Проза

Когда я написал эти первые строки повести о Якове Чапичеве, то вдруг вспомнил, что почти такими же словами он хотел начать книгу о самом себе. Якову в то время было года двадцать три-двадцать четыре, и он сказал мне однажды: — Стукнет тридцать, брошу сочинять стихи. Начну писать прозу. Что-нибудь вроде автобиографического романа. Только в третьем лице, чтобы я мог на героя смотреть со стороны. Так вернее. И я уже начало придумал, вот послушай: «Он родился в Париже, был выращен и воспитан Советской…

Марина Дробкова Вкус гамбургских вафель Я сижу на удобном мягком стуле, обхватив руками огромный живот. Мир съежился до размеров одного тела – моего. Это странно, но я начинаю привыкать. Наверное, любая мать поняла бы меня – то, что я собираюсь сделать. Сгорбленный очкастый куратор напротив испуганно таращится в монитор. Это добрый старичок, видно по глазам. Он должен помочь! – Вы просите отодвинуть родоразрешение на двое суток, но почему? Голос его очень тихий, речь торопливая, с простым ритмическим…

Он смог вновь подняться и зашагать дальше по хрустящей, заиндевелой поросли – как обычно, на руках. Власти Кайкая над ним пришел конец. Впереди было только солнце, показавшееся над горделивыми Андами. Небо стремительно светлело и приобретало голубой оттенок. Имбунхе поглядывал вверх, с тревогой понимая, что разглядеть таинственное красное пятно на фоне яркого небосвода становится все сложнее, хотя его глаза быстро привыкали к новому освещению. Одно стало ясно наверняка, пока он валялся на границе…

«Итак, я – Виктор Гусев. Пилот-разведчик. Вернее, был им. Был… Страшное слово! Кто же я теперь? Где нахожусь? Куда вы спрятались, хозяева этого мира? Появитесь! Я хочу, наконец, знать, что со мной!» Жидкость в центральной, удлиненной колбочке Регистратора помутнела. Цепочка сложных химических реакций – и на дно выпал кирпично-красный осадок. А по тончайшим нитям, тянущимся к системе контроля, помчались биотоки, сигнализируя: объект возбужден, следует быть начеку. «Похоже, они меня услышали. Это…

Валерий Окулов Десять книг одного века (Воспоминания как размышления) «Habent ua fata libelli Книги имеют свою судьбу» – полстроки из стихотворного трактата римского грамматика Теренциана Мавра давно стали «крылатым» и часто употребляемым выражением. А вот полностью строку знают меньше – «оценка читателя книгам судьбу назначает», в смысле – потомки могут оценить книгу совсем иначе… Так бывает чаще – когда мнения современников и потомков расходятся. А на обширной «территории» фантастической литературы…

Трясущейся рукой Виталий набрал номер, зажав микрофон в кулаке. После нескольких телефонных гудков из трубки раздалось: – Лобачев слушает. – Владимир Иванович, – оператор мысленно представил себе грозного руководителя ЦУПа и сглотнул. – Владимир Иванович, тут такое дело… Он рассказывал, сбивчиво и путано, а в наушниках все это время шуршали мертвые голоса, орбитальные призраки прошлого смеялись и пили шампанское. Когда Виталий замолчал, в трубке еще десяток секунд слышалось тяжелое дыхание. …

Когда я знаю, как покатится мой шар, и вдумчиво целюсь, моя левая рука, которая не бьет — на ней лишь покоится кий, — совершенно спокойна. — А почему вы, господин доктор Шаад, не пошли на похороны? Ведь не происходило ничего такого, что могло бы вас тогда задержать. Вы и тут говорите неправду! Вы сидели в своем кабинете с легким приступом гепатита, а между делом вели долгие переговоры по телефону с бюро путешествий. Разве не странно, господин доктор Шаад, что, хотя вы в этот день были в Цюрихе,…

Уехала. И вот не знаю, прожила я, нет недели-то три дома, от Маньки письмо: мама, я замуж выхожу. А вскорости по ейным-то следочкам и другие побежали. И общежитие распалось. Да… Ну дак уж тут летом Манькины подруги в гости приезжали, было у нас смеху. — Ты, ты, — говорят, — Кирилловна, — нас замуж выдала. По твоим дорогам к нам женихи побежали. А может, и по моим? Может, еще и теперь бы в девках сидели, кабы я порядка не навела? 1981

Василий Степанович порылся в письменном ящике, вытащил изрядно потрепанную, в клеенчатой обложке тетрадь. — Вот тут вся история превращения нашей Сахары в зеленый сад. Смотри — список хозяйств деревни, у кого сколько кустов и когда посажены. А вот по годам да по числам — полив. За пятнадцать лет изо дня в день. Ничего учетик? И так до самой смерти, с ранней весны до поздней осени. Сперва доказал, что на наших песках тополя растут, а потом — самое главное — чтобы возле этих тополей грядки зеленые…

— Ну, мамаша, даешь сегодня! В нужнике сраженья… В нужнике кровь проливали… Ха-ха-ха. — Не скаль, не скаль зубищи-то. С голодухи-то, бывало, чего в себя не затолкаешь. И мох, и траву, и кашу сосновую. А как вытолкать? Утром-то встанешь — вся деревня стоном стонет, все нужники в крови. Вот матерь-то у тебя и ложилась под Митьку, чтобы ты мог без крови да без крика на двор сходить. — Интересно, интересно… Наталья поднялась, села на койке, отыскала сухими, раскаленными глазами сына, паясничавшего…

