Классическая проза

Нас просили по-доброму, нам строго приказывали прекратить эту злую игру. Но ни запреты, ни уговоры не действовали. Нас так и подмывало выспрашивать тетю Мелитту о том, что случилось с нею вчера и сегодня. И мы заметили, что и родители наши, против своей воли, тоже увлекались и с интересом наблюдали, как тетя оказывала сначала сильное, потом все более слабое сопротивление и в конце концов поддавалась искушению. Когда я стал постарше, отец как-то отвел меня в сторону и стал взывать к моей совести.…

И находилась еще в покое вышепомянутого Филемона некая чудная картина, на коей представлен был юный фавн, вкрадчивой рукою совлекающий легкий покров с уснувшей нимфы и обнажающий лоно ее. И видно было, сколь усладительно ему сие зрелище, и мнилось, говорит он: «Тело сей юной богини полно отрады и свежести, яко ключ, струящийся в лесной тени. Откройтесь же мне, дивное чрево, белые лядвеи и ты, темная пещера, столь грозная и сладостная!» Крылатые младенцы, витающие над ними, с улыбкой взирают на них,…

Анатоль Франс Паштет из языков Сатана возлежал на своем ложе под огненным пологом. Врачи и аптекари преисподней нашли, что язык у него обложен и что, следовательно, он страдает желудком, и прописали ему легкую, но в то же время укрепляющую пищу. Сатана заявил, что ему не хочется ничего, кроме одного-единственного земного блюда, а именно – паштета из языков, который так замечательно стряпают женщины, когда собираются вместе. Врачи согласились, что нет блюда более подобающего желудку владыки.…

– Теперь у нас будет полный аккомпанемент, – говорит она. Эндри, стоя перед своим пюпитром, весь сморщился, и лицо у него стало словно печеное яблоко: во всем приходе никого так не боялись, как этой старушенции с крючковатым носом. Однако он всё же начал водить смычком, стараясь не прикасаться к струнам и делая вид, будто вкладывает в музыку всю душу. Может статься, всё и сошло бы благополучно, но один из гостей сквайра (и на беду не кто иной, как сам архидиакон) углядел, что он держит скрипку задом…

– Первые пары, руки крест-накрест! А под конец я пущу трель, и тогда пусть кавалеры целуют дам под омелой! Мальчонка Леви так перепугался, что кубарем скатился с лестницы и без оглядки бросился домой. У священника при первых звуках греховной мелодии волосы встали дыбом: он решил, что музыканты спятили, и завопил, воздев руки: – Стойте! Стойте! Да постойте же! Что вы делаете? Но музыканты, оглушенные собственной музыкой, не слышали его, и чем громче он кричал, тем громче они играли. Прихожане…

Наконец у дверей раздались шаги, но шаги были не ее; дверь отворилась, но вошла не она. На пороге, тихо затворив за собой дверь, стоял священник в черной рясе. Предчувствие какого-то большого несчастья, чувство неизъяснимой тоски охватило его вдруг; он знал, он угадывал, что дело касалось ее, а между тем спросить не хватало сил; священник тоже молчал, очевидно, сам смущенный своим поручением. – Я духовник господина X. – начал наконец новоприбывший. Художник глядел на него, ничего не понимая. –…

Третий мечтал об ином: – Пусть не стараются поработить меня! Это потеря времени! Ни один взгляд не заставит меня потупить взора! Одним ударом моей могучей лапы я сломаю вдребезги и дерево, и железо моей тюрьмы, все превращу в щепки и в прах. Но я жажду свободу не для наслаждений любви и не для достижения славы освободителя порабощенных собратьев. Нет, совсем нет. Я уйду в самую отдаленную, неизвестную ни людям, ни львам. Там я буду жить один, созерцая вокруг себя лишь безграничные пространства:…

— Это хорошо. — Затем он разбогател. — На ваши деньги? — Конечно. Это плут и делец. Затем я стал беден. — Это плохо, — сказал Маурей. — Пожалуй, — согласился старик. — И я потребовал вернуть мне деньги. С того дня, как я потребовал их, до сего дня прошло десять лет. Он не дал мне ни копейки. — Почему? — Этого я тоже не понимаю. Это какой-то психологический заскок, свойственный богатым, даже очень богатым. — Что же теперь делать? Старик вытащил карандаш, клочок бумаги и написал:…

