Внезапный выброс
Шрифт:
— Присмотрите за ним, — шепнул он Маничу.
Уже с базы Тригунов позвонил на командный пункт, доложил обстановку Колыбенко, дал распоряжение заместителю о немедленной прокладке аварийной сигнализации и направился к Гришанову.
«Падающая печь» имела два раздела: грузовой и людской. По первому из них небольшая, с пневматическим приводом лебедка тягала скипок — сваренный из котельного железа продолговатый ящик со скошенной под острым углом лобовиной; по второму, оборудованному лестницей, проходили вентиляционная труба и провода связи. Над лебедкой возвышался проходчик Зимин. Перекинутый через блочок сигнальный трос пополз вниз: бум! Трос ослаб и натянулся снова: бум! Два удара: вира! Лебедчик включил двигатель. Скипок по настилу дополз до борта вагонетки, уперся в него лобовой кромкой, стал на «попа». Послышался сухой шорох. Над вагонеткой взметнулся черный султан пыли.
Тригунов жестами спросил у Зимина: «Можно спускаться?» Тот трижды дернул
В забое, удалившемся от «печи» метров на пятнадцать, гулко стучали отбойные молотки. Когда один умолкал, второй, словно наверстывая его вынужденную остановку, заливался еще яростнее. На штреке, расставив ноги чуть ли не на всю его ширину, через каждые полтора-два метра стояли горноспасатели. То выбрасывая вперед угольные, с короткими черенками лопаты, то плавно подтягивая их, они, не разгибаясь, гнали по почве отбитый уголь, пропуская его между ног. Возле каждого из них находился респиратор, висевший между стойками на уровне груди. Плечевые ремни и дыхательные шланги располагались так, чтобы для надевания респиратора потребовалось сделать не более двух-трех движений. «Учел, — одобрительно отметил Тригунов предусмотрительность Гришанова, — даже то, что все мы с пионерского возраста приучены поворачиваться через левое плечо, и разместил респираторы с левой руки».
Прижимаясь к стенке штрека, чтобы не мешать отгребщику, Тригунов молча наблюдал за его размашистыми, напоминавшими качания маятника, движениями, втягиваясь в изнуряющий спор с самим собой. «Что, если прорыв «фиалки» произойдет сейчас, когда аварийной сигнализации еще нет, а передача «тревоги» по телефонам и шахтофонам растянется на несколько минут? Выскочить на откаточный никто не успеет, в том числе и ты. Надо, пока не будет аварийной сигнализации, работы остановить, людей из подножного вывести». «Но тогда будет потеряно не менее двух метров проходки!» — «А ты предпочитаешь потерять десять жизней?» — «Ведь два метра проходки — не просто метры выработки. Это — люди, ждущие спасения!» — «Решай… Решай…» — «А как бы поступил он? Как бы поступил в таком случае сам Черницын?»
Однажды Тригунову, когда он только стал горноспасателем, поручили разобрать архив, хранившийся в огромном полуразвалившемся шкафу, который занимал пятую часть красного уголка. Ему подвернулась объемистая картонная папка с надписью: «Памяти Николая Николаевича Черницына». И Тригунов не выпустил ту папку из рук до тех пор, пока не дочитал последнего из находившихся в ней документов до конца — до слов прощания, произнесенных друзьями и почитателями Николая Николаевича над его могилой. Подвижническая жизнь выдающегося организатора горноспасательной службы в дореволюционной России взволновала молодого командира отделения, собиравшегося при первой возможности переменить профессию, а свидетельства очевидцев трагической гибели Черницына глубоко потрясли его. Положив похолодевшие ладони на зеленую, с обтрепанными углами папку, он поклялся тогда: «Обещаю вам, Николай Николаевич, всегда остаться верным делу, которому вы отдали свою жизнь, обещаю беззаветно, как вы, служить ему».
Тригунов изучил многочисленные, разбросанные по горным журналам дореволюционной поры статьи Черницына, а когда возвратился в Донбасс — разыскал людей, работавших с Николаем Николаевичем на Макеевской спасательной станции. Рассказанного ими оказалось более чем достаточно, чтобы воображение дорисовало облик личности, поразившей Тригунова. Его привлекали в Черницыне не только острый аналитический ум, недюжинные организаторские способности, умение зажечь и повести за собой других, хотя и этих качеств с избытком хватило бы для того, чтобы завоевать любовь молодого человека с целеустремленным характером. Тригунова захватила беспредельная увлеченность Черницына избранным делом, безграничная, до полной самоотдачи, преданность ему.
Черницын видел высшее счастье в том, чтобы служить простым людям, не требуя взамен ни богатства, ни наград, ни почестей и славы. Именно эта черта его цельной, по-русски широкой натуры произвела на Тригунова неизгладимое впечатление. Черницын стал его незримым наставником, с которым он советовался в трудные минуты жизни.
«Как бы поступили вы, Николай Николаевич?» — мысленно повторил Тригунов. И за него ответил:
«О чем ты спрашиваешь меня? Разве заранее не знаешь, что я скажу? Опасно? Да, очень. Но ты — горноспасатель. Горноспасатель! Прежде чем стать им, ты обещал: «…не щадить ни сил, ни жизни самой для спасения погибающих». А другого способа спасти их, кроме того, который ты выбрал, — нет».
Стараясь не помешать отгребщикам, Тригунов начал пробираться к забою.