Остатки дряхлых рощ окружали уже не губернаторские дачи, а женский институт, но беспокоющее очарование парка, видно, и в мое время было столь же велико, как в детские годы Чернышевского, который пристально и восхищенно вспоминает исчезнувший памятник. Я всегда готов был много дать, чтобы лишний раз побыть в заброшенной губернаторской роще. И я бывал в ней, и я ловил в ней птиц со своим приятелем — таким же бездельником, как я… И я не знаю точно, — где тут действительность, где книги, не спутались…

Да, «Времена года» — книжка не только занимательная, она имеет и несомненное познавательное значение. Автор стремится не только увлечь читателя своей лесной романтикой, но и делится с ним множеством полезнейших естественнонаучных сведений. Отсюда любопытные цифровые выкладки об аппетите певчих птиц, истребляющих вредителей сельского хозяйства; отсюда разговор об освоении наших лесных кладов — ягод и грибов; отсюда забота о привлечении птиц в московские парки, сады, бульвары и другие практические…

— Подойдите, — сказал он. Карпинская приблизилась к столу. Это была молодая женщина — маленькая, круглолицая. Старенькое пальтишко ладно облегало ее стройную фигурку. На воротнике и на плечах блестели капельки дождя. Обута Карпинская была в старые башмаки — из-под левого на паркет натекла лужица. — Устали? — Не очень… — Устали, — повторил Дзержинский, — устали дьявольски! И холодно вам. И башмак прохудился. Внезапно он выхватил из кармана платок, прижал ко рту, закашлялся. Карпинская…

— Бог весть!.. Покойная матушка сказала мне, что он сначала спасался в Соловках, после жил за Онегою, а там отправился на житье в Стародуб; а в самом-то деле, чай, никто не знает, где он теперь. — Да, это правда. Мало ли что про него болтают: говорят, что он часто и в Москве бывает… да еще то ли!.. Рассказывают, будто бы его в одно время видели в разных местах. Вот примером сказать: ты бы сегодня под вечер повстречался с ним в Костроме, а мне бы он попался теперь на Красной площади. Да это все,…

Обожжёнными руками нащупал обмундирование, в спешке натянул на себя, сунул босые ноги в ботинки, обмотки даже не стал наматывать, затолкал в карман. Рядом копошился, матерясь, стрелок-радист Павлик Назаров. Механик-водитель Андрей Суздалыдев уже стоял одетым, поминутно приседая при каждом новом взрыве. – Братцы, это война! Так учения не проводят, клянусь! Наводчик Федор Кирюшин, которого в экипаже все называли Кирюшей, сидел на земле в исподнем белье, смотрел безумными глазами на происходящее,…

Расходились, наверно, поздно, – бабушка совсем изнемогла сидеть за столом, а когда наконец все ушли и остались только свои, бабушка взялась убирать посуду; но сестры не дали, заставили лечь, и она не заметила, как уснула, – перед тем за трое суток почти не сомкнула глаз. Ночью всполошенно проснулась, не сразу вспомнила, где она, что с ней, но что ужасное стряслось, к чему сейчас придется возвращаться, вспомнила прежде, чем сон от нее отлетел. В широкое окно через тюлевую занавеску глядела луна, стол…

К тому же, хоть и застегнулся до самого горла, хоть и натянул до бровей вязаную шапочку, все равно чертова пылюка проникает через швы и невидимые глазу прорехи, – сняв после смены спецовку, обнаруживаешь на нижнем белье и незащищенных участках кожи дымные пятна. А когда входишь в умывалку, товарищи по производству приветствуют: «Здорово, чугунное рыло! Гы–гы–гы!» А ведь рыло это еще предстоит отмывать, согнувшись под краном в три погибели – душевых на нашем заводишке нет. Унизительнейшая водная…

Наконец лодка причалила к берегу. По глухим, скрябающим звукам, по взбулькиванию дед Матвей догадался, что приезжий банкой вычерпывает из лодки воду, и подумал: «Лодку не просмолил, а тоже удить собрался». Гость тем временем выпрыгнул на берег. Дед, кажется, где-то видел этого человека, а где — не мог припомнить. Незнакомец был высокого роста. Поношенный брезентовый плащ в плечах был ему узковат. Подойдя к костру, гость сказал: — Вечер добрый! К вашему огоньку потянуло. Примите за…

16 декабря 1909 года (среда) К Танюшке приходили подруги из гимназии, пили чай, смеялись, щебетали. Та, что высокая, с толстой, как будто привязанной косой, принесла тетрадь со стихами, и как только девицы ушли, Танюшка с ней заперлась. 17 декабря 1909 года (четверг) К утреннему чаю сестра вбежала сама не своя. Она сегодня вовсе не ложилась, весь керосин сожгла. Всю ночь просидела с той тетрадкой. Они с подружками переписывают туда стихи, кому какие по вкусу. Я собирался уже идти по делу,…

Близко… Сердце встрепенулось, Ближе… ближе… Вот видна! Вот раскрылась, развернулась, Храмы блещут – вот она! Так – она! – Давно ль из пепла? А взгляните, какова! Встала, выросла, окрепла И по-прежнему жива! И кресты церквей далече, В радость сердцу и очам, Идут в золоте навстречу Золотым небес лучам, — И спокойный, величавый, Бодрый сторож Русской славы — Кремль – и красен, и велик, — И светла, златовенчанна Колокольня Иоанна Движет звучный свой язык; Только с бурей поборолась,…