Все оттенки боли

Спокойным оставаться Бальмон не сможет до тех пор, пока мерзавец не предстанет перед судом, и Доминик это знал, но дежурные фразы вопреки всему помогали собраться и стабилизироваться.

– Нет, – покачал головой Кристиан и взлохматил волосы усталым жестом, – до покоя нам далеко. Мне нужно организовать перелет в Треверберг.

– Неожиданно, – хмыкнул Доминик, на мгновение остановившись. – Зачем?

– Грин просил, – нехотя сообщил Бальмон. – А он оказался прав. Так что мы с Жаклин на какое-то время уедем, а вы пока поймаете этого мерзавца и выясните, что вообще произошло. У Грина были основания подозревать, что мы в опасности. И, как видишь, подозрения себя оправдали. Никогда не забуду, в каком виде я ее нашел. Господи… – Он закрыл лицо руками и замер.

– Самого страшного не произошло. Ален ее не убил и не изнасиловал. Только напугал. Если Жаклин подхватит воспаление легких, ее вылечат. Травму проработает с психологом, все с твоей дочерью будет хорошо.

Кристиан так не думал. Дочь планировала работать в полиции, заниматься расследованиями особо тяжких преступлений, хотела специализироваться на серийных убийцах. Тут так просто травму не проработать. Вероятнее всего, произошедшее заставит ее действовать, и немедленно, принимать жесткие решения, убедит, что намерение, которое Бальмону было проще списывать на детскую мечту, – единственно верный путь.

Он не желал дочери такой судьбы. Быть женщиной в мире мужчин, добиваться своего, доказывать, что она хороша, делая вдвое, а то и втрое больше, чем необходимо любому другому. Ей нужно доказывать, что она достойна своей фамилии. А в случае, если выберет профайлинг, – еще и бороться с предрассудками, что женщине не место в органах.

Доминик уехал, а Кристиан задремал, прислонившись к стене. Ему не снилось ничего. Он прижался затылком к шершавой штукатурке, чувствуя прохладу стены, слыша каждый шорох в больнице, и просто отключился. Пожалуй, только сейчас он выглядел на свой возраст. Почти на пятьдесят. В тревожном сне, сидя на неудобной больничной скамейке, представитель почти полностью уничтоженной, но до сих пор одной из самых влиятельных семей Франции, выглядел наконец обычным человеком. Мужем, который потерял жену. Отцом, который чуть было не потерял дочь. Мужчиной, который на самом деле никогда не был счастлив, фокусировался на чем угодно, но только не на себе.

Он проснулся от того, что кто-то тронул плечо. Сон слетел мгновенно, Бальмон выпрямился и невидящим еще взглядом посмотрел на медсестру, не вполне осознавая, где он находится и что происходит. Он не помнил, когда в последний раз его сон прерывали. Девушка отдернула руку, будто сделала что-то непозволительное, стушевалась и пискнула:

– Месье Бальмон, ваша дочь пришла в себя и зовет вас.

– Благодарю.

Он встал, даже умудрился не пошатнуться, и направился в палату к Жаклин, с трудом переставляя затекшие ноги. Тело отозвалось глухой болью, но Кристиану было плевать на все, лишь бы скорее ее увидеть, скорее убедиться, что с ней действительно все хорошо.

Жаклин сидела в постели и смотрела в окно. Услышав его шаги, она повернула голову. Не улыбнулась. Уже тщательно умытая, девушка казалась фарфоровой, и поэтому ее еще больше хотелось защитить. Острые плечи, тонкая шейка, выпирающие ключицы. Он посмотрел на дочь новыми глазами и ужаснулся. Кристиан замкнулся в собственном шоке и горе и не замечал, как менялась она, не справляясь с происходящим. Чудовищная смерть матери, чудовищное разочарование в первой любви, в отце, путаница, потеря собственного «я».

Анна заложила бомбу, и рано или поздно плотину прорвет. На какой стороне при этом окажется Кристиан? Что он выберет? Собственное эго или будущее ребенка, который оставался для него родным, несмотря на отсутствие кровной связи?

По спине пробежал холодок.

Бальмон подошел к дочери и сел в мягкое кресло рядом с кроватью, успев удивиться – зачем спать в коридоре, если можно было пройти в палату? Видимо, ему было страшно. Либо он считал себя не в праве тревожить ее покой, пока Жаклин не позвала сама.

– Папа…

Незамысловатое обращение швырнуло его в прошлое, и Кристиан на мгновение прикрыл глаза в ожидании, пока мир перестанет вращаться.

– Надо проверить его. Мне кажется, он опасен. Мне кажется, я не первая, кого он приводил к этому озеру. Мне кажется…

– Он явно не в порядке, – осторожно прервал ее Кристиан, открывая глаза. – Клоне занимается. Ты помнишь комиссара Клоне?

Жаклин кивнула, и Кристиан протянул руку, в которую девушка без промедления вложила свою узкую ладонь.

– Мне было страшно. Я ведь его не убила?

– Нет. Он сбежал.

Длинные ресницы дрогнули, когда Жаклин закрыла глаза.

– Ты ведь понимаешь, что это значит? – спросила она так, что у Кристиана зашевелились волосы на затылке. Он затаил дыхание.

– Что?

– Я не смогла разгадать подвох. Это значит – мне нужно учиться.

Да. В этом решении он не сомневался.

– Мы вылетаем в Треверберг, как только тебя отпустит врач. Возьмешь пару мастер-классов у доктора Карлина и у агента Грина.

Ее рука дрогнула в его ладони. Жаклин с трудом улыбнулась, а потом побледнела.

– Я не готова, – прошептала она.

– К чему?

– Он же… он знает? Или не знает? Как мне себя с ним вести? Может, он боится, что я буду навязываться? Может, я ему не нужна? Как я могу быть нужна, если он не знал о моем существовании? Он же должен меня ненавидеть, он…

– Жаклин… – Кристиан большим пальцем свободной руки смахнул слезу с ее щеки. – Выдохни. Будь лучшего мнения об агенте Грине, он ни разу не дал повода усомниться в своих честности, разумности и силе. Ты не обязана вести с ним задушевные разговоры, если сама того не захочешь. Но… он знает.

Она шумно выдохнула, выдернула руку и рухнула на подушки.

– Почему ты не сказал мне?

Кристиан устало пожал плечами.

– Зачем?

Она нахмурилась. Кристиан следил за тем, как меняется выражение ее лица, понимая, что сегодня ночью был пройден рубеж. Жаклин больше не ребенок. Она изменилась, неуловимо, но кардинально. И он понятия не имел, что делать с этим новым человеком, в голове которого разверзся ад. Не понимал, как поддержать, если сам с трудом стоял на ногах. Не понимал, потерял он ее уже или нет.

Девушка снова выпрямилась на постели, подалась вперед и положила обе руки ему на плечи, заглянула в глаза.

– Люблю тебя, – прошептала она, и Кристиан удивленно замер.

Это он должен говорить ей о любви. Это он должен ее успокаивать. Он обязан был ее уберечь! А вместо этого, находясь в больнице после пережитого шока, она находит в себе силы, чтобы поддержать его. Голова взорвалась неожиданной болью, и Бальмон закрыл глаза. А потом поднял ладонь и, накрыв руку дочери, прижал ее к плечу.