Проходку вели Гришанов и Кособокин. После допущенного Кособокиным промаха, едва не погубившего его самого и Зимина, Тригунов не хотел допускать его к участию в горноспасательных работах, но тот проявил такую настойчивость, что командир отряда не устоял, и сейчас,
наблюдая за ним, не раскаивался в своей уступке. Кособокин находился в состоянии редкого подъема и единения физических и духовных сил, когда все лучшие врожденные и приобретенные качества вдруг обнаруживаются в таком удивительном сочетании, что мастер превращается в виртуоза, а обыкновенный труд — в искусство. Если бы в те минуты можно было заснять Кособокина на кинопленку и показать ее людям, не имеющим представления о шахте, они, наверно, подумали бы, что отбойный молоток невесом, пласт раскалывается при первом прикосновении к нему, а операции, выполняемые забойщиком, настолько просты и естественны, что не требуют ни усилий, ни выучки. Но Тригунов знал истинную цену легкости, с какой работал Кособокин, и наблюдал за ним с нескрываемым восхищением. И Гришанов порадовал командира отряда. Конечно, сравнивать с Кособокиным его было нельзя, но молотком орудовал тоже хорошо, а если принять в расчет, что не забойщик он — инженер, — право, молодец Гришанов!
Тригунов питал слабость к специалистам, умеющим не только рассказать, но и показать — что и как надо делать. Таких инженеров становилось все больше и больше, особенно среди тех, кто заканчивал, как Гришанов и он, вечернее или заочное отделение.
Гришанов уперся острием пики в основание ребристого выступа, налег на отбойный молоток. Пружинисто вздрогнув, пика выпрыгнула из углубления, оставляя за собой веер искр, наискось скользнула по выступу пласта. Тригунов одним прыжком приблизился к Гришанову:
— Стоп!
Гришанов и сам выключил молоток сразу, как только увидел искры. Кособокин тоже прекратил работу. Тригунов вплотную подошел к забою, осветил его. Неровный, с острыми выступами и причудливыми углублениями, он отливал тусклыми отблесками, в которых было что-то зловещее. Нижнюю часть забоя пересекала прочерченная Гришановым косая, с зигзагом посередине линия, похожая на знак, который изображают на электроподстанциях. Не хватало лишь черепа со скрещенными костями и надписи: «Не трогай — убьет!» Но и без того эта линия внушала знобящий страх. Взрыва не произошло по чистой случайности: искры были, пыли — хоть отбавляй, не оказалось запала — метана. Но ведь он мог оказаться, мог! А для затравки и требовалось-то его совсем немного, самая малость.
Участок забоя, приковавший внимание командира отряда, был испещрен ветвистыми, с бронзовым оттенком прожилками. Они, как метастазы злокачественной опухоли, пронизывали пласт во всех направлениях.
— Включения колчедана, — тихо сказал Гришанов.
— Колчедана… — повторил так же тихо и Тригунов, озадаченный очередным осложнением.
— Рекомендуется пользоваться медным инструментом.
— Что можно сделать медной пикой? — возразил Кособокин Гришанову. — Стальные, и те без конца менять приходится.
— Это верно, — подтвердил Тригунов. — А поэтому… Надо установить водоразбрызгиватель и создавать у забоя сплошную водяную завесу.
— Вас понял. — Гришанов поспешил к шахтофону, чтобы связаться с базой.
Водоразбрызгиватели превращали воду в туман. Он клубящимся облаком накатывался на забой, оставляя миллионы мельчайших капелек на плоскости пласта, на боковых породах, на крепи, на широкополых, закрывающих плечи шляпах, на поскрипывающих куртках и штанах из прорезиненной ткани, на разгоряченных лицах. Капельки сливались в капли, капли — в струйки, сбегавшие на почву подножного штрека; струйки — в ручей. Кособокин и Кавунок (Гришанова Тригунов направил к Маничу) врубались в неподатливый, пронизанный метастазами колчедана пласт. Стук молотков как бы вяз в мокром угле, захлебывался в беспрерывном монотонном шуме воды. Отколотые глыбы глухо плюхались под ноги, мелочь же подхватывала вода и тащила за собой. Пыли почти не стало, содержание метана не превышало и половины процента. Искр тоже не было. А может, они появились, но гасли так быстро, что их не удавалось и заметить. Опасность взрыва отступила, но скорость проходки упала почти вдвое. Забойщики и отгребщики, одетые во все прорезиненное, стали неповоротливыми, быстро «упревали». Их приходилось то и дело менять. А главное — скипок не справлялся с выдачей пульпы. Расплескиваясь, она вновь скатывалась вниз и постепенно подтапливала подножный штрек. «Где же выход? Где?» — выпытывался у себя Тригунов, лихорадочно отыскивая в памяти похожие на этот случаи, с которыми он сталкивался в своей практике, о которых узнал из литературы. Но горноспасательных работ в условиях, подобных тем, какие сложились на «Гарном», прежде ему проводить не приходилось, и в литературе описаний таких работ он так же не встречал. Когда, казалось, Тригунов готов был признать свое полное бессилие, его осенила мысль, которая в другой обстановке, пожалуй, никогда бы в голову ему не пришла. «А что, — подумал он, — если прекратить проветривание подножного штрека, загазировать его метаном до высоких пределов и вести проходку в такой, собственно, самой взрывобезопасной среде?!» Заколебался: «А не скажется ли это на составе воздуха в местах, где отсиживаются пострадавшие?» «Да что ты, — пристыдил себя, — дичь-то несешь!» «А вдруг?..» «Решимость проявлять надо!»