Повесть

Мишка Уронили мишку на пол, Оторвали мишке лапу. Всё равно его не брошу Потому что он хороший. Слон Спать пора! Уснул бычок, Лёг в коробку на бочок. Сонный мишка лёг в кровать, Только слон не хочет спать. Головой кивает слон, Он слонихе шлёт поклон. Лошадка Я люблю свою лошадку, Причешу ей шёрстку гладко, Гребешком приглажу хвостик И верхом поеду в гости. Бычок Идёт бычок, качается, …

Когда они вошли в гостиную, Отэ включил еще несколько ламп — он любил много света. — Так что за новости? — спросил Рон. — Успеется… — Отэ вынул из кармана приборчик. — Сначала вот что: я попробовал записать звучание твоего панно. — Звучание? — переспросила Кэли. — А почему бы и нет? Синтез, о котором вы мало знаете, дорогая Кэли, очень многое проясняет. Я, например, выяснил, что все виды искусств необыкновенно родственны… Вот этот маленький аппарат воспринимал музыку рисунка… Скоро я сделаю…

Первый учебный год (1950 1951) Неву я увидел сразу по приезде в Ленинград с Пироговской набережной у Литейного моста. Она была так огромна, глубока и стремительна, что вид ее затмил на миг все мое прошлое и сделал несущественным все предстоящее. Потрясенный, я потащился в штаб Академии, что располагался рядом, на ул. Лебедева. Отделенный от улицы резной металлической решеткой, с высоким куполом, колоннами и гербом СССР на фронтоне, штаб находился в глубине обширного зеленого дворика, в центре которого…

Дослушал концерт почти до конца. Порадовался за "Ласковый май", за коллег по эстраде: молодцы, держатся... И отправился, было потихонечку домой - жить себе дальше, работать, грустить и радоваться. Засыпать мертвецким сном после удачно сработанной песни и пропущенного по этому поводу стопарика. Или бессонно ворочаться в неясном предчувствии новой песни. Но только выбрался в фойе, как был бесславно узнан. Никудышный из меня конспиратор. Разве специалист плаща и маски стал бы…

Золотое перо Борис Сокольников   1    В городе Москве, недалеко от улицы Воровского, сплошь заселенной посольствами, в переулке, напротив здания Верховного Суда Российской Федерации, в продолговатом деревянном кафе сидели двое. Как и вся богема мира, писатели Москвы не прочь провести время в артистическом кружке. И у них, как правило, совершенно нет денег, и они, что называется, тянут время от салата до антрекота, и от антрекота до кофе. И смешно смотреть, мой грустный читатель,…

Михайло был крутого нрава, да, пожалуй, по-другому и не могло быть, потому что предок его дальний, тоже Михайло Бубл'eй, куренной атаман вольного запорожского войска, зверюга был ещё тот. Это у маляра кацапского Репина на картинке в журнале они все веселые, забавные, письма разные пишут и хохочут от души, а как на деле, то не только вражеской крови, но и безвинной реки пролили. Ох, Михайло-предок атаманскую власть очень на своих любил и шомполами, и плеточкой поперёк спины утвердить, да чего там…

Вечером ходили по Тропе Здоровья. Какой-то пипл в красных трусах делает шашлык. И на меня то так, то сяк. Шашлык ему, что ли, скучно? Опять смотрит, цирк бесплатный нашел. Лет на десять меня младше, наверное. Или на двенадцать, карма моя. Ну вот что за глупость в голову лезет, а? После обеда с Леником далеко в рощу, река узкая, быстрая, и ни одной рожи. Только пасечника по пути. А вот и наше место. Скидываю шмотки. — Лень, надо было его, это, про мед спросить. Дураки. — Я кончился,…

— Ха-ха-ха-ха... Не знал Илейка, что уже сегодня жизнь Дохнет на него холодом и хоть не остудит сердца, но заставит навсегда позабыть детство. Увязался знакомый лохматый пес, все норовил схватить за портки и поднял такой брех, что переполошил всех собак в округе. Мать Илейки, Порфинья Ивановна, мочила коноплю в реке. Она брала пучки сухих стеблей, опускала их в прорубь. Это была рано состарившаяся женщина, с лицом, почерневшим от солнца и ветра. Тяжелые складки лежали у рта, и оттого улыбка ее…

А вот полазить он любил. С пяти лет уже путешествовал по шатким лестницам старой башни, при этом часто падал. За шалости крепко влетало от матери. «В детстве я был принципиальным мальчиком: хотел все делать только по-своему». Его так и дразнили упрямец. В ланчвальском доме проживали три семьи, объединенные в одную общую. К концу тридцатых годов эта общая семья насчитывала пятнадцать человек. Старшим по возрасту, а стало быть и по положению, был Антон. Дедушка Антон и его жена бабушка Тэрро располагались…

Иногда такое даже снится. С годами понемногу забываешь внешний облик прошлого. Оно выцветает в памяти, выдыхается... Но то не забывается. Хочешь забыть и не можешь. И рвется оно из прочих воспоминаний, как вода сквозь размытую плотину. Все видится прозрачная северная тайга, прокисшая, болотистая... В ушах — громом — отзвуки выстрелов. ...Николай Лаптев... Никола... Я помню Николу как живого. Помню лицо, резкую подвижность, бойкий говор, запах — он почему-то всегда пах кедровыми орешками.…