Сославшись на телефон, Гангард оставил Перкантри и пошел за кулисы. Он ничего не понимал, догадок у него никаких не было, но какая-то нить уже связывала актера и путешественника и, еще отчетливее, с большими, тревожно обращенными в прошлое глазами, увидел Гангард сцену в лесу. Бутс, кончив роль, переоделся; уже брал он цилиндр, когда явился Гангард. — Я не задержу вас, — сказал гость после обмена приветствиями, с наполовину искренней лестью. — Привычка говорить через переводчика научила меня…

Поединок предводителей. Впервые, под псевдонимом А.Степанов, — журнал «XX-й век», 1915, Э 41.

— Там холодно, — сказал Дей. — Так, так… А почему он кажется синим? Дей не ответил. Ему начинала надоедать эта игра в «кошку и мышку». «Ладно, молчи, — подумал Юс, — я вот сейчас проколю тебя». — Вы видите что-нибудь? — спросил он. — Не думаю, — сказал, улыбнувшись, Дей, — да, едва ли я вижу что-нибудь теперь. — Ах, какая жалость! — вздохнул Юс. — Жаль, что через несколько лет вы не увидите моего прекрасного трактира. Да, да! Впрочем, едва ли вы видели вообще что-нибудь, даже пока не…

II Когда последний рабочий торопливо обогнал полировщика, стремясь к горшку с кашей и сну, — полировщик свернул с тропы и углубился в темноту леса, путаясь в серых от росы кустах и кочках, покрытых упругим мохом. Он выдумал кое-что и хихикал, улыбаясь новизне положения. Один день отсрочки казался ему блаженством: ночь в лесу, день на работе, и только завтрашний вечер оскалит румяный рот на окна подвала, где будет вопить взлохмаченная, костлявая, плоскогрудая женщина, требуя денег. Да, он решился…

Акинф с страхом и радостью выбрался из оврага и подошел к деревне. Он увидел ряд почерневших изгородей и груды черного пепла средь них — все, что осталось от когда-то бойкой деревеньки. Ни души человеческой, ни собаки не было в этом печальном месте. Деревня сгорела дотла, может быть — от снарядов. И тогда Акинф почувствовал, что снова ему застилает зрение, но на этот раз — слезами. ПРИМЕЧАНИЯ Ужасное зрение. Впервые — журнал «XX-й век», 1915, Э 20.

Мы посетили залу с падающими стенами, но ток был закрыт, и Дези тщетно ощупывала чешуйчатые колонны, добиваясь того эффекта, какой описан в «Золотой цепи». Во всяком случае, она с удовольствием осмотрела дом. Молли ушла; ее воспоминания были еще тяжелы и сильны. Смотря на большую дверь, я снова представил, как она стремительно появилась тогда, сказав в особой тишине полного гостями зала: «Я пришла, как обещала. Не печальтесь теперь». Санди Пруэль — теперь здоровый 28-летний лейтенант флота — сказал…

– Говорю тебе, эта корова непродажная. Ясное дело. Барышник в своем усеянном кроваво-красными искрами фраке мчится дальше. Но проходит совсем немного времени, и является новый покупатель. Старая Ане мотает головой. – Непродажная эта корова. Поскольку старуха таким манером отказала многим, о ней начинают говорить на ярмарке. Человек, который уже приценялся к корове, вернулся, чтобы наконец купить ее. Теперь он предлагает очень выгодную сделку. Старая Ане хотя слегка обеспокоенно, но решительно…

Паллада, давясь и брызжа ядом, стоит в распахнутых дверях. – Шмар! Шмар! Все улики налицо, ничто не укрылось! Паллада и Шмар испытующе смотрят друг на друга. Пал-лада торжествует, Шмар теряется. Окруженная соседями, с постаревшим от ужаса лицом, спешит сюда фрау Везе. Полы ее шубы разлетаются, она прильнула к Везе, ее тело под ночной рубашкой принадлежит ему, ее шуба, сомкнувшаяся над этим супружеским ложем, как выстланная дерном могильная насыпь, принадлежит толпе. Шмар, задыхаясь от подступившей…