел, скажу я вам, — толковый. А вот исполнение… извините, студенческое. В доводке проекта примете участие или доверите нам.

— Доверяю.

Спустя полмесяца на шахту поступил проект. Каково же было удивление Колыбенко, когда на титульном листе после слова «составил» он прочел набранную крупным шрифтом фамилию: О. М. Виктин. В примечании к пояснительной записке, правда, указывалось: «При разработке проекта учтены предложения начальника участка, горного инженера П. Е. Колыбенко». Но одно дело — «составил», а другое — «учтены предложения». «Вот тебе и «дока»!» — горько усмехнулся Колыбенко, вспомнив разговор с Килёвым.

Но было не до обид. Работа на участке не клеилась. Не хватало металлокрепи, леса, порожняка — в первую очередь обеспечивались добычные участки. Рабочие, прибывшие с других шахт, приживались туго, и если бы не Комарников, умевший находить общий язык с любым из них, Колыбенко бы с ними не работать. Он по две смены не вылазил из шахты, месяцами не имел выходных. Ел на ходу, в буфете. Спал пять-шесть часов в сутки. Осунулся. Перестал следить за своей внешностью. Лишь убежденность в близости торжества его первой инженерной идеи поддерживала в нем силы и стойкость.

Восстановление выработок и подготовка лавы к новому способу отработки, наконец, были завершены. На смену, в которую намечалось начать выемку породного прослойка, Колыбенко шел, как на решающее свидание, — с радостью и тревогой. Радость погасла сразу, едва включили комбайн. Режущая цепь вязла в породе, заклинивалась. Натужно ныл мотор. Машинист выводил бар, менял зубки или ставил их под другим углом, и все повторялось сначала. Так продолжалось день, другой, третий… Участку уже был «спущен» план. Репетун рвал и метал. Городская газета выступила с резкой статьей, обзывая Колыбенко прожектером. Пригласили конструктора комбайна. Тот предложил изменить форму зубков и снизить скорость подачи. После четырехмесячного перерыва «Гарный» все-таки начал давать обещанный уголь, но через день случилось непредвиденное…