Проза

Евгений Замятин Петр Петрович Умнее Петра Петровича в целом свете нету: и все думает, и все думает, сопли распустит – и думает. А сопли у Петра Петровича – лиловые, а происхождения Петр Петрович индейского. А жена у Петра Петровича – клюшка Аннушка, рябенькая: другой месяц женаты. И как вылупились из земли слепые еще головенки первых трав – занасестилась Аннушка. Причесываться перестала, расшершавилась – ходит и квохчет и охает, а Петр Петрович на одной ноге стоит и думает, думает: вот…

«Предписание № 667. Сего числа предписано мною незамедлительно прекращение холеры. Ввиду вышеизложенного сим увольняются сии, кои самовольно именуют себя докторами. Незаконно объявляющие себя больными холерой подлежат законному телесному наказанию. Фита». Прочитали предписания в церквах, расклеили по всем по заборам. Жители отслужили благодарственный молебен и в тот же день воздвигли Фите монумент на базарной площади. И степенный, лысенький, с брюшком — похаживал Фита без шляпы кругом собственного…

Разгасился Фита, затопал на жителей: — Пошли вон сейчас. Туда же: Ма-ма-ай! Мамай ваш — мямля, а у меня сказано — и аминь. И сарацинам помахал ручкой: гони, братцы, вовсю, уж стадо домой идет. Село солнце — от собора остался только щебень. Своеручно пролинеил Фита мелом по линеечке прямоезжую дорогу. Всю ночь сарацины орудовали — и к утру пролегла через базарную площадь дорога — прямая, поглядеть любо. В начале и в конце дороги водрузили столбы, изукрашенные в будочный чернильный цвет,…

А временно исполняющий обязанности Фита раскланивался с балкона. Ввиду небывалого успеха жители тут же, у балкона Фиты, под руководством вольных, в единогласном восторге, постановили — ввести ежедневную повзводную свободу песнопений от часу до двух. В эту ночь Фита первый раз спал спокойно: жители явственно и быстро просвещались.

— От кого? — буркнул Фита. — А мы, этта … Гы-ы! К вашей милости мы: от дураков. Гы-ы! Желаем, знычть, чтоб, знычть … всем, то есть, знычть … равномерно … Туча тучей вернулся Фита в № 1. За аптекарем. — Слыхал, брат? — Слыхал …  — голосок у аптекаря робкий, голова в ситцевом платочке: от холоду, непривычно стриженому-то. — Ну, как же нам теперь? — Да как-как: теперь уж чего же. Назад нельзя. Перед вечерней молитвой — прочли приказ…

Але мора дыхала па-ранейшаму цеплынёю, радасцю, шчасцем, летам. Толькi ў сiнiх ценях, што ляжалi на схiлах вялiкай гары, ды ў прыглушаных адценнях неба жыў, асеннi ўжо, ласкавы сум. Яна гадзінамі стаяла на беразе. І глядзела. І не магла наглядзецца У адзін з такіх дзён побач з ёю села маладая жанчына. Купальнік шчыльна абцягваў яе кволыя і пяшчотныя плечы, танюткую — пальцамі ахопіш — талію, моцныя і гнуткія клубы. На купальніку, якраз на высокіх маладых грудзях, дыхаў, плыў кудысь караблік пад…

- А зараз - давай. Яны беглі праз кусты, правальваліся ў яры, востра пахнучыя склепам, тапталі нагамі душны багун. Хлопец амаль з нянавісцю адчуваў пах дзікага звера, які ішоў ад чалавека, што бег наперадзе. І толькі калі абодва прыніклі да карэнняў дуба, калі адчулі, як жорстка і пяшчотна ўпіваецца праз гімнасцёркі яго кара ў іх разгарачаныя целы, - хлопец змог разгледзець свайго таварыша. Жорсткія вузкія вочы, тупы нос, кароткія складкі ў вуглах вялікага рота - здаліся яму такімі непрыемнымі,…

Она, порывшись в памяти, вспомнила мой рассказ-мемуар о деревенском детстве в глуши уральских гор, пообещала, что поместит в конце года в своем альманахе и что даже нашла для меня переводчицу. Затем Таисия Ивановна повела разговор в русле, как оказалось, излюбленной ею темы: деревенщиков. К счастью, она перемешала в категории деревенщиков разных писателей, а не только вологодской школы, в том числе и давно умерших, которые сочиняли прозу или стихи, уводящие читателя на просторы нашей бескрайней отчизны.…

Accu are et amare tempore uno Ip i vix fuit Herculi ferodum. Petron. Satyricon. Среди кровавыхъ смутъ, въ т тягостные годы Заката грустнаго величья и свободы Народа Римскаго, когда со всхъ сторонъ Порокъ нахлынулъ къ намъ и онмлъ законъ, И поблднла власть, и зданья вковаго Подъ тяжестію зла шатнулася основа, И свточь истины, средь бурь гражданскихъ бдъ, Уныло догоралъ – родился я на свтъ; Но правда и боязнь порока и разврата Въ утробъ матери со мной была зачата. Съ…

Падтрымлівалі мы крамольнага князя Усяслава (быў гэта 1067 год, год першага ўпамінання аб горадзе). Прыйшоў на гэтую зямлю з рабункам Васіль Трэці — і яму здолелі даць па шыі аршанскія людзі. Спатрэбілася віцяблянам забіць ката Кунцэвіча — яны паклікалі на дапамогу нас, бо ведалі мужнасць нашу і вернасць. Ніколі не любілі аршанцы тыранаў. Не хапала сілы — замыкаліся ў сабе. Хапала — давалі свету тых мужыкоў, што пабілі напалеонаўскі ар'ергард. У грамадзянскую вайну немцы не ўвайшлі ў Оршу. А…