Не буду врать, что прямо-таки окончательно понял эту концепцию, но об этой книге скажу: просто о простых вещах. И мо-о-ожет быть иногда сложно - о сложных. Собственно, вот и введение получилось. Практически, заставил прочесть. А героя зовут Тоска. Сергей Тоска. С ударением на "а". Глава 2 - Тоска! Эй, Тоска! Вся жизнь - сплошная тоска. Фамилия и та - Тоска. Сергей с первыми зачатками личности запланировал поменять мамину фамилию на благозвучную отцовскую "Нахимов-Наличный". …

— Телефон доверия слушает! — Это снова я, Николай Николаевич, — сказал я дрогнувшим голосом. И он тоже меня узнал: — Ну куда ж вы пропали? Может, нас кто-то разъединил? Случается. Но не будем терять ни минуты. Я чувствую, что у вас очень серьезный случай, если пришлось даже похудеть. — Он хихикнул, и мне это совсем не понравилось, но я решил идти до конца: — Записывайте, Николай Николаевич. По профессии я учитель, то есть бывший учитель, сейчас же — бумажный червячок. Тружусь референтом в обществе…

Наконец, я поравнялась с остальными и заглянула за ограничительную ленту. Полицейский накрывал простыней обнаженное женское тело. Мое тело. Распластанное на мокром асфальте. Вот, что я забыла… Себя… И тогда я вспомнила все. Корпоратив действительно был, но затянулся до утра. До злополучного утра, когда я поняла, что мертва. И свежий воздух, который казался мне излишне свежим, был всего лишь иллюзией. Иллюзией призрака, которым я стала. Я по привычке думала, что все еще дышу. События ночи…

«Вроде не пьяный, запаха нет, – решил он, – а что пошатывается, так замерз, устал: километра три отмахал, не меньше. Шапка у него почти новая, только хилая. Как их называют-то, шапки эти? Обезьяньей задницей, кажется… Клапаны завязаны под подбородком, и сам подбородок свисает, закрывает узелок… Толстоват ты, парень… Сумчонка черная через плечо, такие, я слышал, летом носят. Курточка дутая, внутри пух или какая другая дрянь, снаружи клеенка – чуть за тридцать, и начнет хрустеть, осыпаться. А глазищи…

Вот такой я человек. Что-то я еще не сказал. Что-то важное упустил. Так... Ах, да. Я сижу в тюрьме. Вообще-то наша тюрьма не такое уж страшное место. Мне тут рассказывали про массу Квотерберийских тюрем, и наша отнюдь не самая паршивая. Потому что далеко от столицы. Чем от королевского величества подальше, тем народ попроще. В общем, у нас тут довольно сносно. В комнатах просторно, на двести человек места хватает. Правда грязно не в меру. Кормят три раза в день,…

III Та же к той же Нуармутье... февраля 1845 г. Я нисколько не скучаю в Нуармутье. Впрочем, я нашла интересное занятие и обязана этим моему аббату. Он знает все на свете и, между прочим, ботанику. Мне вспомнились Письма Руссо, когда аббат назвал по-латыни чахлый зеленый лук, пучок которого я поставила, за неимением лучшего, у себя на камине. — Так вы знаете ботанику? — Довольно плохо, — ответил он, — но знаний моих достает, дабы указывать местным крестьянам полезные для них лекарственные…

Руководил представлением старик, безобразный, как обезьяна, полуголый, закутанный в дырявый бурнус; шоколадного цвета тело его было сплошь татуировано, борода седая и всклокоченная, волосы на голове такие курчавые и такие густые, что издали можно было подумать, будто он носит папаху. В толпе говорили, что это великий святой и великий колдун. Оркестр, помещавшийся возле него, состоял из двух флейт и трех барабанов — они производили адский шум, вполне достойный предстоящего зрелища. Старик объявил,…

Я зажмурил глаза, прыгнул. Сергей подхватил меня, и через минуту мы все стояли на третьей площадке. – Теперь, – произнёс Алёша, не давая нам опомниться, – поднимемся на скалу! Он повёл нас, и опять мы, как слепые, царапались по отвесным камням, теряли дыхание, дрожали от страха. – Мы одни… – мелькнуло у меня, и ужас вошёл в сердце. – Вот скала… – громко произнёс Алёша, повернувшись к нам. – Смотрите! Мы оглянулись. Что-то круглое, ласковое вдруг затрепетало во мне. Какой простор!.. Огромные…

Эвакуіравацца не здолелі. Пайшлі ў пушчу. Бацька - партызанскі разведчык, я - партызанскі сувязны. Пазней, калі прыляцеў з Вялікай зямлі першы самалёт - чатырох дзяцей з нашага атрада вырашылі адправіць з ім, далей ад небяспекі. Я хацеў пераседзець у лесе - выдала, зараза, сучка нашага "баці". Адправілі сілком. Адзінае было суцяшэнне, вельмі дурацкае, што ніхто з гэтых дарослых боўдураў, нават "баця", не бачыў, як прыгожа выглядае зверху лінія фронту, асабліва калі б'юць зеніткі. Інтэрнат на Урале,…

– Минуту! Посадки нет! – Почему? – В самолете уборка! Действительно, за ее спиной, в открытой двери самолета, была видна толстая, в тулупе, фигура уборщицы, которая махала там веником – подметала салон. Честно говоря, я никогда не думал, что самолеты подметают вениками, ведь в то время уже были пылесосы, но – куда денешься, тот самолет подметала уборщица, и делала она это с той стервозной медлительностью угнетенной пролетарки, которая свойственна большинству уборщиц и продавщиц нашей страны.…