Яромира. Украденная княжна

Она сдюжит постоять за себя. Самую малость — но сдюжит.

Но вопреки своим страхам, княжна довольно быстро добралась до Длинного дома целой и невредимой. Закрыв за собой тяжелые двери, она едва не задохнулась от облегчения и убрала кинжал обратно в ножны.

Она торопливо прошла вперед, спеша забиться в свой угол, пока не вернулись с трапезы люди. Все, кроме малых детей и немощных стариков да рабов, сидели нынче за столами в доме, из которого она сбежала, и потому Яромира оказалась внутри совсем одна.

Так она думала до момента, когда увидела конунга.

Он сидел на скамье напротив очага и смотрел на пляшущий меж валунами огонь.

Яромира застыла прямо там, где стояла, и обернулась. Может, еще не поздно тихонько выскользнуть наружу? Ну, постоит там немного, померзнет. Не растает же! Всякое лучше, чем наедине с разгневанным конунгом.

Особенно если помнить, что виной всему — она.

Но сбегать было уже поздно, потому что Харальд поднял голову и посмотрел на нее.

И от одного его взгляда она проглотила все слова, которые грозили сорваться с губ.

И покрепче вцепилась в кинжал.

Верно, конунг пожалел о том дне, когда вступился за нее на берегу. Когда отнес на свой корабль, а не выкинул за борт. Или не отдал на потеху Трувору.

Она почему-то думала, что Ивар — самое страшное, что могло с ней приключиться. Глупая, глупая княжна.

— Сядь, дроттнинг, — велел Харальд, кивнув на скамью напротив себя, и на негнущихся ногах она подчинилась.

— Они одумаются, — сказал он спокойно. — Ты можешь не бояться.

«Я не боюсь», — едва не воскликнула Яромира.

Она и впрямь не боялась их. Сейчас она боялась Харальда. И за Харальда.

Глядя на него, она вдруг припомнила, как размышляла, что скрывалось за ненавистью конунга к Рюрику.

— Дозволь мне спросить, — облизав губы, произнесла Яромира раньше, чем успела подумать, иначе никогда не решилась бы заговорить.

— Ты вольна делать, что угодно, — он устало пожал плечами. — Ты — гостья здесь.

— Ты столь исто ненавидишь Рюрика… почему?

От взгляда Харальда уже в который раз за вечер сердце княжны ухнуло в пятки. Внутри все сжалось от ледяного страха, проползшего волной по спине.

— Однажды он вырезал мое сердце.

Суровый конунг IV

Харальд остановился напротив древнего камня, изрезанного рунами, воткнул меч острием в землю и опустился на колени, опираясь орукоять. Он поднял голову, вглядываясь в темно-серую, омытую дождями и исхлёстанную ветрами, шершавую поверхность, словно она могла дать ответы на вопросы, что крутились у него в голове.

— Я был слеп, — сказал конунг, обращаясь не к себе, но к Одину, чье имя и было высечено на руническом камне.

Знаки говорили ему, но он не слушал.

Он должен был выступить против Рёрика на тинге вождей. Поход в земли франков — кого он пытался обмануть?.. Себя? Богов?

Дроттнинг свалилась на его голову из ниоткуда, но только так Боги смогли до него достучаться. Лишь сразившись из-за девчонки с Трувором, он понял, что должен был сделать с самого начала.

Он должен был бросить вызов Рёрику на тинге. Не должен был прятать голову в песок. Не должен был трусливо медлить и притворяться, врать самому себе, что ему совсем не хочется вцепиться Рёрику в глотку и капля за каплей выдавить из него жизнь.

Харальд вздохнул. Свою неправоту признавать было тяжело. Казалось, он сдирал с себя кожу. Так крепко вжился, сросся с придуманной ложью. Сам в нее поверил.

Он потерял время, пока трусливо прятался, уворачивался от того, что уготовано для него Норнами. Ему пришлось пройти вперед и вернуться обратно, сойтись с Трувором в поединке, чтобы оказаться в точке, с которой он начинал свой путь на тинг несколько месяцев назад.

Но теперь он все сделает верно.

Харальд вытащил из голенища сапога нож и порезал правую ладонь. Он протянул руку и коснулся раскрытой ладонью прохладной поверхности камня, провел по выбитым на нем рунам, наблюдая, как кровь окрашивает их в темно-багряный цвет.

— Один, Великий Всеотец, — негромко сказал он, зажмурившись, — пусть моё оружие не подведёт меня в день испытания. Пусть твоё око смотрит на меня, пока я сражаюсь, а твои вороны — Хугинн и Мунинн — укажут мне путь.

Ничего не произошло, и лишь налетевший ветер подхватил слова конунга и унес их высоко в небо. Харальд встал и, зажав в ладони тряпку, чтобы унять кровь, убрал меч в ножны. На прощание он еще раз коснулся камня, уже другой рукой, и зашагал прочь с обрыва над морем, где установил алтарь Одина много зим назад, в тот самый день, когда решил, что осядет и отстроит дом на этом безлюдном клочке земли.

С той поры утекло много воды, и не один дом был здесь отстроен.

Спустившись на берег, он направился к амбару, в котором держали пленников. Накануне его люди славно пировали, и он не встретил никого, кроме стражников и рабов.

Трувор вскинул голову, едва заслышав шаги конунга. Их устроили на лежалом сене, связав по рукам и ногам друг с другом, чтобы не смогли сбежать.

— Тебе, наконец, нашлось, о чем поговорить со мной, конунг? — спросил насмешливо брат Рёрика.

Харальд и не уразумел сперва. Потом вспомнил. Как только окончилось сражение, Трувор передал, что хочет видеть его и говорить с ним. Он отказал тогда.

— Долгая же у тебя память, — хмыкнул Харальд и подошел к сидящим воинам.

Брат Рёрика ощерился. Казалось, он совсем оправился от ран. Люди конунга слишком хорошо о нем заботились и досыта кормили. Он не сидел на веслах, ничем себя не трудил и теперь выглядел лучше Харальда.

— Я поплыву в Гардарики и брошу вызов Рёрику, — спокойно сказал конунг, наблюдая, как меняется выражение глаз Трувора.

— Что?.. Для чего ты мне это говоришь… — пробормотал тот, а потом взглянул на него с ожесточенной усмешкой. — Конечно же…

Харальд кивнул. Два воина, они поняли друг друга без слов.

— И что, если я выиграю… ужель твои люди меня отпустят? — Трувор прищурился, смотря на конунга снизу вверх и ненавидя его за этот унизительный, просительный взгляд.

— Ты не выиграешь, — Харальд покачал головой. — Вы оправились от ран, — он посмотрел на каждого из воинов. — Не станем ждать. Нынче на закате мы сразимся.

— Так дай мне меч и дозволь подготовиться! Мало тебе будет чести одолеть противника, которого днями держали связанным, на короткой веревке, — пылко потребовал Трувор.