Так што пра горад — толькі па неабходнасці. Пра шэрыя пляжы, на якіх сядзяць у абдымку закаханыя, пра змрочную магільню Паскевічаў, дзе ляжаць доўгавалосыя муміі, пра рупныя рукі страхароў, тынкоўшчыкаў і майстроў "па драўлянай частцы", якія рэстаўруюць гэтую магільню, і пра разумных прарабаў па "спецыяльнай навуковай рэстаўрацыі". I не трэба нічога расказваць пра лапчастыя каштаны, апетыя і без таго сотнямі паэтаў, і пра выключныя пейзажы з балкона вежы, і пра тое, што журналістаў трэба трымаць…

…Калі я адчую набліжэнне смерці, я абавязкова пасялюся на вуліцы Сарканас Гардэс — і хай тады Касая пашукае мяне. Трасцу яна мяне знойдзе. А я буду пасмейвацца і пісаць усё новыя і новыя раманы… …На вудацы Сарканас Гардэс. I ўсё ж я люблю стары горад. Некалі на яго вуліцах пакутаваў лепшы з паэтаў-урбаністаў дваццатага стагоддзя Аляксандр Чак. Ён любіў Зязюліну горку — адзінае высокае месца ў горадзе. Адтуль ён спрабаваў зразумець тваю душу, старая Рыга, зірнуць з вышыні ў твае глыбіні. …

А пасля таксама пехатою пайшоў на месца, дзе хавалі павешаных (на тэрыторыі тагачаснай цытадэлі), падняўся на гару Гедыміна. Я не ведаў, дзе там ляжаць яго косці, але сеў пасядзець і бачыў, як над горадам абуджаецца ранак. У тую раніцу ў горадзе выпала шэрань, тонкая і сыпкая, нібы цукровая пудра, галінкі дрэў пакрыліся лёгкім інеем. Сонца, узыходзячы, пазначыла ружовай фарбай верхавіны званіц, а потым перада мною раскінуўся горад — увесь пафарбаваны ў ружовы колер ад праменняў сонца і лёгкі, як…

Прадмова да кнігі На самым захадзе маёй Беларусі ляжыць Белавежская пушча. Гэта адзін з апошніх астравоў таго першабытнага лесу, які пакрываў у старадаўнія часы ўсю Еўропу. Тут зусім не рэдкасць дрэвы ў паўтысячы год. Тут з незапамятных часоў вольна жыве зубр. Магутны, як сама зямля, і старажытны, яе яе запаветныя нетры. Адвечная цішыня. І шолах дрэў. І тупат зубрыных статкаў. Таксама як і ў каменным веку. І побач з гэтым сляды далікатнага любоўнага ўмяшання чалавека: стагі, каб падкарміць…

Я должен благодарить судьбу за то, что мой дед, попав в столь благоприятное время и в столь счастливое положение, смог завладеть всем тем, что в настоящее время стало недоступным частному человеку. Счета и купчие еще находятся у меня на руках, и я вижу, как несравнимы тогдашние цены с нынешними, взвинченными повальным любительством, которым теперь захвачены все народы. Да, коллекция этого достойного человека значит для меня, для моего отношения к искусству и моих суждений о нем то же, что Дрезденская…

Маленькая темная рука Тосуняна нащупала и отшвырнула коробку спичек. Губы его брезгливо искривились. — На скатерти вот такие пятна… — Он растопырил пальцы. — На улицу чадом несет. В центре города безобразие устроил. Он говорил, как всегда, отрывисто и глухо. Баблоев выждал приличную паузу. — Енок Макарович, а мое выполнение финансового плана? Почему вы с этой стороны не подходите? — Пивом тоже торгуешь? — раздраженно спросил Тосунян. — Нет, я удивляюсь, — он хлопнул ладонью по столу, —…

Природные способности умноженные на труд и стремление делают своё дело. Самолёт становиться всё более послушным, а небо роднее и роднее. Наступает день, когда ты сам должен стать властелином маленького Яка. Предстоит выполнить первый самостоятельный полёт. На старте смотрю в кабину инструктора, она свободная. В воздухе ещё раз убеждаюсь, что сам управляю самолётом. Нет учителя, никто тебе не поможет если случиться непредвиденное. Душу заполняет не страх, а гордость, что смог оторваться от земли…

Никогда раньше я не видел такого безмятежного, исходящего из глубин покоя, такого открытого приятия простоты и полноты жизни, какое было написано на веснушчатом с вздернутым носиком лице женщины. Я рассматривал его, не боясь быть уличенным, рассматривал как произведение искусства, и чистая радость от одного сознания, что такое бывает на свете, переполняла меня. Мне казалось, что чувство этих людей по его естественности и даже какой-то будничности может граничить только со смертью, так глубоко, так…

— Но… — не дослушал жену Усольцев, — это же бред сивой кобылы в знойный полдень! Нет, это хуже бреда, это убогость мысли! И ты говоришь, что с такой кашей в голове вы выпустите его из университета?.. Ну, допустим, он мог перепутать Грибоедова с Пушкиным, они тезки… — Петр Прохорович схватился руками за голову: — Господи, что я говорю! Но… Когда Александра Сергеевича убили Добролюбову, если мне не изменяет память, было что-то около года… — Нет, Петенька, она тебе не изменяет! Только никого из студентов…